Крепко обхватывала руками шею, заливаясь смехом, радуясь своему успеху как ребенок. А я точно так же радовался тому, что никто другой не занимал мое место. Я так был счастлив, что именно я стоял тогда там и прижимал эту девчонку, что еще сутки назад считал лучшим другом. Лучшим другом и только. Какой же дебил!

Воодушевленный, потащил ее в кафешку, где мы закидывались мороженным и прочей хренью, она что-то без умолку вещала, а я молчал и просто залипал на нее, лишь изредка подкидывая бессмысленные фразочки, и беззаботно, как ни в чем ни бывало ухмылялся.

Изучал по-новой, подвисая на затягивающих красивых карих глазах, подведенных в тот день тонкими черными линиями и покрытых едва заметным полупрозрачным слоем блесток. Насчитал шесть маленьких родимых точек, что раньше не замечал. То и дело косился на мягкие пухлые губы персикового оттенка, всеми силами сдерживаясь, чтобы не проверить прям там степень их мягкости.

Хотел поцеловать. Уже тогда, охренеть, как хотел. Но как мелкий пиздюк терялся, страшась отпугнуть ее своей напористостью, потому как был уверен, что накинусь на нее, словно изголодавшееся зверье. Не без труда принял решение успокоиться и оттянуть этот особенный момент, сделать его запоминающимся для нас обоих.

Моя милая девочка не понимала моего особенного в этот день внимания к ней, я для нее все так же оставался другом. Родным, близким, но все еще другом. Но я был полон намерений все изменить в кротчайшие сроки, в тот же злосчастный день. Потряхивало, конечно, от мыслей, что может не разделить моего стремления, но все равно не остановился бы ни при каких условиях. Стала бы моей по-настоящему.

Так я тогда думал…

Предложил ей встретиться позже на крыше многоэтажки под предлогом планируемого звездопада, которого ни хрена не ожидалось. Смутившись, она согласилась, а я не пришел.

После кафехи летел домой окрыленный, лыбясь как псих в предвкушении встречи с моей Миланой. Мне казалось, что в тот день моя жизнь разделилась на «до» и «после». Собственно, так и вышло. Вот только я видел счастливое "после" и даже мысли не мог допустить, что все окажется ровно напротив.

Застав за кухонным столом плачущую мать с бумажной распечаткой в руках, растерялся, не сразу вкурил, что происходит. А произошла катастрофа. Апокалипсис. Всемирный потоп, блядь. Затопивший все мои планы, все то, что я успел нафантазировать за тот короткий период, что был счастлив. Разнесло в пыль все мечты и меня вместе с ними.

Помню, как бился в агонии, не желая мириться с предстоящими ужасающими испытаниями, рвался к ней, скулил как собака от безысходности, умирал и воскрешался. Задавался вопросами: почему сейчас, почему именно сегодня, знак свыше? Остановиться, пока не успел наворотить дел? Больше всего на свете хотел рвануть на крышу, выложить все как на духу, но не мог так поступить с ней. Не готов был протащить ее по этому адовому пути вместе со мной.

Тогда я принял единственно верное решение — бороться. И когда победа будет за мной, я вернусь за своим. Вернусь за ней.

На следующий день мы с семьей улетели в клинику в Германии и все лето проторчали там, а вернувшись к началу нового учебного года, я вел себя так, словно ничего не произошло. Милана даже не заметила изменений, ведь для нее их и не было. Это меня пропустило через мясорубку жестокой реальности и выплюнуло жалкие выпотрошенные остатки в человеческой оболочке.

Я был хорошим другом, правильным, не позволял себе лишнего, лишь изредка мог приобнять и откровенно пожирал взглядом, только если она не видела. Не помню, сколько протянул в таком сдержанном состоянии, но я честно старался… Мать твою, как же я старался!

Не нарушал границ, что сам же себе обозначил, готов был сидеть во френдзоне столько, сколько того потребует ситуация. Но в какой-то момент эгоистичный мудак во мне стал прорываться, царапая внутренности, безжалостно раздирал и прокладывал путь к объекту моей одержимости — к ней.

Так и началась моя постепенная трансформация из правильного друга в то, кем я являюсь сейчас.

