Эта надпись то и дело возвращается в мои мысли в самый неожиданный момент, хотя прошло уже много лет. Почему?

– Как думаешь, что это значит? – шепотом спросил я у Ренцо, пока лифт полз по темной глотке лестницы.

– Чо-то вроде: «Мир – дерьмо, но, к счастью, есть киски». Так, наверное. Слушай, чо за вопросы? – ответил Ренцо тоном заправского бабника, хотя я был уверен, что «кисок» он видел только в порножурналах, которые нам иногда удавалось стащить в магазинах канцтоваров. Как и автор этих строк, если уж на то пошло.

Поднеся указательный палец к губам, Ренцо дал мне знак замолчать.

Первая вспышка света – грязная площадка первого этажа. Потом снова темнота, легкое дребезжание стекол лифта. Интересно, Джейсон-Лука поднимается по лестнице или спускается в подвал и сейчас поймает Джузеппе? А Диана? Я представил, как мило она косолапит, когда бежит… Надеюсь, ей удастся выскочить из укрытия, добраться до колонны и застукаться.

Тем временем ходивший из стороны в сторону лифт проплыл мимо площадки второго этажа с потрескавшейся плиткой, залитой неоновым светом, и мы снова оказались в покрытой пылью и паутиной шахте лифта.

– Жми Alt! – сказал я слишком настойчиво, надеясь, что голос не выдал мою внутреннюю дрожь. Поднимаясь все выше, мы приближались к квартире Фолкини и притону наркоманов. Мне это не нравилось. Совсем не нравилось.

Ренцо поднес тощую руку к панели с кнопками. Застыл, глядя на меня. Он искал одобрения? Спрашивал, доверяю ли я ему? Не знаю.

Еще немного, и мы на третьем этаже. Кирпич, известка, бетон. Освещенные стекла.

– Так ты будешь нажимать или нет, Рэ? – на этот раз я мог поклясться, что в моем хриплом голосе послышалась тревога.

– Давай!

Как только он нажал на кнопку, раздался металлический скрип и лампочка начала мигать – раз, два, три, – но не выключилась, а лифт вдруг дернуло так, что мне показалось, будто я подлетел в воздухе.

Мы остановились.

Теперь нужно ждать.

Мои электронные часы Dixan (подарок, о котором я мечтал всю жизнь) показывали 18:16:45. Значит, через минуту свет должен погаснуть.

Мы ждали до 18:19. Тишину нарушало только наше дыхание и шуршание курток. Лампочка не погасла. Первый знак того, что все пошло не так.

– Какого хрена? – прошептал я.

– Не знаю. Лифту сто лет в обед. Контакт появился, видимо.

– Лука идет?

– Погодь.

Ренцо открыл решетчатые двери кабины. Тогда не было защитных замков, которые теперь обязательны, чтобы никто не свалился в шахту лифта, как гнилое яблоко с дерева. Внешняя дверь не должна была открыться. Но открылась. Мы оказались перед кирпичной стеной прямоугольной шахты, над проемом, выходящим на лестничную площадку. Между третьим и четвертым этажом – четвертый виднелся на уровне наших плеч. Ренцо ухватился за край прохода, приподнялся на полметра, высунул голову и замер, наблюдая за лестницей D.

– Джейсон идет? – повторил я.

Ренцо покачал головой и слез обратно.

– Я не слышу. Это странно, Вито. Тут слишком тихо. И такое чувство, что еще не вечер, а день.

Ренцо выглядел встревоженным, такого я за ним давно не замечал.

– В смысле?

– Не знаю. С лестницы идет свет. А когда мы начали играть, было почти темно.

– Может, с улицы, от фонаря… или во дворе у машины фары включены.

– Вряд ли. Посмотри сам. И будь осторожнее, на Луку не напорись.

Ренцо сел на колени и подставил руки, чтобы меня подсадить. Я был невысоким, толстым и, мягко говоря, неловким, поэтому сам забраться бы не сумел.

– Черт бы тебя подрал, ты мне когда-нибудь спину сломаешь, толстожопый пирожок! – выругался Ренцо, когда я встал ему на руки.

Толстожопый пирожок. Надо же такое придумать. Я закусил нижнюю губу, чтобы не расхохотаться, зацепился за край площадки и выглянул на лестницу.

