– Ага. Ну, может. Пойдем к окну, давай!

Я и пошевелиться не успел, а длинноногий, нескладный как кузнечик, Ренцо уже побежал вверх, перепрыгивая через две ступеньки.

– Подожди меня! – закричал я. И тут же прикусил язык, вспомнив, что мы на лестнице Фолкини. Потом перегнулся через перила и посмотрел, нет ли поблизости Луки. Но в отличие от нашего этажа, залитого странным светом, на остальной лестнице было слишком темно. Казалось, лампочки перегорели или что-то случилось с проводкой. Я едва смог разглядеть перила, которые спускались в темноту, как в таз с черной слизью.

А когда подошел к окну, где стоял Ренцо, то увидел такое, что отняло немногое оставшееся у меня мужество.

Мир за стенами «Авроры» перевернулся, в нем выключили звук, а привычная картина нашей жизни оказалась уничтожена силой, происхождения которой мы не понимали.

Ренцо с расширенными от изумления зрачками, прижав нос к стеклу, издал звук, который я буду помнить, пока мне не сделают красивый деревянный ящик, – что-то вроде недоверчивого писка, – и я подумал, вот бы запомнить увиденное со всеми подробностями, а потом вернуться к себе в комнату, покормить хомяков и с холодной головой все обдумать.

Двор выглядел так, будто здесь прошел сель или метеоритный дождь, оставив на земле сплошные кратеры, трещины и расселины. Многочисленные ворота гаражей кто-то вырвал из петель и скрутил так легко, будто это крышки банок с сардинами. Ни машин, ни людей не было. Там, где раньше стояли сбросившие листья платаны и торчала скрючившаяся от холода трава, теперь виднелись только пепел и обугленные бревна – ну просто тайга после падения Тунгусского метеорита.

Что случилось за те минуты, пока мы поднимались в лифте? Куда делся дом «Бриллиант», опоры ЛЭП, строящиеся промышленные склады, подшипниковый завод, маленькие дети, играющие в догонялки на велосипедной дорожке? Почему перед нами пустыня, почему все разрушено и усыпано пеплом?

Наверное, за эти пятнадцать минут в городе, абсолютно беззвучно, произошла катастрофа немыслимых масштабов, которая все опустошила. А как еще это объяснить? Самым ужасным было небо – грязное, умирающее, как после ядерного взрыва, оно испускало тусклый безжизненный свет и предвещало каждому оказавшемуся на улице неизбежный и мучительный конец. Мы больше никогда не выйдем из дома, я в этом не сомневался. Прощай, футбол, прощай, битвы в снежки, прощай, пятнашки и дартс.

Больше нельзя. Выходить из дома больше нельзя.

Одной рукой я сжал крайнюю плоть, потому что желание сходить в туалет стало невыносимым. Подумал – все ли в порядке с моими родителями. Со стыдом почувствовал, что в горле стоит комок, а на глаза навернулись слезы, повернулся к Ренцо и увидел, что его глаза тоже блестят. А голос дрожал, как натянутая струна.

– Вито, глянь туда. Третья дверь гаража, если считать справа… Это просто пиздец, – Ренцо ущипнул себя за щеки, как будто хотел убедиться, что все это ему не снится, и продолжал зачарованно смотреть в окно.

Я послушался.

Сначала мне показалось, что это Виски – кокер-спаниель синьоры Мартини. Существо было такого же цвета, палево-красного, и выделялось среди серости двора, как ангиома на лице ребенка. Оно шло по разбитому бетону вдоль гаражей, единственный двигающийся силуэт на фоне абсолютно мертвого пейзажа.

Я пересчитал его лапы.

Не может быть.

Пересчитал еще раз.

Один два три четыре.

Пять шесть.

Это невозможно.

Семь восемь.

Нет.

Это не Виски.

Страшная догадка пронзила мой мозг. Я не мог поверить ни своим мыслям, ни своим глазам. И едва сдержался, чтобы не позвать на помощь Джузеппе, Диану, Луку, маму, папу, Бога.

С ума сойти.

Это был отвратительный толстый красноватый паук. Такие жили у нас во внутреннем саду и на подоконниках в подъезде, мы иногда их ловили, чтобы пугать девчонок, но этот весил килограммов десять, не меньше.

– Ты тоже его видишь?

