– Нееет! Нет, нет, нееет! – заверещал Ориоли. Успокоился он только после того, как румын схватил его за лацканы пальто и отвесил пару пощечин.

– Ты слишком много работаешь, – покачав головой, снова сказал он Главко, пока тот приходил в себя. – Тихо! Тихо! Все в порядке!

Целый день Гай смотрел на Главко с насмешкой. А мимо его кабинета то и дело проходили рабочие и офисные служащие: они прижимали руки к щекам, как малолетние истерички, и делали вид, что кричат: «нееет, нееет!» О сцене из автобуса узнал весь завод. За пару часов Главко стал посмешищем.

Плевать. Сейчас он думал только о мертвом боссе, сидевшем в спущенных штанах на перекладине вышки электропередач, его стремительном падении и отвратительной ухмылке, исказившей лицо при ударе о землю.

Сразу после работы пойду к врачу и возьму больничный, – решил он. Потом стал сомневаться: нет. Нельзя начинать работу в новой должности с больничного.

У него еще была возможность отказаться от назначения. Но когда директор вызвал его в свой пропахший антисептиком кабинет, Главко согласился сразу же. Он выглядел рассеянным, а лицо совсем осунулось и посерело.

– Я рад, что вы приняли наше предложение, – не вставая, сказал директор-манекен с гигантской головой. – Этот кризис нарушил нормальный порядок вещей, заставил изменить наши привычки и жизнь. Мы все в шатком положении. Видит бог, ходим по потрепанному канату. Кто-то падает, как ваш начальник, упокой Господи его душу. Кому-то удается удерживать равновесие, как вам, принявшему наше предложение. Кто-то качается на грани неопределенности, и ему суждено упасть. Подумайте о ребятах, которые только что окончили университеты, о молодежи. О тех, кто работает по срочным договорам. Мы все в шатком положении, в очень шатком. И рано или поздно канат порвется, тут сомневаться нечего.

Выйдя из кабинета директора, Ориоли представил ужасное существо на проводах, которое видел в среду, когда оно изо всех сил размахивало руками, чтобы не упасть.

Днем снова повалил снег. В пять пятнадцать Ориоли вышел из офиса и направился к стоянке. Служебного автобуса еще не было. Главко сунул руки в карманы и перекинулся парой слов с работником лет пятидесяти, в неизменном тесном джинсовом комбинезоне, которого не раз видел в мастерской. Его нос украшала сетка капилляров.

– М-да, тяжелые времена, – протянул рабочий. – Но если попаду под сокращение, то буду спокойно сидеть себе дома.

Главко только собрался возразить, сказать, что все наладится, но тут подошел начальник цеха и похлопал его по руке, привлекая к себе внимание.

– Извините, что перебиваю… Но автобуса не будет. Он съехал в кювет, все дороги занесло снегом… Нигде не проехать. Придется придумывать что-то или ждать рейсового.

– А… Хорошо. В смысле – плохо. Спасибо, – уныло пробормотал Ориоли. – Подожду рейсового.

Он попрощался с рабочим и в вихре ледяных хлопьев поплелся на остановку. Подышал на замерзшие руки и вдруг услышал какой-то странный звук. Словно дрожала металлическая струна. Задрав голову, Главко увидел темный силуэт на вышке. Вздрогнул и отвернулся.

– Так. Сосчитай до десяти, потом повернешься, и ничего там не будет. Вот увидишь, – приказал он себе.

Раз, два, три, четыре.

Пять, шесть, семь, восемь, девять, десять.

Он резко обернулся.

Силуэт никуда не делся. Страшный, неподвижный, сводивший с ума. Размытое пятно в пелене снегопада, который превращался в настоящую бурю, темная язва с человеческими очертаниями, приклеенная к небу.

– Пошло все нахер! – прорычал Ориоли и перешел на другую сторону дороги. Он шагал не торопясь и не смотрел вверх, пока не поравнялся с вышкой. Совсем стемнело, и только небо было белым-бело от снега. Главко тяжело и глубоко вздохнул.

