Алессио коснулся хвоста трилобита, и под слизистой фиолетовой пеной кончики пальцев почувствовали твердую, хитиновую поверхность.

Он вдруг перенесся в детство.

Вот маленький Алессио на море, в Борджетто, со своими родителями, плещется у берега в волнах.

Вдруг ногу обжигает, так сильно, что вся радость от отдыха сразу улетучивается.

Он кричит.

Папа подхватывает его на руки и вытаскивает из воды.

– Медузы, медузы! – раздается женский голос.

Коснувшись трилобита, Алессио на долю секунды почувствовал почти такую же боль, как тогда, только в сто раз сильнее. Продлись она хоть немного дольше, даже на одно мгновение, он, наверное, сошел бы с ума и отдал бы все на свете, лишь бы это прекратилось.

– Что б тебя! – вскрикнул он, отмахиваясь и отпрыгивая от существа. Мандалы, которые украшали все вокруг, превратились в хищные свинцовые шестеренки. Трава рядом с существом желтела и вяла, хотя, возможно, это был обман зрения.

– Что случилось? – встревоженно спросил Пьетро, пытаясь подняться на ноги.

– Жжется!

– Жжется?

– Да… эта штука… меня обожгла, – ответил Алессио, видя, что на кончиках пальцев появились белесые пузыри.

– Не надо было ее трогать… Да, странное озеро, не зря старик предупреждал…

– А что именно он тебе сказал? – Алессио почувствовал панику, слыша, как дрогнул голос друга.

– Да он говорил на диалекте, я не все понял, но вроде о том, что здесь водятся ведьмы и колдуньи…

– Колдуньи… – повторил Алессио, вытирая руку старой банданой. – Здесь, в Пьемонте, им повсюду мерещатся колдуньи… Блин, рука-то болит, я прямо чувствую, как в ней кровь пульсирует…

Пьетро жестом попросил его замолчать и уставился куда-то за спину Алессио. Тот резко обернулся, а мозг закружился в черепушке, словно в танце.

На сером гравии тропинки виднелся маленький силуэт в темной одежде.

– Кто-то идет.

– Отлично, спросим, видит ли он тоже трилобита. Если нет – я купил лучшую кислоту со времен Вудстока, – пошутил Пьетро, пытаясь сбросить напряжение. Он подошел к твари и, стараясь не дотрагиваться, положил на нее сачок. – Але, а что, если это открытие века? Может, здесь, в озере, какие-нибудь подходящие условия, и эти доисторические трило-штуковины выжили и…

– Ты можешь помолчать хотя бы одну секунду? – задыхаясь, не сдержался Алессио. Он разглядывал свою руку, пытаясь понять, насколько опасен ожог, и чувствовал, что вот-вот провалится в бэдтрип. – Не надо было тебя слушать. Все из-за этой дряни, которую ты купил в интернете… И неизвестно еще, что будет дальше…

Пьетро замолчал. Тоже ошалевший от двойной дозы кислоты и удивительной находки, он догадывался, что чувствует друг. Опустился рядом и похлопал его по плечу, пытаясь успокоить.

Они сидели и, поглядывая на фигуру, поднимающуюся по тропинке, смотрели, как рушится и возрождается мир, поглощая все вокруг. Иногда переводили взгляд на облако в форме восьминогой борзой или на верхушки сосен в долине, сливающихся в единое ярко-зеленое море. Говорили о чем-то важном, из чего потом не вспомнят ни слова. А на какое-то время, когда опьянение повысило уровень серотонина до максимума, даже забыли о невероятном существе, бьющемся под сачком. Их мысли вихрями носились по замысловатым траекториям и открывали непостижимые истины, вдруг становившиеся простыми и понятными.

Шум тяжелых шагов позади вернул Алессио и Пьетро в реальность.

Вздрогнув, они резко обернулись и увидели старика, которого уже встречали в лесу. Он обошел их. И встал рядом с рыбиной. Одетый в тяжелое темное молескиновое пальто, старик опирался на изогнутую палку и мрачно смотрел на них; рот скрывали густые закрученные на кончиках усы.

– Здр-здравствуйте… – выдавил Алессио, чувствуя, как напрягся Пьетро, когда старик сделал по направлению к ним пару неуверенных шагов. Он двигался неуклюже и неестественно, словно в ногах было слишком много суставов. И не ответил на приветствие, а просто уставился на них своими серыми, древними склерами, подернутыми непроницаемой дымкой грусти.