– Д-да. – Язык намертво приклеился к небу. – Н-надо… надо идти домой.

– Да. Боже всемогущий. Здесь еще день, а не вечер? – попытался улыбнуться Ренцо, видимо, не зная, что делать. Но от окна не отошел.

Я тоже. Я должен быть рядом со своим героем, как можно ближе – так безопаснее.

Мы не двигались с места, потому что чувствовали не просто страх, а нечто более сильное: нам казалось, что на наших глазах происходит чудо, разворачивается сцена, перенесенная из фильмов ужасов, которые мы так любили.

Четыре пары черных луковиц-глаз напоминали иллюминаторы подводной лодки из научной фантастики. В пульсации тела из жирных полупрозрачных сегментов явно чувствовалось что-то патологическое. С длинных когтистых клешней, скрюченных над головой, стекала вязкая жидкость. Яд. Алую кутикулу усеивали чудовищно длинные голубоватые волоски. И самое отвратительное – то, как лапки переступали по земле. Мне даже слышалось какое-то тиканье, будто кто-то ритмично стучит в маленький барабан.

Мы застыли в восхищении, наблюдая за фантастическим насекомым, бегающим по двору взад-вперед, словно в поисках смысла своего существования на этой бесплодной земле. Мне казалось, что паук временами изучающе смотрит на нас своими восемью черными глазами, и я представил, как он видит в калейдоскопе двоящихся образов двух испуганных детей в грязном окошке.

Я опустил глаза, чтобы больше не смотреть на это существо, и глянул на циферблат часов. Они по-прежнему показывали 18:21:16 – примерно в это время мы вышли из лифта. Я понажимал на цветные пластиковые кнопки, но без толку.

– Сломались, наверное, – пробормотал я себе под нос.

– Господи! – Ренцо отпрыгнул от окна.

Чудовище немного отклонилось назад, балансируя на четырех задних конечностях. Теперь казалось, что паук действительно смотрит на нас, перебирая по бетону двумя передними лапами. Вдруг он швырнул в нашу сторону паутину толщиной с руку, и она пролетела двести, триста метров, разделявшие нас, за один миг. Это оригами из шелка и слюны скользнуло по стеклу, и я успел разглядеть, что идеальная геометрическая структура состоит из шевелящихся частей. Черных острых крючков, которые двигались, словно наделенные собственной жизнью.

– Черт! – мой крик прокатился эхом по лестнице D и со звоном ударился о металлический поручень. – Черт! – повторил я.

Сверху послышался какой-то звук, и Ренцо вздрогнул.

– Заткнись, что б тебя! – прошипел он.

Это пронзительно скрипели несмазанные дверные петли: наверху медленно-медленно, сантиметр за сантиметром приоткрывалась дверь.

На последнем этаже.

У Этторе Фолкини.

Мы одновременно задрали головы вверх, вопросительно переглянувшись. Как часто бывало, нам хватило одного взгляда, чтобы понять друг друга.

Несмотря на то, что Фолкини считался мудаком, фашистом, злобным, выжившим из ума старикашкой, который искренне наслаждался тем, что пресекал на корню все наши шалости, а если верить легендам «Авроры», сделал тушенку из своей жены, он казался не таким страшным, как паук, носившийся по двору того, что некогда было нашим домом.

Его можно спросить, что происходит, почему тут так тихо, почему небо такое ужасное.

В конце концов, он взрослый человек. И должен помочь. Объяснить.

– Синьор Фолкини? – набравшись храбрости, произнес Ренцо, подойдя к лестнице и хватаясь рукой за перила. Я повторил вопрос, и мы заглянули на лестничную площадку.

Ответа не последовало, но зазвучала музыка. По виниловой пластинке скребла иголка. Звук шел из квартиры Чокнутого сверху, скрипучий и пугающий, как у колыбельной. Ритм был боевой, периодически вступали трубы и барабаны, а хор голосов пел: «Ах, эфиопка, ах, негритянка, твой час пробьет…»[11]

Я тогда не знал, что это – знаменитый фашистский гимн, и живо представил, как старик в темноте своей пыльной гостиной слушает такие песни по ночам, раскачивая мумию покойной жены.

– Синьор Фолкини, это Вито Бельтрамино и Ренцо Натали, простите за беспокойство, вы не знаете, что случилось, вы видели во дворе суще…