— Ты не передумал Лисицких наказывать? — спросил я, когда мы с Гришей встали на середине площадки.

Отвечать сразу друг не стал. Ему потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями. Было видно, что ему непросто вести этот разговор.

— Не знаю, Гарик, — наконец, признался Орешкин. — С одной стороны, конечно, очень хочется их наказать по-крупному. А с другой… Ты бы знал, как я не хочу отца в это дело посвящать. Я батю знаю, он же всю академию разгонит за то, что произошло. Он же за меня этих Лисицких размотает, засудит, по миру пустит, не посмотрит, что благородные. Тем более, мы омские, нам на новосибирских плевать. Но я и так уже ему столько проблем создал. Я же не подарок.

Я хмыкнул. О том, что сын у Орешкина-старшего не просто шебутной мальчишка, а реально заноза в заднице, я знал и без этого признания. Но Гриша сумел меня удивить тем, что сам осознавал это.

Впрочем, насчёт разогнать академию и пустить Лисицких по миру, Гриша однозначно погорячился: никто за такое академию не разгонит, максимум снимут директора и вынесут выговор куратору, что не уследил; а Лисицкие, даже если кого-то из них и посадят, по миру не пойдут. Но вот репутация у этого рода пострадает сильно. Скорее всего, непоправимо.

— И сердце у отца слабое, — уже тише добавил Орешкин. — Как бы ни случилось чего.

— Это хорошо, что ты за батю волнуешься и за его здоровье, — похвалил я друга. — А ты можешь примерно прикинуть, сколько Лисицкий потратит на адвокатов и судей, если твой батя решит их засудить?

— Много.

— А конкретнее?

— Учитывая, что батя будет идти до конца, — протянул Гриша, обдумывая мой вопрос, — то со всеми апелляциями выйдет тысяч двести, а то и триста, если затянется. Но это Лисицким не поможет. Разве что сроки минимальные получат.

Я же прикинул: триста тысяч — это стоимость двух элитных квартир в центре Екатеринбурга. Или пяти просто хороших трёхкомнатных там же. За такую сумму можно и побороться.

— То есть, Лисицкий потратит до трёхсот тысяч, но всё равно может проиграть? — уточнил я.

— В смысле, может? — непритворно удивился Гриша. — Он гарантированно проиграет. У него нет вариантов, мы будем идти до конца, за нами правда.

Что ж, такие числа действительно стоили правильного подхода. Как ни крути, а деньги мне теперь очень нужны. Да и сам Гриша вряд ли станет отказываться от варианта, при котором подключать отца не придётся, а Лисицкие будут наказаны.

Я бы на его месте ухватился за такой шанс зубами. Мой-то батя тоже с больным сердцем, и я представляю, что случилось бы с отцом, узнай он о том, что в меня стреляли и едва не убили.

— Гриша, а тебе не надоело брать деньги у отца? — задал я наводящий вопрос.

— А где мне их ещё брать? — удивился Орешкин. — Они, знаешь ли, на деревьях не растут.

— Много где. У Лисицких, например.

— Ты на что намекаешь?

— Я не намекаю, я тебе прямым текстом говорю: надо грузануть этих уродов на бабки, — пояснил я. — Засудить мы их не можем, потому что у меня на это нет денег, а ты не хочешь батю расстраивать. А прощать такое никак нельзя. Мразей надо наказать. Вот мы и накажем — бабками. Они, конечно, богатые, но с деньгами расставаться никто не любит.

— Ну, сама мысль мне нравится, — уже значительно веселее произнёс Орешкин. — Но как? Думаешь, они вот так и согласятся нам денег отстегнуть?

— А мы не оставим им вариантов, — сказал я. — Либо так, либо суд и позор на долгие годы.

— И сколько ты хочешь с них взять? — уточнил Гриша.

Хороший вопрос, но у меня уже был готов на него ответ. Одно дело предполагать гипотетически, даже не понимая порядок цифр, однако, когда есть конкретная сумма, отталкиваться от неё не сложно.

— Ты сам сказал, что тысяч на триста они точно влетят, добавим ещё сто, и будет самое то, — легко предложил я. — По двести на брата.

— Ты реально думаешь, что они столько отдадут? — усомнился Орешкин.