– Хорошо, а теперь медленно поднимай голову и…

На вышке, метрах в двадцати над ним, стоял Мартинелли. Теперь он был голым, а грудь и живот по-прежнему уродовали шрамы от вскрытия. Они сочились желтоватой жидкостью, напоминавшей по консистенции мед. Мартинелли жестом пригласил Ориоли подняться. Снег кружился в бешеном вихре, как будто хотел занести вышки, завод, весь мир.

– Иди, иди сюда, Главко, – позвал его бледный, похожий на червяка, силуэт, стоящий на вышке. – Здесь так хорошо, просто с ума сойти как хорошо…

– Н-нет, – пробормотал Главко.

– А ну, поднимайся, шельмец, а то я спрыгну! – пригрозил Мартинелли, пытаясь перекричать проезжающие мимо грузовики.

Главко, как будто под гипнозом, вытянул руку и вцепился в косую перекладину вышки. Она была ледяной. Ухмыляющийся череп со знака не влезай, убьет, смотрел на него с вызовом. Ориоли полез наверх – медленно, медленно, медленно.

Прошло добрых полчаса, пока он добрался до Мартинелли. Неизвестно, какой была высота, но отсюда мир внизу казался крошечным, как из окна самолета, – заснеженные поля, дома, крыша завода, из которой торчали трубы и какие-то непонятные металлические штуковины.

Забравшись, Главко протянул Мартинелли ладонь, посиневшую от холода.

Когда рука босса тисками сдавила его пальцы, снегопад стал еще сильнее. А Главко Ориоли завизжал как резаный.

Голова твари качалась на фоне неба, за раскрытыми челюстями начинался темный колодец рта, внутри которого Ориоли увидел истощенных людей, живущие в страшной нищете семьи, служащих, потерявших работу и повесившихся от безысходности в своих убогих квартирках, матерей, ставших проститутками, чтобы заработать детям на кусок хлеба. Тошнотворно завоняло старыми купюрами и засохшей кровью. Ориоли вырвало. Потом острые зубы, похожие на линию нисходящего тренда диаграммы Excel, впились ему в горло. Как щербатая и ржавая гильотина.

Главко Ориоли начал извиваться во все стороны, словно марионетка, которую дергал за веревочки психически больной ребенок. Не человек, а тряпичная кукла, болтающаяся в воздухе и брошенная на произвол судьбы.

Снова налетел снежный вихрь, и ледяные снежинки закружились в безумном танце.

Бруно Гай ехал по шоссе Сестриере в своем теплом «Опеле Корса». По радио играла «It’s the End of the World as We Know It»[9] в исполнении Майкла Стипа, и Бруно присвистывал в такт. Несмотря ни на что, он был счастлив. Удача наконец повернулась к нему лицом.

Черт, сначала Мартинелли, а теперь и Ориоли туда же. Кто бы мог подумать! А ведь я его предупреждал. Вот идиот. Сразу было видно – эта должность ему не подходит. Ужасно, что он покончил с собой еще до того, как занял новый пост. Прошло только три недели после смерти Мартинелли.

Да, это немного пугает, но для него, для Бруно, открываются новые перспективы. Ведь он остался единственным подходящим кандидатом.

Проезжая мимо того места у вышки электропередач, где нашли Главко со сломанной шеей, спущенными штанами и отпечатком ужаса в глазах, Гай перекрестился. Его глаза блестели от радости. Может быть, директор позвонит ему уже сегодня.

Потом, вдалеке, на проводах, он увидел какой-то черный бесформенный комок. Удивительно большой.

– Боже, ну и птичка, – подумал он и прибавил газу, не переставая насвистывать. – It’s The End of the World as we Knooow It – заголосил он, вторя Стипу. И захохотал.

Фигура на проводе, вечно голодная, сколько бы ни ела, стала приближаться.

Медленно.

Медленно.

Медленно.

Размахивая руками, чтобы не упасть.

Шесть лестниц – от А до F, пять этажей.

Шестьдесят квартир, больше ста жильцов, итальянцы со всей страны – от Валле д’Аоста до Сицилии, это сразу понятно по табличкам у звонка: Нота, Эспозито, Руссо, Кампьелло и так далее. Два длинных коридора с кирпично-красной плиткой на полу и обшарпанными салатовыми стенами.