Сама Людмила осознавала, что ее состояние день ото дня ухудшается, но боролась с болезнью тем, что ее игнорировала. Она не рассказывала никому, как мир шатается у нее под ногами, как правая сторона тела не слушается приказов мозга и живет собственной жизнью. Но страх перед будущим и беспомощность только росли и все чаще выплескивались наружу.

Людмила посмотрела на Эльзу. На глазах у нее выступили слезы, с губ срывались приглушенные всхлипы.

— Что же будет дальше, что дальше? — прошептала она.

Эльза пристроилась рядом и потянулась к ближайшей картофелине, чтобы ее дочистить.

— Вам нужно найти кого-нибудь помогать по хозяйству.

Людмила кивнула:

— Я тоже об этом думала. — Она говорила медленно, слова выходили откуда-то из горла.

— Поискать? Тут приехало несколько семей из Австрии, они успели убежать от Гитлера. Может, кому-то из них нужна работа.

Людмила покачала головой.

— Из-за того, что они евреи?

Людмила посмотрела на нее чуть ли не с укоризной.

— Ты же знаешь. — произнесла она медленно, — это меня никогда не беспокоило. Но вряд ли такие женщины пойдут в служанки. Наверняка у них хватает средств, раз они смогли убежать от Гитлера. Все равно, они тут ненадолго. Уедут как можно дальше, как твой брат с семьей. — Она помолчала. — Тебе тоже надо уезжать. Продай дом или хотя бы сдай в аренду, пока ситуация не улучшится, мы с Карелом за ним присмотрим. Возьми девочек и переезжайте к брату. Здесь вас ничего хорошего не ждет.

Она устало вздохнула и несколько раз открыла и закрыла рот, как будто ей не хватало воздуха.

Эльза бросила почищенную картошку в кастрюлю, встала и набрала в нее воды. Людмила произнесла вслух те опасения, которые уже несколько месяцев терзали ее саму.

— Ну, я поспрашиваю для вас про какую-нибудь помощницу, — сказала она, будто не слышала Людмилиных слов.

— Я буду тебе благодарна.

Людмила несколько раз сглотнула, левой рукой придержала непослушную правую, с трудом встала и нетвердыми шагами переместилась на диван.

— Обещай мне хотя бы, что подумаешь над тем, что я тебе сказала.

Эльза, стоя спиной к ней, лишь едва заметно кивнула. Пока руки резали овощи для супа, в голове проносились десятки противоречивых мыслей. Она чувствовала, что Людмила Караскова права, не зря она проводила вечера, слушая новости, но сдать дом и переехать в страну, язык и обычаи которой Эльза не знала, казалось ей слишком серьезным шагом в неизвестность. Надо это еще как следует обдумать и спланировать. Ведь Роза даже школу еще не закончила, а Гана в этом году доучится в педагогическом училище. Сначала нужно найти надежного арендатора, чтобы было на что жить. Где такого найти? И какую арендную плату ему назначить? Да разве можно бросить здесь родителей? А кто будет ухаживать за могилой Эрвина? А что, если Гитлер, и правда, придет и сюда, как грозится? Что тогда будет с ними со всеми?

Мысли обжигали ее, как брызги воды в кипящем масле. Удрученная Людмилиным плачевным состоянием и собственными тревогами за будущее, которые не давали ей глубоко вздохнуть, Эльза, выйдя от Карасеков, направилась не на площадь, а к реке. Лавку откроет попозже, придется сегодня покупателям подождать со своими салфетками, блокнотиками и карандашами. Ей нужно пройтись, убедиться, что река по-прежнему течет в своем русле, а на деревьях вдоль берега снова распускаются почки.

Она медленно спустилась к реке, оперлась о ствол многолетнего дерева, закрыла глаза и подставила лицо первым весенним лучам. Река успокаивающе гудела и приглушала городской шум. Больше всего Эльзе хотелось бы лечь на воду и нестись по течению куда-нибудь подальше от печали и забот. Прочь от ответственности и необходимости решать.

Она повернулась и осторожно, чтобы не поскользнуться, поднялась обратно на тропинку. В последний раз оглянулась на реку, единственной заботой которой было удержать воду в своих берегах, на деревья, которые высматривали весну гораздо терпеливее, чем она, и вдруг вдалеке на тропинке заметила две фигуры.

