На то, как шел Пука, невозможно было смотреть без содрогания. Кошмар, преследующий свою жертву во сне, несчастный сирота, ищущий маму в темных коридорах детского дома.

Игрушечный слоненок безжизненно ковылял по бескрайним степям безумия.

Глаза-пуговицы исчезли.

Мех почернел от огня, пенополистирол обуглился, клыки и хобот догорали, как свечки на кладбище, но Пука шел и шел вперед, пока, наконец, не прижался к груди Элио, который задыхался в дыму, думая о теле матери, вытащенном из могилы.

В охватившем всю квартиру пламени Элио и Пука слились воедино. Они не почувствовали, как умирают. Лишь увидели короткую вспышку тьмы, похожую на облако, которое проносится над детьми, резвящимися на пляже.

Хорошо помню, как они позвонили в дверь в первый раз, в сумерках.

Я тогда уже около года жил в новой квартире на окраине. Стояла зима, все вокруг засыпал сухой, точно мука, снег. Район, слякотный и плохо освещенный, постепенно становился совершенно белым.

– Кто там? – спросил я, высунувшись в метель из окна второго этажа. Домофон, как обычно, не работал.

В темных пальто, шляпах с обвисшими полями, они неподвижно стояли перед дверью в подъезд, словно статисты, работающие за копейки в черно-белом нуаре.

Они сразу показались мне странными – неестественно сгорбленные спины, слишком длинные и тонкие, как у обезьян, руки. К тому же они были чересчур высокими.

Услышав мой голос, из-под полей своих шляп они подняли на меня глаза, похожие на бездны. С улыбкой. Точнее, с ухмылкой – насмешливой, безжизненной.

– Синьор Росси, добрый вечер! Оказывается, вы не внесли абонентскую плату. У вас ведь есть телевизор? – проскрежетал один из них металлическим голосом с очень серьезным выражением лица. Серый цвет кожи придавал серость снежинкам, припорошившим острый подбородок. Казалось, у него нет носа – только две дырочки.

– Я… честно… эээ… – слова незнакомца застигли меня врасплох. Да, конечно, я не платил. Но я и включал-то телевизор всего пару раз в год. Что теперь делать?

Мне вдруг вспомнилась фраза, которую я слышал сто раз. Когда сидел в баре с друзьями.

Если приходят по поводу абонентской платы, просто не впускай их.

– Нет, у меня нет телевизора, – мои слова заглушил порыв ветра, и я взмолился, чтобы незваные гости ушли.

– Хорошо. Тогда мы поднимемся, – прошипел второй, стягивая шляпу. Его лысая голова напоминала помятое страусиное яйцо. В отличие от первого, он выглядел веселым и сговорчивым. – Проверим и уйдем. Всего пара минут.

– Нет, извините. Мне сейчас некогда.

– Вы не можете нас игнорировать. Вы же это понимаете, да? Впустите нас. Рано или поздно мы все равно найдем способ к вам попасть… В следующий раз мы не будем такими… человечными.

Меня затрясло. Мне показалось или они говорили одновременно, только с разными тембрами, и оба голоса сливались в один? А может, это просто ветер? И почему я слышу их так хорошо, ведь стоят они не близко?

Сборщики абонентской платы смотрели на меня, не отрываясь. Ледяными черными глазищами. Словно вырастая на моих глазах, они тянули ко мне свои костлявые руки, как будто их нервы, мышцы и хрящи растягивала какая-то невидимая сила.

Я хотел закрыть окно и отойти от него подальше. Но не смог.

– Мне действительно некогда, а телевизора у меня правда нет… – выдавил я, чувствуя, что в горле пересохло, а голова отяжелела.

– Мы не верим… – протянули они в унисон. Слова проникли мне прямо в мозг. – Еще скажите, что вы не смотрите «Сделку» или другие телешоу. Все смотрят телевизор. Откройте, синьор Росси. Мы вас не задержим.

Я зажмурился.

– Телешоу? Не знаю, о чем вы…

– Открывайте, не упрямьтесь…

Невероятным усилием воли я заставил себя захлопнуть окно, опустил рольставни и выругался. Тяжело дыша, обливаясь потом, я заметил, что они уходят – черная одежда, ноги, как опоры ЛЭП, а все засыпает снег, похожий на перхоть.

