И вот когда Гана после полугода знакомства была твердо уверена, что выйдет замуж за Ярослава, и начинала собирать приданое, а вечером перед сном размышляла над кроем свадебного платья и не могла уснуть, выбирая между сатином и кружевом, перед Ярославом, к тому времени уже искренне влюбленным, встала неразрешимая проблема. Гана была еврейкой.

Поначалу он сам не придавал большого значения этому факту, но со временем его стало беспокоить, почему Ганино происхождение так волнует некоторых людей из его окружения.

Так у каждого появились свои тайны. Гана скрывала связь с Ярославом от матери и пыталась придумать, как наименее болезненным способом — по крайней мере, для нее — объявить маме, что она уже несколько месяцев встречается с мужчиной, о котором та ни разу не слышала.

А Ярослав надеялся, что миг, когда ему придется выбирать между нежной Ганой и своим будущим в армии, никогда не настанет.

К Гане он приезжал так часто, как дозволяли служебные обязанности. Если его и беспокоило, что Гана скрывает от матери их «дружбу», он никогда не давал об этом знать. Наоборот, похоже, Ганина игра в прятки была ему только на руку.

Он поджидал ее в тесных переулочках, гуляли они по тропинкам вдоль реки и среди полей и лугов за городом. Больше всего ему нравилось, когда из-за поворота дороги выныривала какая-нибудь фигура. Тогда он затаскивал Гану в кусты или в темный уголок и крепко прижимал к себе.

— Мы же не хотим, чтобы нас кто-то увидел, правда? — шептал он ей на ухо и целовал волосы, щеки и губы, а довольная Гана, прижимаясь к нему, прятала смех в лацканах его шинели, ей даже в голову не приходило, что за поведением Ярослава может стоять что-то еще, кроме стремления ей угодить и немножко подурачиться.

На самом деле, Ярослав только поддерживал Ганину скрытность. Она отдаляла выбор, которого, казалось, не избежать, и он надеялся, что тем временем что-то случится и спасет его. Что — он и сам не знал, просто чудо. Первое смутное предупреждение он получил еще тогда, когда ждал Гану у кинотеатра.

В тот вечер, когда Ярослав, полный сомнений, притоптывал на тротуаре, потому что ноги в выходных туфлях начинали замерзать, его окликнул знакомый голос.

— Еще не пришла?

Ярослав обернулся и на автомате поднял руку, чтобы отдать честь своему начальнику, а Горник только улыбнулся и показал головой на кругленькую блондинку рядом с ним.

— Марженка, вы уже знакомы с прапорщиком Горачеком?

Марженка помотала головой.

— Нет, Фананек, кажется, нет. Рада познакомиться. — Она протянула Ярославу руку.

Ярослав склонился, чтобы поцеловать ее, благодаря в душе правила хорошего тона за то, что помогли ему скрыть веселую улыбку, которую он был не в силах подавить. Он никогда прежде не видел своего начальника в чем-то, кроме военной формы. В слишком длинном пальто и шляпе, едва закрывающей высокий лоб, Горник смахивал на бродячего торговца из тех, что ходят по домам и предлагают средства для уничтожения насекомых, а ласковое прозвище, с которым обратилась к нему жена, усиливало впечатление, будто он только что вернулся после долгой и успешной торговли и решил свою дорогую половинку вывести в свет.

Ярослав потряс руку капитана, в такую холодную погоду неприятно теплую, и невольно посмотрел в ту сторону, откуда спешили опаздывающие. В конце узкой улочки стояла Гана и даже в темноте было видно, что она в нерешительности. Наверное, стесняется подходить к нему в обществе незнакомых людей.

— Уже идет, — сказал он, и головы супругов Горник повернулись в Ганину сторону.

— А, Ганочка Гелерова, — выдохнула Мария Горникова, явно радуясь, что ей будет о чем рассказать подружкам за чашечкой чая.

— А разве она не еврейка? — спросил капитан и изучающе посмотрел на Ярослава.

Ярослав не знал, что ответить, и растерянно пробормотал:

— Позволите? — слегка поклонился. — Милостивая пани.

И направился навстречу Гане.

Но вопрос капитана засел у него в голове, не давал покоя в течение всего вечера — пока он здоровался с Ганой, помогал ей отчистить ботинок от вонючей неприятности и даже когда в полутьме зала он собрался с духом взять Гану за руку. Ярослав выкинул его из головы, только когда поцеловал Гану в губы на прощание.

