Всю ночь в скалах завывал ветер, горестное пение которого разбудило Пьетро, выдернув из запутанного сна о широких красноватых трещинах на плато, похожих на раны от порезов.

Алессио спал рядом, забравшись в спальный мешок с головой. Пьетро видел его силуэт и слышал размеренный негромкий храп. Он попытался дышать в такт с другом в надежде побыстрее заснуть, но почувствовал, что ему нужно в туалет. Во рту стоял привкус вина, и, пока Пьетро тихонько прокашливался, ему в голову вдруг пришла в голову крамольная мысль – не пописать ли во фляжку. Было так холодно, что замерз кончик носа, и вылезать из теплого спальника совсем не хотелось.

Ну ладно, все равно он уже проснулся. И пока не сходит в туалет, не уснет, это уж точно. Как ленивец, Пьетро медленно выполз из спального мешка и вздрогнул, когда капля конденсата упала ему на шею. Потом долго возился с ветровкой и фонариком. Наконец выбрался наружу, на сырую траву.

Было темно.

Звезды окутал саван густых, как смола, туч.

Стояла тишина.

Стоило ему выйти из палатки, как ветер стих, будто кто-то нажал на выключатель.

Отсюда, с площадки, на которой они сидели вечером у костра, пили вино и болтали о наркотиках и быстротечности жизни, озеро казалось пятном темноты в темноте. Его жидкую черноту не разбавляло ни одно отражение, а ровную поверхность – как у листового железа – не волновала ни одна рябь. Ничего мы завтра не поймаем, уж точно, подумал Пьетро. Вода какая-то неживая, вряд ли тут кто-то водится.

Занервничав от неприятных мыслей, он поспешил зажечь на лбу фонарик, благословляя это изобретение. В лучах света увидел завитки полупрозрачного тумана и висящую в воздухе вуаль влаги.

Ему это не нравилось. Совсем не нравилось. Все здесь какое-то… Ему вдруг стало ужасно одиноко. В горах и раньше так бывало, особенно ночью, но сегодня он чувствовал это остро, как никогда. Вот бы Алессио проснулся… выкурили бы по сигаретке, поболтали, посмеялись…

Наверное, все из-за сосисок – уже несколько месяцев у него были нелады с пищеварением, – подумал Пьетро, прокладывая себе путь светом фонарика.

В нескольких метрах, рядом с небольшой скалой, он повернулся спиной к озеру и расстегнул ширинку. От струи, бьющей в землю, шел пар.

Он почти закончил, когда услышал звук шагов по камням, а потом возню, будто кто-то сопротивляется.

Томп, тумп, трррр.

Пьетро замер, держа член в руке; сердце бешено заколотилось. Казалось, звук доносится с берега, который не больше чем в десяти метрах за спиной.

Томп, тумп, трррр.

Осторожно повернув голову, Пьетро посветил фонариком в сторону звука.

Там что-то шевелилось.

На берегу озера копошилось коричневатое пятно.

Пьетро едва удержался, чтобы не позвать Алессио, но смог взять себя в руки. Заколдованный тишиной и мраком, он продолжал стоять не шевелясь.

Потом повернулся к озеру, порыскал фонариком по берегу.

Тихо спросил: «Кто там?» – идиотский вопрос, – и вдруг увидел серну, наклонившуюся к воде. Она пила.

Очарованный картиной, Пьетро сделал к ней пару шагов: «Вот тебе на, а я чуть концы не отдал…»

Это было взрослое, крупное животное. Оно стояло возле самой воды, согнув передние ноги и упираясь коленями в каменистый берег. Пьетро посветил на нее фонариком, но серна словно бы не замечала приближающегося человека. Он старался идти как можно тише. Только когда между ними осталось метров пять, животное подняло голову, понюхало воздух и повернулось.

Фонарик осветил морду и переднюю часть тела, заставив Пьетро проникнуться жалостью.

Это была старая, дряхлая серна. Рога растрескались, шерсть вылезла. Она походила не на благородную обитательницу гор, а на гигантскую рогатую крысу.

Один глаз был изранен и слеп.

Свет фонарика не отразился в зрачке, а закружился по орбите в мертвой молочной мякоти.

