– Завтра! Точно, завтра! – обещал я каждый вечер своему отражению в зеркале. От переживаний потерял несколько килограммов, хотя и набрался немного храбрости.

Но между словом и делом, как говорят в Италии, полморя. Или полгоря, как иногда говорила мама. Горе, море, мама. Иногда эти созвучия…

Несколько раз я пытался объясниться с Дианой, когда в солнечные весенние деньки мы болтались на лестнице одни. Но не мог сказать ничего вразумительного. Вот честно, не вру, боялся до чертиков. Думал, вдруг услышу «нет», и тогда нашей дружбе конец. Лучше остаться друзьями, чем совсем потерять ее, повторял я себе.

– Покажи ей своего зверька и дай погладить, – ответил Ренцо, когда я признался ему, какие сомнения меня гложут. – Пятьдесят на пятьдесят, что она не уберет руку.

– Хватит, а! – Щеки у меня горели, глаза слезились от ветра. В кармане куртки я сжимал любовную записку. – Делать-то мне что?

Ренцо уселся на парапет, скрестил ноги и соединил пальцы – его лучшая пародия на Дилана Дога.

– Они зарабатывают пятьдесят фунтов в день плюс расходы.

– Ренцо, блин, хватит стебаться, я серьезно!

Он фыркнул.

– М-да, ты, как влюбился, стал таким занудой. Хочешь, я сам поговорю с Дианой? Замолвлю словечко.

– Правда?

– Конечно, – ответил Ренцо, но по загоревшимся глазам я сразу понял, что он скажет дальше. – За это ты пойдешь со мной на третий с половиной этаж.

– Нет! Правило номер два: всегда держись подальше от Фолкини! А ты… хочешь стащить у отца пистолет и показать, какой ты крутой! Совсем спятил!

– Слушай, Вито, давай ты останешься на лестнице, а я все сделаю сам. Если что-то пойдет наперекосяк, ты мне поможешь. Я сам поднимусь на пятый этаж, сделаю, что нужно, – или попытаюсь, по крайней мере, – и побегу обратно. Фигня, ничего сложного.

– Ни хрена себе «ничего сложного»! Да ты в жизни пистолет в руках не держал. Одни шутихи. Ты же стрелять не умеешь.

– Что за бред. Да я в «Blood Bros» больше всех уложил, вон в баре Grease меня еще никто не переплюнул. И потом, когда мы с папой были в Рио Торто, он учил меня стрелять в поле. А ты сейчас нарушаешь пятое правило – никогда не разделяться, всегда держаться вместе. Я тебе хочу помочь с Дианой, а ты мне, значит, нет? Друг называется. Тогда и я не буду.

– Кто бы сомневался. Лишь бы причину найти… – вполголоса прошептал я, опустив глаза и чувствуя, как ревность вонзает в меня свои коготки.

– Ты обалдел? Я же тебе говорил, эта корова мне не нравится, мы просто друзья.

– Не называй ее так…

– А как называть, бочка? Толстуха? – подмигнул мне Ренцо.

– Да иди ты на хрен.

– Толстопопик?

Я не сдержался и захохотал во весь голос.

– Теперь веришь? – с понимающей улыбкой спросил Ренцо. – Мы всю жизнь друг друга знаем, веришь ты мне или нет?

Я верил. Верил, черт подери.

Отдал ему записку в конвертике, промямлил пару слов насчет того, что сказать Диане, стараясь не думать ни о ее ответе, ни о сумасшедшем плане своего друга. Я был готов идти с Ренцо хоть в ад и танцевать там тука-тука, лишь бы Диана согласилась со мной встречаться.

– В субботу днем я с ней поговорю, – пообещал Ренцо. – Не дрейфь, все будет хорошо. Вот увидишь.

Я поверил. И продолжал искренне верить в это несколько дней.

– Вито, к телефону! Тебя Ренцо! – крикнула из кухни мама.

Я посмотрел на часы в форме тираннозавра, висевшие над столом. Полтретьего. Прошлой ночью, несмотря на усталость, я не мог уснуть и крутился в кровати, изнемогая от неизвестности. А когда мама позвала меня к телефону, подскочил так, словно под ногами вспыхнул костер.

– Ну что? Ты все сделал? – я даже не стал тратить время на приветствия.

– Нет еще. Сейчас пойду. Мы пересечемся на лестнице, и я с ней поговорю. Потом скажу тебе, как все прошло, – Голос Ренцо был звонким и уверенным. Но я вдруг засомневался.