Она видела их только со спины, но сразу узнала Гану в девушке, которая нежно прижималась к руке молодого человека в форме. Да и как она могла не узнать ее красивые длинные волосы и приталенное пальто, которое они вместе выбирали? Но на всякий случай наклонилась вперед и внимательнее присмотрелась к удаляющейся парочке.

Ведь Гана должна быть еще в институте. Она уверяла, что в четверг у нее занятия до четырех… Значит, врала. Что еще дочь от нее скрывает?

Эльза побрела обратно к городу. Грусть и разочарование смешались со страхом и разлились перед ней трясиной бессилия. Но Эльза не могла себе позволить поддаться отчаянию и беспомощности. У нее две дочери, о которых она должна позаботиться. Ей придется выбирать им будущее, обеспечить счастливую жизнь, пусть даже против их воли.

Эльза повесила на дверь лавки табличку «Закрыто», что после смерти Эрвина позволила себе лишь однажды, когда так прихватило спину, что она не могла выпрямиться. Села на широкий подоконник у окна с видом на площадь и стала ждать возвращения Ганы.

Гана, запыхавшись, взбежала по лестнице. Она заметила объявление на двери магазина и сразу подумала, что с мамой или Розой что-то стряслось.

— Что случилось? — выпалила она с порога.

Эльза даже не обернулась и по-прежнему смотрела в окно, как будто ее занимали только снующие по площади люди.

— Я напишу дяде и попрошу его найти для нас в Англии жилье, — сказала она вместо ответа.

У Ганы пол ушел из-под ног. Она схватилась рукой за стол.

— Но почему?

— Почему? Ты еще спрашиваешь почему? — Эльза отвернулась от окна, и Гана заметила, что глаза у нее покраснели.

— Потому что я боюсь. Боюсь, что придет Гитлер и отберет у нас лавку, как случилось с дядей Рудольфом. Или нас, как и его, изобьют на улице только за то, что мы еврейки.

С каждом словом Эльза яснее понимала, что им правда нужно уезжать.

Гана, конечно, помнила дядин подбитый глаз, но отказывалась верить, что нечто подобное может произойти и в Мезиржичи.

— Ну, мы не знаем, как это все было… К тому же тут все-таки не Германия.

— Пока. Если Гитлер будет продолжать в том же духе, скоро станем частью Германии. — Эльза снова посмотрела на площадь. Солнце уже спряталось за тучи, и ощущение близкой весны улетучилось.

— Может, ты просто хочешь тут остаться из-за этого военного, с которым сегодня гуляла у реки?

Гана ничего не ответила, тогда Эльза продолжила:

— Ты еще слишком юна, чтобы заводить романы. Тебе нужно ходить в институт и помогать мне с Розой, а не шляться с парнем, которого ты явно стыдишься, раз ничего мне о нем не рассказываешь!

Эльза все больше распалялась, говорила громче и злее.

— И давно ты мне врешь?

— Мама…

Гана уже плакала, но Эльза не могла с со бой совладать. Весь страх, неуверенность, злость на мир, который ее предал и вынуждал принимать тяжелые решения, сквозили в ее голосе и обрушились на дочь.

— Ты лгунья, самая настоящая лгунья.

Она прошла мимо рыдающей Ганы и остановилась в дверях.

— Вы с Розой закончите учебный год, а я попробую сдать дом. Как только получим визы, сразу уедем. Это мое последнее слово, так и передай этому своему ухажеру. — Она сняла с вешалки ключ от лавки и вышла, хлопнув дверью.

Гана была послушной дочерью. Она охотно хлопотала по хозяйству и заботилась о своей младшей сестре Розе, потому что хотела облегчить матери жизнь. Поступила в педагогическое училище, хотя совершенно не мечтала стать учительницей и с трудом могла вообразить, как предстанет перед полным классом глазеющих на нее детей. После тренировок в «Соколе» и репетиций театрального кружка, где она выполняла ответственную роль суфлера, она мчалась сразу домой, чтобы приглядывать за Розой, хотя знала, что сестра вполне способна сама о себе позаботиться.

Она была послушной дочерью, но на этот раз решила ослушаться. Она не отступится от Ярослава и не уедет в Англию. Маме с Розой придется уезжать без нее.