Присев на краю пропасти, Барби заскулила, а Джако подумал, что и звери могут молиться – просто по-своему.

Старик подошел к собаке, опустился на колени, сам недоумевая, что делает, и пытаясь вспомнить, как называются его таблетки от деменции. Потом посмотрел вниз. Пол провалился, но непонятно, насколько глубоко. Как минимум, до подземной часовни, которая, если он не ошибается, находится метрах в пяти-шести под землей. В немой темноте не было видно ни одного отблеска. Джако схватил валявшийся рядом кусок штукатурки с потолка и бросил его в пропасть. Но не услышал, как тот ударился о дно – и ударился ли, – потому что из темноты поднялся холодный воздух, и это удовлетворенное хриплое дыхание заглушило любые звуки.

Потом Джако почувствовал, как поток воздуха стал смещаться, будто под землей, под церковью и всем районом, двигалась гигантская масса, пытаясь найти более удобное место.

– Джакооо. Добро пожаловать, – послышался голос. – Добро пожаловать. Помоги. Голод. Есть. Мы не. Умрем.

Голос представлял собой какофонию звуков, но совершенно заворожил Джако – разум старика отключился, и он перенесся в другие места и в другие эпохи, когда района еще не существовало, но какая-то сила знала, что он будет существовать.

Джако увидел людей в шкурах, спасающихся от чужеродных враждебных сил; силуэты в капюшонах, бредущие на ходулях к святому месту через кишащее мотыльками илистое болото, кое-где поросшее чахлыми тополями; мужчин и женщин, которых заживо сжигали на огромных кострах, привязав к кресту; видел, как мир обретал черты современности, как кирпич с бетоном отвоевывали свое место; бросился вниз вместе с рабочим, совершившим самоубийство во время постройки церкви; преклонил колени с взволнованным доном Валерио в подземной часовне, целуя пол и темноту; кричал и умолял о пощаде, пока не порвались его голосовые связки, пока ему не показалось, что из горла течет кровь, умолял Розеллу спасти его от смерти, спасти от пустоты, которая давила на грудь, голову, душу, пустоты, которая будет после.

Когда он пришел в себя, уже совсем стемнело. Джако был на улице, шел по виа Алчиде Де Гаспери, как робот, под голубоватым светом луны, чьи кратеры напоминали уродливые шрамы от угрей. Сначала перед ним бежала хромоногая Барби, но он потерял ее из виду, когда вышел из старой части района и свернул в новые кварталы, на улицу Монвизо.

Невероятно хотелось спать.

Но теперь он знал, что делать. Розелла – ему было приятно думать, что этот голос принадлежит именно ей, – все объяснила.

Джако улыбнулся и, насвистывая, пошел домой – ни дать ни взять влюбленный юноша, среди ночи распевающий серенады под балконом дамы своего сердца.

Пробуждался он медленно и тягостно. Не раз, чувствуя, что сейчас проснется, пытался снова провалиться в сон. Джако не хотел вспоминать привидевшийся кошмар наяву. Когда он, наконец, открыл глаза под недовольные восклицания голодного Фаустино и гул самолета, был почти полдень. Трещина над кроватью исчезла. Сердце Джако заколотилось, потом замерло на пару секунд и застучало снова.

Таблетки. Вчера я забыл принять чертовы таблетки.

Он уселся на кровати и стал читать названия лекарств, лежащих на тумбочке, четко выговаривая каждый слог – так старательно и сосредоточенно обычно произносят слова молитвы.

– Галантамин. Донепезил. Ривастигмин.

Выпил по одной таблетке из каждой упаковки

Нужно не забыть, что сегодня ты их принял, принял, принял,

пытаясь отвлекать себя чем угодно, лишь бы не вспоминать сон, отголоски которого снова начали проникать в реальность.

Трещина, долгая прогулка, после которой он очень устал, наркоманка, ее сын, старый квартал, церковь, Барби, пропасть, голос, особенно голос…

Откуда взялись все эти картины?

Что думает доктор Джильи – он ведь не пришел к ней на прием? А он точно записывался?

Пальцы на правой руке скрючило, а сама рука затряслась, как ветка, которую качает легкий бриз, и Джако схватил ее левой, чтобы остановить.