– Слушай, не надо, а? Давай я сам с ней поговорю, как-нибудь потом? Так будет лучше.

– Не мели чушь. Мы с Дианой виделись в школе и договорились встретиться на лестнице в это время.

– Да, но…

– Что «но»? – прервал он меня.

– Ничего, – ответил я. В конце концов, хватит трепать себе нервы. Какой смысл откладывать. Надо уже выяснить все раз и навсегда. – Ничего, это я так. Удачи. Поторопись.

– Десять-пятнадцать минут, и я к тебе зайду. Про зверька-то спросить?

– Да пошел ты, Рэ, – шепотом выругался я, чтобы родители не услышали. – И… спасибо.

– Не за что, амиго! Все, давай!

Он повесил трубку. Звук был такой, как будто гигант ударил в барабан, и вполне подходил для начала саундтрека к какому-нибудь фильму. От волнения, да еще после бессонной ночи, мне стало нехорошо.

Когда я возвращался в свою комнату, то увидел, что мама странно на меня смотрит. Лежавший на диване отец поднял голову и спросил:

– Вито, у тебя все хорошо? Ты какой-то бледный.

– Да… Все нормально, – соврал я. – Немного тошно. Пойду полежу.

Ожидание порой кажется нам настоящим испытанием. Каждому из нас. Мы ждем результатов обследования, ждем возвращения ребенка из школьной поездки, очереди на операцию, ждем повышения, звонка, любви.

Но не помню, чтобы чего-то в жизни я ждал с таким волнением. Может, потому что это было в первый раз. Мне по-настоящему, физически, было плохо.

Часы отсчитывали минуту за минутой.

Пять.

Десять.

Пятнадцать.

Тик так.

Я открыл старый номер «Мартина Мистери», но не дочитав и трех комиксов, снова посмотрел на время.

А через полчаса принялся ходить туда-сюда между кроватью и шкафом, как заключенный. Куда запропастился Ренцо? Почему его так долго нет? Я представил Ренцо распинающегося в похвалах мне, его попытки уговорить Диану стать моей первой девушкой.

В три двадцать я натянул куртку. Моему терпению пришел конец.

– Мама, я вниз! – и, не дожидаясь ответа, сбежал на первый этаж, словно нажав на выключатель, который сделал тело бесчувственным.

Не успев отдышаться, я свернул в боковой коридор к лестнице F, где жила Диана. Бросил взгляд на улицу – ветер еще не утих. Неужели он будет дуть вечно? Небо цвета индиго было слишком ярким и безупречно чистым. Задержав на нем взгляд, я подумал, что в нем могла бы отражаться земля, как оно само – в зеркальной глади озера.

Я прошел мимо лестницы D, даже не взглянув на нее. В тот момент третий с половиной этаж был для меня чем-то незначительным – выцветшим воспоминанием из прошлой жизни.

Когда я шел мимо лестницы Е, до меня донесся кристально чистый смех Дианы и голос Ренцо. Надо же, подумал я, голос у него совсем как у взрослого. Мне казалось, что я смотрю на себя со стороны и вижу, что шагаю все медленнее и останавливаюсь за несколько метров до лестницы F.

Темные времена, W пизда, почему-то пронеслось в голове, и я притаился за облезшей желтой колонной, которая выступала из стены коридора, как позвоночник кита, выброшенного на берег.

Грудь сдавило, сердце колотилось как бешеное, а в висках стучала кровь.

– Он просил передать тебе это, – сказал Ренцо. В голосе слышалась усмешка. Интересно, о чем они говорили раньше? И почему разговор так затянулся? – Ты же знаешь Вито, он стесняется.

Они о чем-то зашептались, я не смог разобрать.

Потом конверт открыли – и треск рвущейся бумаги разнесся по лестнице, как гром.

Мои Плохиши должны были сделать свое дело.

Я молился. В те времена я еще ходил в церковь и в глубине души верил, что есть добрый Бог, который в трудную минуту обязательно придет на помощь маленькому мальчику, если попросить Его правильно и от всего сердца.

Вдруг молчание прервал какой-то звук. Сначала я принял его за рыдание. А потом понял, что это просто сдавленный смех. Мое сердце чуть не разорвалось от боли и обиды. Сколько певцов, писателей и поэтов посвящали трогательные строки этому моменту потери невинности, когда душа словно рвется на части, теряя свою чистоту и наполняясь разочарованием.