– Озеро худое. Я ж вам толковал, – казалось, слова вытекали изо рта, как из бездонной ямы, по краю которой, словно зазубрины, торчали несколько коричневых зубов. Его глаза, глаза человека из другого мира, теперь, не отрываясь, смотрели на существо, продолжавшее извиваться под сачком.

С этим стариком было что-то не так. Друзья не могли понять, что именно, хотя не сводили с него взгляда. Но чувствовали смутную неприязнь. Старик подошел совсем близко. Оглядел их с ног до головы, а потом повернулся и уставился в воду. Ветер взъерошил его седые пряди и озерную гладь – по ней словно дрожь пробежала.

– Не надо сюда приходить. Здесь случается дурное. Озеро плохое, древнее, а земля неживая, здесь гнилые среды, веками в ней копились окаменелости и мертвые звери… Здесь время течет странно, отчего душа превращается в камень. А люди иногда пропадают, иногда просто не могут вернуться в долину…

– Почему… о чем вы говорите? – спросил Алессио. Он хотел было встать, но ноги и руки отяжелели и стали как каменные.

Старик что-то неразборчиво прохрипел в ответ, а потом отвернулся. Наклонился, положил посох, взял трилобита в руки, изуродованные артритом, и погладил его по боку.

– О, Время… – произнес он, продолжая стоять, согнувшись на кривых ногах.

Потом повернулся к Алессио и Пьетро, держа трилобита в руках, как новорожденного. Казалось, контакт с фиолетовой слюной существа не нанес ему никакого вреда, а прикосновение не обожгло руки. Трилобит свернулся с враждебностью, которой раньше за ним не замечали, и прижался головой к сердцу старика; тот зажмурился, обнимая существо крепче и убаюкивая, как заботливый отец.

– О, Время… – невнятно промямлил он. – Как быстро оно бежит, а иногда – как медленно тянется… – И сладким, противным голосом затянул колыбельную.

Потом открыл глаза, и Пьетро с Алессио одновременно чертыхнулись.

Глаза старика были красными, а по щекам бежали багровые струйки с густыми комочками, прилипавшими к воротнику рубашки. Казалось, целые ручьи текут по лицу, заливая грудь.

Кровь.

Изогнувшись, усики трилобита вытянулись, словно принюхиваясь, словно сейчас существо начнет пить ее, как младенец, сосущий материнскую грудь; все его тело содрогалось в резких отвратительных конвульсиях.

Застонав, Алессио закрыл лицо руками, чтобы не видеть тошнотворного зрелища. Пьетро приобнял его и хотел что-то крикнуть, но слова так и замерли у него на языке.

Не в силах больше выносить этот кошмар, друзья вскочили на ноги, и, пошатываясь и спотыкаясь, бросились наутек.

Пьетро, больше привыкший к горным походам, опередил Алессио; тот бежал, согнувшись чуть ли не пополам, и чувствуя, что воздух, как купорос, обжигает легкие. Неважно, куда и зачем – главное, подальше отсюда, от этой немыслимой реальности, объяснить которую их ум был не в состоянии.

Они удирали в ужасе, без оглядки, думая только о том, чтобы не запнуться за что-нибудь и не упасть. Под ногами мелькали камни и начавшие желтеть стебли травы, рисуя в воспаленном мозгу друзей красочные диорамы.

Потом они с головокружительной скоростью ринулись вниз по хребту со склонами, усыпанными гравием; мелкие камни ручейками стекали из-под ног. Кроме маленького кедрового перелеска с искривленными ветром деревьями, внизу не было никакого укрытия; они бросились туда, молясь, чтобы ужасный старик не стал их преследовать.

Почти добежав до рощи, Пьетро поскользнулся и, вскрикнув, рухнул на землю:

– Черт подери, лодыжка!

Хорошо, что Алессио не пришлось тащить его на себе. Он присел рядом, помог Пьетро подняться и дохромать до деревьев.

Прислонившись к стволам, с застывшими от напряжения лицами, друзья, наконец, осмелились посмотреть в сторону озера. Но его теперь скрывал гребень. В воздухе висела абсолютная тишина, а когда набегала туча, отнимая свет и надежду, казалось, что становится еще тише.

– Безумие какое-то… Все из-за твоей гребаной кислоты! – рявкнул Алессио.