— Достаточно. Тут же в основном аристократы учатся. А для простых людей — квота всего десять процентов на все курсы. Так что тебя тоже вряд ли ждёт другое отношение.

— А мне отношения с ними не нужны, Гриша, — серьёзно заявил я и демонстративно поправил ремень. — Я как-то отношения привык строить с женщинами. Только вот мне непонятно, что здесь второкурсники делают в июне?

— Экзамены сдают, — ответил Орешкин. — Хвосты подбивают, у некоторых практика. До начала июля некоторые будут здесь ошиваться.

— Ясно-понятно, — сказал я и решил перевести разговор в другое русло: — А давай-ка, лучше на спортивную площадку заглянем, сейчас как раз свободное время.

— Пошли… — согласился Орешкин.

Площадка порадовала — современный комплекс для занятий спортом на открытом воздухе. Множество тренажёров под отдельной крышей — выбирай, чем заниматься, практически на любой вкус.

Спортсменом я никогда не был, так, баловство в лесенку во дворе — не в счёт. Хотя знавал парней, которые увлекались тяжёлой атлетикой и фанатели от бодибилдинга. Мне идея превращаться в гору мышцы никогда не нравилась. Но то было на гражданке — в военной академии немного поднабрать массы не помешало бы.

Простой разминочный комплекс я выполнил без особых проблем — и тело молодое, и сам по себе я кое-что мог. А вот Орешкин, послушно переходящий от снаряда к снаряду вслед за мной, явно не справлялся.

Да уж, не повезло пацану в военку зачислиться. Его здесь точно сожрут.

— Как ты вообще в военную академию попал? — спросил я, глядя за тем, как мой сосед болтается на турнике, изображая глисту.

Впрочем, надо признать, Орешкин не сдавался, а действительно пытался поднять подбородок выше перекладины.

— Отец отправил, — признался Григорий, спрыгнув на землю. — Оплатил учёбу, и вот…

А парень-то с золотой ложкой родился, раз его батя мог себе позволить купить сынишке место в военной академии для одарённых. Мой вот, несмотря на достаточно высокую должность при заводе, не мог, даже если бы всю зарплату откладывал три года. Но вот только зачем Орешкина сюда отправили? Ну не был он похож на потомственного военного.

— Отец военный? — спросил я, заранее зная ответ.

Григорий отрицательно завертел головой.

— А тебя, значит, решил сделать военным?

— Да там долгая история, — отмахнулся Орешкин, всем своим видом показывая, что эту тему он развивать не хочет.

— Ладно, пойдём, что ли, — махнул я рукой. — Чует моё сердце, нас здесь на этой площадке загоняют.

Гриша спорить не стал, и мы направились обратно. Постепенно становилось заметно прохладнее, но ничем, кроме головы, я этого не ощущал — форма отлично держала как тепло, так и холод. Удобная всё-таки штука.

Пока мы шли по территории академии, я заметил, что вокруг стало совсем мало людей. А когда мы подобрались к казармам, в которых разместили курсантов, все посторонние исчезли.

Уверен, это неспроста. Я нутром почуял — засада какая-то заготовлена.

— Орешкин, ты ли это? — нахальный голос раздался за нашей спиной, и его поддержали ещё два — угодливым смехом.

Гриша напрягся и побледнел, и я понял, что он прекрасно опознал голос наглеца. Обернувшись, я взглянул на троицу студентов второго курса.

— Куда спешите, молодые? — спросил второкурсник.

— Устав военной академии предписывает вам представиться, — произнёс я, глядя прямо в глаза наглецу.

Пацаны девятнадцати лет — типичный мажор и два его подсоса. И если парочка шестёрок при холеном пареньке выглядела бледно, то сам заводила явно был из аристократической семьи. Слишком породистое лицо, слишком нестандартный облик. По одному взгляду на него становилось понятно — это не обычный человек. И свойственные многим мажорам лишние пять — десять килограммов у парня имелись. И это было удивительно, ведь в академии уделяли много времени физической подготовке.

— Боярич Лисицкий, — процедил сквозь зубы мажор, подтверждая мою догадку.

— Воронов Игорь, — ответил я, чуть наклонив голову, соблюдая таким образом минимальные приличия.

