А теперь забудьте, в каком веке вы живёте, потому что вам, воспитанным по современным представлениям о морали и ценностях жизни, знающим, что такое равноправие, свобода воли и прочие блага цивилизации, будет казаться диким и неправдоподобным то, что происходило в тёмные времена.

Великие лорды и высокопоставленные сановники гуськом вошли в опочивальню, обступили кровать королевы Эльвы и прижали к носам платки, пропитанные эфирным маслом. Воздух в комнате был спёртым, удушливым. К зловонию давно не мытого старческого тела примешивался приторно-сладкий запах дыма от стоящих у изголовья ритуальных свечей.

Сидя на пятках перед низким столиком, длинноволосый священник придавливал ладонью серую обложку предсмертного молитвослова и шептал наизусть наставления о том, как правильно перейти из земной жизни в вечную. Священнослужителя ничуть не беспокоило, что королева не слышит его голос, а если слышит, то вряд ли понимает слова, произносимые на церковном языке. Священник обращался к её душе, не нуждающейся в толмаче.

Заздравный молитвенник за ненадобностью был отодвинут на угол столешницы. Его красная обложка в комнате умирающей выглядела вульгарно, как накрашенная шлюха в монашеской келье. На другом углу столика дожидался своей очереди заупокойный молитвослов, облачённый в чёрный переплёт, как в сутану.

В том, что королеву Эльву после кончины предадут очищающему огню, никто не сомневался. Один из её «грехов» – белобрысый эсквайр – преклонял колена перед кроватью и, заливаясь слезами, лобызал неподвижную морщинистую руку, лежащую поверх покрывала. Его горе было безутешным и искренним. Младший сын мелкопоместного дворянина ублажал правительницу Шамидана всего полгода и не насладился в полной мере благами, которые сулил ему статус фаворита. Он не успел стать рыцарем, как ему обещали, и не догадался загодя вынести из замка подарки, полученные от благодетельницы. Скоро его выдворят из Королевской крепости в том, в чём он сюда явился.

Личный лекарь королевы поставил на комод пузырёк с настойкой. Глядя на своё размытое отражение в оловянном зеркале, проверил, на все ли крючки застёгнут сюртук, и повернулся к лордам. Под аккомпанемент шёпота священника и рыданий юнца с уст врачевателя полился заунывный речитатив.

Королева Эльва не придерживалась диеты, как того требовали её слабое здоровье и почтенный возраст. После очередного застолья желчь смешалась с кровью и ударила бедняжке в голову. Почти две недели больная никого не узнавала, на всех таращилась и изъяснялась сумбурно, будто забыла половину слов. Потом сомкнула веки и за трое суток ни разу не пошевелилась. Только зеркальце, подносимое к заострившемуся носу, подсказывало, что правительница Шамидана до сих пор жива.

В заключение лекарь добавил: «Точный диагноз станет известен после вскрытия, если церковь даст на него разрешение». И умолк в ожидании уточняющих вопросов.

Взгляды дворян бегали по слипшимся седым волосам, торчащим из-под кружевного чепца, по костлявому лицу и тощей шее с выпирающим кадыком. Впалые щёки предательски сообщали, что во рту королевы не осталось зубов. Она совершенно не походила на человека, страдающего чревоугодием. Но лорды ни о чём не спрашивали. Отравление или иное покушение на её жизнь они исключили, поскольку правительница содержалась под неусыпной охраной верных людей, а еду и питьё проверял надёжный слуга. Тогда какая разница, от чего она умрёт: от старости или от желчи? Недавно ей исполнилось шестьдесят девять; так долго женщины не живут. Королева Эльва явно загостилась в этом мире. Осталось сказать ей спасибо за то, что не доставляла хлопот, не требовала, не вынуждала, а только просила. Знатное Собрание, сформированное после смерти короля Осула, удовлетворяло просьбы вдовствующей королевы в обмен на её невмешательство в управление страной.

Прижимая к носам платочки, дворяне переглянулись и молча пришли к единому мнению: делать вскрытие и затягивать с погребением не имеет смысла.

– Я надеялся застать здесь Святейшего отца, – тихо произнёс глава Знатного Собрания великий лорд Атал, рослый мужчина сорока двух лет отроду, крепкого телосложения, с гладко выбритым лицом. Левую щёку украшал шрам – память о бурной молодости, проведённой на полях брани.

Священник, бормочущий духовные наставления, умолк на полуслове. Оторвав ладонь от обложки молитвенника, заправил за ухо прядь жиденьких волос:

– Святейший навещает государыню каждый день и лично возносит моления о её здравии. А сегодня Святейший занят. Встречает святых отцов. Они отовсюду съезжаются в храм Веры.

Лорд Атал покачал головой:

– Съезжаются, значит. – Посмотрел искоса на королеву. – Неужели нет надежды?

– На всё воля божья, – уклончиво ответил священник и, приложив ладонь к молитвослову, дал понять, что более не намерен отвлекаться на разговоры.

Эсквайр уткнулся лбом в обтянутые покрывалом колени правительницы и разрыдался ещё горше. Врачеватель торопливо отошёл к окну, чтобы никто не заметил его гримасу отвращения. Ему хотелось выйти из башни и глотнуть свежего воздуха. Хотелось отправиться на кухню, залезть под юбку пухленькой кухарки и вспомнить, какая на ощупь молодая женская плоть. Или просто постоять во дворе под осенним солнцем. Но он был вынужден делать вид, что каждую минуту борется за жизнь госпожи. А всё потому, что смазливый юнец с преданностью пса сидит в опочивальне третью неделю. Трапезничает здесь же, возле кровати. Нужду справляет в королевский горшок, ночи проводит на кушетке. Если королева очнётся и узнает от фаворита, что за ней ухаживали спустя рукава, – болтаться ему, личному лекарю, в петле на Рыночной площади.

Прежде благодушная и кроткая, королева Эльва превратилась в брюзгливую и злую старуху. Хотя чему удивляться? Она хлебнула горя: пережила своих детей, похоронила супруга, стала марионеткой в руках кичливых лордов и долгие годы безвыездно обитала в Королевской крепости, расположенной в нескольких лигах от столицы. Она правила не королевством, а слугами и дворовыми работниками, и вымещала обиды на тех, кто не смел ей перечить.

На фаворитов (нынешний эсквайр отнюдь не первый) члены Знатного Собрания, а именно семь великих лордов, смотрели сквозь пальцы. Более того, они сами подсылали к вдовствующей королеве миловидных трубадуров, лицедеев и сынков обнищавших дворян. Не будь рядом с ней угодливых юнцов, она не знала бы, чем себя занять, и полезла бы в государственные дела. Или не дай бог ушла бы в монастырь. Лорды-узурпаторы могли проворачивать грязные делишки и богатеть, пока правительница формально восседала на троне Шамидана и лично подписывала указы. Реши она отказаться от мирской жизни и полностью посвятить себя служению богу – о своём праве на корону тотчас заявили бы три герцога, в чьих жилах текла королевская кровь, и Знатное Собрание прекратило бы своё существование. Что, собственно, сейчас и происходило, с той лишь разницей: королева вознамерилась уйти не в монастырь, а в мир иной.

После смерти короля Осула дворянское общество разбилось на три лагеря. Каждый лагерь поддерживал того или иного претендента на трон. Одного из них – герцога Рэна Хилда – изгнали из королевства. Точнее, изгнали его мать, а она прихватила с собой пятилетнего сына. Это произошло почти двадцать лет назад, однако треть страны до сих пор считала, что именно Рэн Хилд должен взойти на престол: его ветвь находилась ближе остальных к корням последней правящей династии.