На первый взгляд – ничего странного. Зеленоватые, потрескавшиеся плитки, коврики у дверей двух квартир, как шкуры какого-то зверя, металлические перила. Наконец, в лестничном проеме, ведущем наверх, я увидел окно, которое выходило на внутреннюю парковку «Авроры». В нем виднелось свинцово-серое небо.

– Убедился? – фыркнул Ренцо.

Я не нашел ничего умнее, чем просто сказать:

– Офигеть. Так не бывает.

– Вот именно.

Как заросшая белесым мхом каменная плита, в окне висело небо, ломая мое представление о времени. Ренцо был прав, сейчас казалось, что на дворе белый день, унылый, безрадостный день декабря, но ведь когда мы взрывали последнюю сегодняшнюю петарду, сумерки уже начинали забираться в самые потаенные уголки «Авроры». На какой-то миг мне показалось, что из-за горизонта появился пепельный глаз, охраняющий эту территорию, который знает, что я здесь, и изучает меня.

Висела абсолютная тишина.

Многоквартирные дома – это муравейники, с той лишь разницей, что жильцы, в отличие от муравьев, не связаны общей целью; это маленькие сообщества, разделенные и объединенные железобетоном и гипсокартоном; их питают километры медных проводов, обеспечивающих освещение, труб, подводящих газ и воду, и очищают километры других труб, ведущих в подземную канализацию, а жители суетятся за стенами своих квартир, пытаясь сделать то, чего жаждет любое живое существо – выжить и получить удовольствие.

Все это создает шум. Даже когда в квартирах выключают свет и люди заводят на утро будильники, в ночной тишине слышится какое-то жужжание, скрип и стоны совокупления.

Но в тот момент тишина была такой же, как после невероятно сильного снегопада, когда мир, погребенный под саваном белоснежных хлопьев, погружен в абсолютное безмолвие.

Неестественная тишина.

Никаких голосов из телевизионных ток-шоу, никакого дребезжания стиральных машин или адского грохота музыки из квартиры наркомана Денизи.

– Пойдем посмотрим! Да ладно тебе, тут не до Джейсона, – рявкнул Ренцо, отпустил мою ногу и со всей силы толкнул под зад руками и головой. – Давай забирайся, жирдяй!

Сопротивляться не было никакого смысла: мое тело лежало на лестничной площадке, а ноги болтались в кабине, и я с ужасом подумал, что лифт может сломаться и полететь вниз, разрезав меня пополам и унося с собой кровавые петли моих кишок. От такой перспективы я выпрыгнул из кабины с невиданной доселе легкостью.

Мой друг зацепился за площадку бледными, как лапы паука-альбиноса, пальцами и вытащил свое тело – одни нервы и сухожилия – на площадку четвертого этажа.

Но это был не четвертый этаж.

– Ты совсем сбрендил, какого хрена нам тут делать? – укоризненно спросил я, когда отряхнул джинсы и немного отдышался, но Ренцо на меня даже не посмотрел.

Раскрыв рот от удивления, он уставился на стену за моей спиной над колокольчиком у квартиры Паванетто, где должна была висеть латунная табличка с надписью «4 этаж».

– Вито, это что за хрень?

Я обернулся. Но не сразу. По лицу Ренцо я понял, что меня ждет еще одна встреча с неизвестным, еще одна странность, кроме светлого неба и тишины. Несколько секунд я продолжал смотреть на лифт, думая, как было бы хорошо прыгнуть в него вместе с Ренцо, нажать на кнопку и вернуться вниз, к Джузеппе, Луке и Диане. Особенно к Диане.

Но наконец любопытство взяло верх.

Вместо латунной таблички на стене висела деревянная, из дощечек от ящиков для фруктов, связанных старыми бечевками. Ее края подгнили от сырости и были источены короедами. Сделанная как попало, табличка, казалось, вот-вот оторвется от стены, упадет на пол и развалится на куски.

В центре, непонятно чем, скорее всего красным восковым мелком, едва различимо было написано:

– Н-не знаю. – (Будь здесь мой отец, он бы обязательно сказал, что проблем бояться не надо, главное – грудь вперед и посмелей, и нечего лепетать как ребенок. Но моего отца здесь не было.) – Н-не знаю. Может, это Денизи.