— Ну ты же сказал, что твой батя в случае суда, будет газовать до конца, — напомнил я. — Лисицкие тоже об этом знают, явно уже навели о тебе справки. Что бы ты выбрал на их месте: просто отдать четыреста тысяч или отдать четыреста тысяч и получить позор и, возможно, ещё и присесть?

— Ну да, выбор очевиден, — согласился Гриша. — Но поймут ли это Лисицкие?

— А вот это уже напрямую зависит от того, как мы будем им это объяснять, — усмехнулся я. — Как надавим.

— Если честно, я в таких делах не силён, — признался Орешкин. — Переговоры с давлением — не моё. Не, так-то я умею договариваться, но когда стороны не враждуют.

— От тебя будет требоваться немного — подтвердить, что вы с батей не остановитесь, и делать суровое лицо, — успокоил друга я.

— Это легко, — покивал Гриша с довольной улыбкой. — Это я могу.

— Значит, договорились. Кстати, а что ты вообще бате сказал?

— Что в увольнительной в ресторане подрался, — отмахнулся друг.

— С такими последствиями? — удивился я.

— Ну да.

— И он поверил?

— Так, не в первый же раз, — улыбнувшись до ушей, произнёс Орешкин.

Да уж, Гриша точно не подарок. Мне даже стало немного жалко старшего Орешкина.

Утром вместо первого занятия мы с Орешкиным отпросились у сопровождающего нас сержанта — сказали, что нам нужно к директору. Сержант без проблем нас отпустил. И казалось бы, дальше всё должно было идти легко и просто, но мы неожиданно столкнулись с серьёзным препятствием уже на первом этапе нашего плана.

— Владислав Степанович занят, — твёрдо сообщила секретарь, подпиливая розовые ногти.

— А вы скажите, что это Воронов и Орешкин пришли, — предпринял я попытку договориться.

— Директор сказал всем посетителям приходить после обеда, он занят, — упрямо повторила секретарь.

— Хорошо, — не стал я спорить, а просто взял с секретарского секретаря два чистых листа и ручку.

Женщина проводила мои действия взглядом, но ничего не сказала; а я спокойно указал Орешкину на стул в уголке.

На то, чтобы написать два заявления в полицию на Лисицких ушло не больше пяти минут. Гриша сиял улыбкой победителя, уже предчувствуя небольшое развлечение. Я же передал секретарю обе бумаги и произнёс:

— Занесите эти документы Владиславу Степановичу.

— Он сейчас занят, я занесу позже, — даже не взглянув на бумаги, ответила секретарь.

— Занесите сейчас.

— Я не хочу получить нагоняй за то, что отвлекаю Владислава Степановича от работы! — уже начиная терять терпение, ответила женщина.

— Вы не представляете, какой нагоняй вы получите, если сейчас срочно не занесёте эти листы, — улыбнулся я.

Секретарь злобно уставилась на меня.

— Просто поверьте, — сказал Орешкин.

Женщина вздохнула, прежде чем встать из-за стола, но всё же взяла бумаги и понесла в кабинет начальника. Тут же вернулась и сообщила:

— Я передала, теперь вы можете идти.

Но мы остались стоять.

— Вы можете идти! — с раздражением повторила секретарь.

Я улыбнулся и приподнял указательный палец правой руки, призывая сделать небольшую паузу и подождать. И почти сразу же у секретаря зазвонил внутренний телефон. Она схватила трубку.

Было забавно наблюдать, как меняется лицо женщины, когда она услышала, что ей велел директор.

— Владислав Степанович просит вас зайти, — немного растерянно произнесла секретарь.

Мы зашли в кабинет. На столе перед директором лежали наши заявления. Он был зол и напуган одновременно.

— Это что такое? — гневно спросил Владислав Степанович.

— Заявления в полицию, — спокойно ответил я. — Там же написано.

— А зачем вы принесли их мне?

— Чтобы вы передали их боярину Лисицкому, у нас нет на него выхода, — пояснил я. — И ещё, чтобы вы ему передали, что мы хотим с ним встретиться и обсудить компенсацию нанесённого нам ущерба. Иначе завтра утром два таких же заявления будут зарегистрированы в полиции.

— Но как же… — растерялся директор, который уже не пытался изображать разгневанного начальника. — Мы же договорились… Вы же обещали…