Когда Пьетро подошел еще на один шаг, серна, качнувшись, выпрямила передние ноги и заковыляла вдоль восточного склона долины, а потом с трудом вскарабкалась на каменную гряду.

Жалость в душе Пьетро сменилась отвращением. Прежде чем животное исчезло за невысоким гребнем, он увидел, что серна едва идет. Скорее, ползет. Задние ноги мертвы, они не шагают, а просто тащатся по земле. Конечности показались Пьетро одеревеневшими, искалеченными ужасной болезнью или страшным падением, хотя, возможно, это проказы света и тени сыграли с его зрением злую шутку.

Несколько секунд понадобилось Пьетро, чтобы выбросить из головы видение и рысью вернуться к палатке. Трясущимися руками он расстегнул молнию, убеждая себя, что все нормально.

Алессио по-прежнему спал.

Пьетро хотел разбудить его, рассказать об ужасном звере, который притащился к озеру на водопой, о том, каким одиноким он почувствовал себя, когда вылез из палатки в ночную темноту спящих гор.

Но сразу передумал. Он знал, что скажет Алессио: «Насмотришься фильмов ужасов, а потом от каждого шороха в темноте готов в штаны навалить, придурок».

И еще издеваться начнет. И будет прав.

Поэтому Пьетро попил воды, забрался в спальный мешок и натянул капюшон на голову. А потом пододвинулся немного ближе к другу, чтобы стало теплее.

Это точно сосиски, не иначе. Они не переварились.

Пьетро долго крутился в спальном мешке и смог заснуть только когда в серый, безликий и холодный мир проникли первые лучи восходящего солнца.

Утро было холодным, хотя склоны гор обливал солнечный свет; мрачная зелень деревьев побледнела, а в темноте трещин обнажились мозаики камней, по хаотичному рисунку которых прыгали белые струйки воды.

Пока Пьетро возился с горелкой, готовя кофе, Алессио разбирался с удочками: привычными движениями привязывал крючки и вертлюги, время от времени поднося руку ко рту, чтобы перегрызть леску. Иногда как будто сам себе объяснял, что делать, но без особого энтузиазма. Казалось, настроение у него так себе – Пьетро догадывался, что Алессио не терпится начать ловить рыбу.

Они выпили кофе, сидя у потухшего костра, а потом собрали все необходимое и пошли к озеру, между камышей, окутанные сигаретным дымом.

Алессио внимательно посмотрел на водную гладь, а потом на друга, зажав сигарету в углу рта и прищуриваясь.

– Как я тебя учил в тот раз, забрасываешь и сматываешь, забрасываешь и сматываешь. Если рыба ударит, крути катушку и следи за фрикционом. Да ладно, не парься, все равно ничего не поймаешь…

– Иди ты. Кстати, может, по пивку?

– Алкаш. А ну покажи, что будешь делать, – ухмыльнулся Алессио, забрасывая блесну резким движением. Она упала в воду рядом с камнями, напоминавшими спину динозавра.

В следующие два часа разыгрывалась пантомима забросов, сматывания и проводки в воде. Алессио ловко обращался с удочкой, словно она была продолжением его тела, а Пьетро то и дело забрасывал не туда, цеплял крючком кусты и ругался.

– Да тут ни хрена не клюет! – воскликнул он после того, как в очередной раз вытащил удочку с пустым крючком, и, положив ее на траву, предложил. – Меня это уже заколебало. Может, немного встряхнемся?

Алессио покивал головой, не сводя глаз с ровно размывающейся катушки; он старался придать колеблющейся блесне как можно более естественное и плавное движение:

– Захвати еще пару банок пива.

Пьетро пошел к палатке. А когда вернулся, его лицо напоминало лицо ребенка, очень довольного своей проделкой. В левой руке он держал банку Moretti, а на правой ладони нес две уже разрезанные четвертинки кислоты.

– Под язычок и хорошего трипа! – прокомментировал он.

Алессио подумал, что, наверно, зря согласился попробовать наркотик; но раз обещал… К тому же мысль о сладком трипе, о погружении в умиротворенное прекрасное состояние, которое может дать только ЛСД, приятно волновала его, это правда. Он взял бумажный треугольник, пропитанный кислотой, и сунул в рот.

– Хорошего путешествия! – хихикнул Алессио. – А теперь давай-ка поймаем какую-нибудь форельку, пока не вставило!