Но добавлять «господин курсант» или «ваше благородие» я не стал. Оно, конечно, вроде бы и нарушение устава, но раз он представился как боярич, а не как студент второго курса академии Раевского, то и вести я себя с ним решил как с гражданским.

— Куда спешим, молодые? — повторил вопрос его благородие.

— Гуляем, — ответил я. — Бар ищем. Ты не в курсе, есть где поблизости?

— Шутник, что ли?

— Да кто ж шутит на такие темы? Так есть бар? Нет? Не подскажешь?

Вместо ответа он ударил. Не по мне — лишь сбил фуражку.

Я же даже дёргаться не стал во время удара, проводил взглядом головной убор и почувствовал, как по кончикам пальцев заиграла магия. А вот после еле сдержался, чтобы не заехать наглому мажору по роже.

Боярич Лисицкий гоготал, явно довольный собой. Его дружки глумливо поддерживали своего патрона. Застывший рядом Орешкин, кажется, был готов провалиться под землю — парню было явно неловко, что из-за него у меня возникли проблемы. Впрочем, это ещё неизвестно у кого они возникли.

И надо отдать ему должное — Григорий даже не подумал бросить меня одного. Он насупился и сжал кулаки, готовый драться. Умел ли — другой вопрос, но убегать он точно не собирался. И бледность его скорее была следствием стресса, чем страха.

Впрочем, мне было сейчас не до Орешкина. Надо было что-то делать с Лисицким — спускать такое дерзкое поведение мажору-аристократу я не собирался. И что самое обидное — я мог бы раскатать этого боярича как блин по плацу. Ничего бы он мне не сделал. Физически не смог бы. Я видел, насколько медленно он двигается — при желании я даже мог бы перехватить руку, которая сбила мне фуражку, вывернуть её и наподдать наглецу.

Но за драку с другими студентами мне грозило отчисление. Это и к бабке не ходи — боярич первым завопит о том, что простолюдин ему в морду дал. Побежит жаловаться, а его прихлебатели выступят свидетелями. Тоже, небось, благородные. А расстраивать родителей не хотелось. Но не оставлять же такую наглость без ответа. Не было у меня пиетета перед аристократами, тем более такими, как этот Лисицкий.

Я буквально на секунду призадумался, как лучше поступить: сразу пробить мажору двоечку в печень или всё же сначала плюнуть ему в ухмыляющуюся рожу, чтобы он ударил первый, а уж потом тогда можно было в ответ и не ограничиваться двоечкой. Но решение принять я не успел, так как за спиной раздался кашель. Я повернул голову и увидел нашего куратора.

— Что здесь происходит, курсанты? — спросил капитан Верещагин, появившийся как раз к вечерней поверке.

— Ничего, ваше благородие! — отрапортовал Лисицкий.

Капитан усмехнулся и посмотрел на меня.

— Ничего не происходит, ваше благородие! — сказал я.

— Твоя фуражка, курсант, лежит на земле, — заметил Верещагин. — Это, по-твоему, «ничего не происходит»?

— Ветром сдуло, ваше благородие! — ответил я.

— Допустим, сдуло. Но почему ты её не поднимаешь?

— Не успел! Разрешите поднять?

— Нехорошо обманывать куратора, курсант Воронов, — нахмурил брови капитан. — Я видел, как сдуло твою фуражку.

Лисицкий сразу же напрягся.

— Знаете, что может быть хуже курсанта, обманывающего куратора? — спросил Верещагин, обведя всех присутствующих насмешливым взглядом и остановив его на мне.

— Никак нет, ваше благородие! — ответил я.

— Курсант, который не может за себя постоять.

После этих слов Лисицкий расцвёл и снова принялся лыбиться. Почему-то он решил, что Верещагин одобрил его поступок. А впрочем, возможно, так оно и было.

— Собственно, я чего здесь хожу, — произнёс Верещагин, вынимая пачку сигарет и выбивая себе одну. — Ищу кого бы в наряд на ночь отправить на кухню. И думаю, курсант, который не может постоять за себя, вполне подходит на эту роль.

— Разрешите с вами не согласиться! — не выдержав, произнёс я.

— Не согласиться? — с издёвкой переспросил капитан. — Думаешь, не справишься с работой на кухне?