Прежде чем скрыться из виду за поворотом, они обернулись. И хотя отошли уже далеко, я видел их очень хорошо, словно смотрел в мощный бинокль. А они, со злобой и голодной обидой, уставились прямо на меня.

– Мы вернемся, – шептали их губы. – Мы скоро вернемся.

И они вернулись.

От звонка в домофон меня сбросило с кровати. Он был неумолим и смолкать, похоже, не собирался. Оранжевые цифры на радиобудильнике показывали два пятнадцать ночи.

Я решил, что это балуются соседские мальчишки – заклеили звонок жвачкой или вставили зубочистку и теперь бегут рассказывать о проделке друзьям.

ДРРРЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫНННЬ!

– Сопливые засранцы!

Я пошел к окну, собираясь устроить им головомойку, на которую только способен сорокалетний ворчливый старикашка. Звонок стонал, мучился, умирал. Готовый высказать хулиганам все, что я о них думаю, я поднял рольставни.

– Какого хрена…

Они стояли за стеклом, прямо напротив меня, оба.

Сборщики абонентской платы.

Я еще не совсем проснулся, поэтому не сразу понял, что не так, но потом страшная догадка током пронзила меня, словно мне хорошенько дали по яйцам, сбив дыхание и оставив без сил.

Я жил на втором этаже.

Чтобы заглянуть в мое окно, им пришлось бы оторваться от земли. Но ведь это невозможно. Не могли же они плыть в воздухе.

Но они плыли в воздухе.

Плащи развевались вокруг их тощих тел, как крылья больного голубя, под припорошенными снегом рубашками виднелись торчащие ребра и ключицы. Немного наклонив головы на бок, они смотрели на меня с упреком.

– Предупреждаем в последний раз, Росси, впустите нас, или хуже будет! – в их хриплом голосе слышалось какое-то бульканье. Так сумасшедший перед смертью выкрикивает проклятья в адрес всего мира. На сизых губах выступила пена. – Открой, воооор!

Они с легкостью висели в воздухе, словно надутые гелием воздушные шары. Стоявший ближе к окну поднял руку. Я увидел кривые желтые ногти, длинные, как ножи. С невероятной скоростью он застучал ими по стеклу, время от времени царапая его, и я, оцепенев, услышал мелодию из любимой спортивной передачи моего отца. В следующую секунду ритм изменился и получился оригинальный мотивчик из кулинарного шоу, которое часто смотрела мама.

– Убирайтесь! – прокричал я, зажмуриваясь. Хоть бы побыстрее проснуться. – Вон отсюда!

Но когда я открыл глаза, передо мной в ночном снегопаде плыли мои родители. В той же одежде, в которой я похоронил их много лет назад. Их лица были обезображены гниением и объедены червями. Оставшаяся кое-где желтая кожа прилипла к ухмыляющимся черепам и от сырости стала похожа на испорченный сыр, покрытый пушистой плесенью.

– Здесь так холодно… Андреуччо, впусти нас, – захныкали они. – Мама с папой всегда платили абонентскую плату, Андреа. Открой окно, впусти нас в тепло, и мы все вместе сядем на диван смотреть телевизор, как когда-то…

Апатия, деменция и время, долгое время, проведенное в могиле, высосали из черепов серое вещество, а пустые глазницы зияли в них, словно дыры в швейцарском сыре. Стоило потрясти головой, и под чертами моих родителей начинали просвечивать бледные, морщинистые лица сборщиков абонентской платы, будто я смотрел на жуткие картинки-переливашки. Эти лица улыбались, оголяя малиновые десны, из которых торчали скрученные куски ржавых телевизионных антенн. Клыки были слишком большими и мерцали в ночной темноте, как рябь на телевизионном экране. Фигуры, прижавшиеся носом и ртом к стеклу, напоминали летающих пиявок из параллельного ада.

– Открой гребаное окно, Андреа!

– Нет!

Пытаясь защититься, я схватил с журнального столика, стоящего слева от меня, первое, что попалось под руку: это оказался тяжелый сборник готических рассказов. Как только они увидели книгу, образ моих родителей с жужжанием растворился в воздухе, и я снова увидел измученные силуэты сборщиков абонентской платы. Теперь их изводило судорогами и рвало кровью прямо на черные плащи. На стекло попал червивый комок гнили.