Но совсем забыть об этом деле ему было не суждено. Спустя почти два месяца встреч с Ганой, когда Ганины темные глаза и женский запах уже запали Ярославу глубоко в душу, капитан Горник вызвал его в свой тесный кабинет с высокими окнами и неудобными деревянными стульями. После нескольких формальных вопросов, которые точно не стоили того, чтобы обязательно обсуждать их наедине в кабинете, и долгого общего вступления, где Горник не преминул напомнить о важности семейного тыла и привел в качестве примера счастливого супружества свой двадцатилетней брак с Марженкой, капитан наконец-то подобрался к сути дела.

— Кстати, вы еще встречаетесь с Гелеровой? — спросил капитан, как будто этот вопрос только что пришел ему в голову При этом он постукивал пальцами по столу, устремив взгляд куда-то за окно.

— Да, пан капитан. — Ярослав сразу смекнул, что это не просто праздный интерес.

Они оба помолчали.

— Ярослав, — сказал наконец Горник. Он посмотрел на подчиненного и откашлялся, будто у него кость застряла в горле. — Вы перспективный молодой человек, у вас вся жизнь впереди, — он снова откашлялся, — вам стоит следить за тем, чтобы не наделать лишних ошибок.

Ярослав начинал догадываться, к чему клонит капитан, но не знал, что на это сказать.

— Но ведь капитан Ирак тоже… как и Гана, и никого это не волнует… — смущенно пролепетал он.

— Пока что, пока что. Но знаете, время такое, вы только посмотрите на ситуацию в других странах — скажем, в Германии. Не то чтобы я предвзято к кому-то относился, Ярослав. Но с этими евреями вечно одни неприятности, не случайно именно они у Гитлера в немилости. Я вам это говорю как друг. На свете столько красивых девушек, зачем усложнять себе жизнь? Понимаете?

Ярослав помолчал немного, потому что во рту у него вдруг вырос огромный плесневелый гриб и не давал дышать.

— Да, пан капитан.

— Это хорошо, — сказал Горник, явно почувствовав облегчение.

— Разрешите идти, пан капитан? — спросил Ярослав. Стены комнаты сжимались вокруг него, потолок давил сверху, а в воздухе не хватало кислорода. Он почувствовал во рту кислый привкус. Ярослав выбежал из офицерского корпуса, свернул за угол, и там, где никто не мог его увидеть, наклонился вперед и, уперев руки в колени, вдохнул поглубже холодный зимний воздух.

Он потрясенно уставился на грязный плац перед собой. Неужели Горник намекал, что ему придется выбирать между будущим в армии и Ганой? Он оперся о серую стену канцелярского корпуса и стоял так еще долго после того, как тошнота отступила.

В полдень Эльза накинула на плечи шерстяную шаль, заперла лавку и по солнышку, вселяющему надежду, что уже скоро придет весна, перебежала через площадь и свернула в узкую улочку к дому пани Карасковой. Она прошла мимо часовой мастерской и через витрину увидела Карела Карасека, склоненного над работой при свете настольной лампы. Эльза поднялась по лестнице, тихонько постучала в дверь и вошла на кухню.

Людмила сидела за обеденным столом, на коленях у нее лежало посудное полотенце, а перед ней — несколько картофелин. Под столом, вокруг стула и по всей кухне валялись кожура и укатившиеся наполовину очищенные клубни. Левой рукой она придерживала картофелину на разделочной доске, а правая рука, сжимавшая нож, непослушно летала по воздуху, будто ей не принадлежала. Только иногда удавалось отрезать кусок кожуры, скорее случайно, чем по воле хозяйки, чаще всего нож попадал мимо.

Эльза бережно схватила Людмилу за руку и выдернула нож у нее из пальцев. Даже странно, сколько пришлось для этого приложить усилий. Эльзу совсем не удивило, что Людмила не попросила о помощи сына. Карел и так вечно проводил время за работой в мастерской на первом этаже, а с тех пор, как мать заболела и каждый день приносил ей новые тяготы, поднимался наверх только в случае крайней необходимости. Он осторожно ступал, отводил взгляд и делал вид, что не замечает слабости матери.