И вот уже почти два года я подкармливаю своего внутреннего демона теми крохами, что ухитряюсь бесстыдно сорвать: объятия, прикосновения, провоцирующие и заставляющие ее смущаться словечки, поцелуи… Лишь не позволяю себе касаться ее губ, наложил сраное вето на эту манящую зону на ее лице. Как бы сильно не ломало от острой потребности ощутить их вкус, я держался, боролся с собой каждую гребенную минуту и продолжал держаться.

Но не учел одного.

Своими отнюдь нескромными действиями, я умудрился пробудить свою девочку на ответные реакции, она отзывалась мне, все чаще смущалась, дрожала, покрывалась соблазнительными мурашками. Начала влюбляться. И я не смог этого остановить.

Блядь… Если быть до конца честным, я даже не пытался.

Это было так по-особенному приятно, захватывающе, крышу рвало, бомбило все нутро. Впервые, когда понял, что она начала отвечать взаимностью, едва не пробило мою блокаду, затапливая первобытной, переполняющей душу радостью. Стало сложнее держать эту вынужденную осаду, прикидываясь ничего не смыслящим дураком.

Смотрю на нее сейчас, и меня прицелено хреначит от противоречивых желаний, хочу зажать, впечатать в себя, присвоить, запрятать под кожей, донести, что моя. Моя! И в то же время сатанею. Не спасает даже осознание того, что намеренно провоцирует меня на очевидные для нас обоих действия самым что ни на есть банальным способом — ревностью. И, черт возьми, у нее это выходит!

Шагаю вперед, не удосужившись проверить, следует ли Милана за мной. Знаю. Идет. Даю себе несколько секунд угомониться, запихиваю поглубже обезумевшего зверюгу, призывая в помощь здравый рассудок.

— Ты его позвала? — как ни пытаюсь взять себя в руки и совладать с вибрирующим по телу отчаянием, получается довольно грубо.

— Кого? — удивленно спрашивает, словно не понимая о ком идет речь.

А ведь все прекрасно понимает. И осознание этого факта раскатывает по-новой.

— Кого, кого! Знаешь, о ком я, Саню, блядь! — все же срываюсь. Выдыхаю и уже спокойнее продолжаю: — Миха сказал, что он сюда к тебе приперся. Да, собственно, я и сам, блядь, слышал! — под конец снова накрывает.

Хмурит брови — начинает злиться. Распознаю эти эмоции с дотошной точностью. Учащенно дышит, глаза пламенно сверкают, еще немного поднажмет и припалит на месте. Уже дымлюсь.

— А че ты кричишь на меня? — вроде бы спокойно и тихо начинает, но не медля, набирает обороты, переходя в наступление. — Он как бы в твоем доме, я тут не при чем! И вообще… — замолкает.

— Ну? — подгоняю нетерпеливо. — Продолжай, что вообще, Ми?

Молчит. Лишь лихорадочно бегает глазами по моему лицу. Что там ищет? Дрожит, обхватывает себя руками, стараясь закрыться, да меня и самого не хило потряхивает…

Прячет свои переживания, гордо натягивая равнодушный дублет своего лица. Не стану ее разочаровывать, что этот маневр бессмыслен. За все время нашего знакомства я с дотошной точностью изучил все ее маски и образы, менять их бесполезно, я смотрю глубже. Чувствую ее перманентно. Разрывает от желания утешить в объятиях, но пятое чувство подсказывает, что сейчас однозначно не лучший момент.

— Что мы тут делаем, м? — приходится напрягать слух, чтобы услышать тихий взволнованный голос. — Зачем позвал меня, зачем закрываемся тут вдвоем, наедине? Что хочешь сказать? На самом деле. Скажи. Скажешь?

Наедине…

Подвисаю. Усмехаюсь судорожно, блокируя санкционные одуряюще манящие образы, что прорываются в сознание и отзываются по всем точкам. Понижая тон, перехожу к первопричине этого незапланированного уединения.

— Ты меня спрашивала, — пытаюсь сформулировать мысль правильно. — Там, на вечеринке, спрашивала за Саню Раевского. В общем, думаю, это не лучший вариант, — запоздало осознаю, как тупо звучат мои доводы, что даже при всем желании я не способен подкрепить существенными аргументами. Да хоть какими-то, блядь. Расклад хреновый, в козырях голяк. — Тебе будет скучно.