Дыши. Нужно просто дышать, тогда успокоишься.

Длинныыыыееее вдооохииииии.

Трещины больше нет.

Это хорошо.

Или плохо?

Джако подошел к Фаустино и насыпал ему еды. Пока скворец клевал семечки, Джако стоял рядом, смотрел на него и думал, что Фаустино тоже уже старый и времени у него тоже осталось мало.

Как все это странно. У Джако болели суставы на ногах. Будто он действительно прошел несколько километров, будто кошмар ему не приснился.

Это правда?

Может, он стал лунатиком?

Джако потащился в туалет, чтобы опорожнить мочевой пузырь, но в этот момент раздался звонок домофона. Подходя к трубке, Джако заметил, что в прихожей трещины тоже больше нет, и улыбнулся. Он уже не помнил, когда в последний раз его кто-нибудь навещал – просто было некому.

– Кто там?

– Это Менса. Добрый день, Боджетти.

И зачем к нему пожаловал управляющий? Он ведь заплатил аренду неделю назад. Джако даже пожалел, что трещины в стене больше нет. Была бы, он бы показал, где раки зимуют этому скряге, этому мешку с деньгами.

– Здравствуйте, Менса, – Джако прижал трубку к уху. – Какими судьбами?

– Вы не слышали? – спросил в ответ Менса, понизив голос почти до шепота и придав ему оттенок скорби.

– Не слышал о чем?

– Грация Де Микелис, с первого этажа. Она умерла сегодня ночью. Только что отвезли в морг.

Джако несколько раз открыл и закрыл рот, словно рыба, выброшенная на берег. Но не смог ничего сказать.

– Постойте… я же видел ее вчера вечером! – наконец вскричал Джако, уже не уверенный, что это был не сон или какая-нибудь другая чертовщина. Паззл в его голове не складывался. Он ведь вчера говорил с ней, видел, как она взволнована. И эта книга, которую Грация держала в руках, прижимая к груди… Как она называется? И о чем Грация говорила?

…они думают думы в древних храмах под землей. Город сказал. В трещинах…

– Что с ней случилось? – спросил Джако. И вспомнил Барби с глазами, затянутыми белой пеленой, изувеченными ногами и раздвоенным черепом. Это еще один кусочек кошмара?

– Ну, вскрытие покажет, – ответил Менса, и Джако представил, как он приближает к домофону свое лицо, похожее на морду таксы. – Сегодня утром к ней зашла племянница, Грация не открыла, и женщина сразу подумала о плохом… Ее нашли в кресле и… Боджетти, племянница в ужасе. Говорит, у ее тети лицо перекосило так, словно она истошно кричала и умерла от страха, а глаза были широко открыты и смотрели в одну точку над дверью. Племянница говорит, когда она пришла, то видела над дверью большую трещину, которая потом исчезла. – Менса вздохнул. – Бедная женщина. Что еще сказать? Она была хорошим арендатором.

– Менса, мне надо идти, – пробормотал Боджетти, чувствуя, как стены и мебель начинают кружиться вокруг него. Он не услышал, что ответил управляющий. Повесил трубку домофона и уставился в стену, разинув от ужаса рот. Руки у него затряслись.

– Проклятье…

Трещина снова появилась в его квартире, но только теперь бежала не в спальню, а останавливалась перед дверью кладовки. Она изгибалась – неестественно, жутко, словно струя застывшей крови, напоминавшей об ужасном убийстве. А на конце раздваивалась, как указательная стрелка.

Добро пожаловать. Помоги. Голод. Есть. Не. Умрем.

Медленно-медленно Джако подошел к кладовке, открыл ее и услышал хохот Фаустино за спиной. Как две капли воды похожий на голос Колдуньи, возбужденной слишком большим количеством алкоголя и сигарет.

Оборачиваться Джако не стал. Нажал пальцем на выключатель, зажег пыльную лампочку и вгляделся между полками. Увидев коробку с пневматическим пистолетом, он вспомнил, зачем пришел, и спросил себя, выпил ли он сегодня таблетки и не снится ли ему все это.

Хотя в общем-то, какая разница?

Джако долго сидел за кухонным столом, потягивая воду с мятой. Из клетки на него внимательно смотрел Фаустино.