Но я-то могу.

— А ну-ка, отойдем, пацаны, — схватив обоих за шкирки, произнёс я.

— Чо? — попытался вырваться один.

— Э! В чём дело? — возмутился второй.

— Дело ваше у прокурора, а у меня к вам базар есть.

— Не о чем нам с тобой базарить! — заявил первый. — Ты кто ваще?

Объяснять не было ни времени, ни желания. Укрепление тела было на мне, так что никакого труда не составило столкнуть ублюдков лбами и, пока они были дезориентированы, оттащить в сторону закрытых ларьков.

— Хана тебе, упырь, — прорычал первый и выхватил из кармана нож-бабочку. — Я тебя щас на ленточки…

Договорить я ему не дал, перехватил руку с ножом и, не сдерживаясь, последовательно сломал сперва запястье, затем предплечье и плечо. В это время второй ещё только приходил в себя, а как услышал крики своего подельника, рванул мне навстречу, разведя руки в стороны. Идиот. Был бы хоть немного умнее, рванул бы от меня.

Удар стопой в грудь отбросил мордоворота назад, и он приземлился на мешки с мусором. Подняв отморозка за воротник спортивки, я дважды ударил его кулаком по лицу, кроша нижнюю челюсть. Отпустив бессознательное тело обратно на мешки, я без каких-либо раздумий обыскал обоих.

— Вы торчите моей бабушке за пирожки, — объявил я, когда оба в достаточной степени пришли в себя. — Ещё раз на вокзале увижу, вы в этих мешках на свалку уедете. Понятно?

— Понятно-понятно, — тонким голосом застонал тот, кому я сломал руку. — Мы уже уходим. Извини.

Нож-бабочка перекочевал мне в задний карман джинсов, а два бумажника поделились со мной пятнадцатью рублями. Шушера, даже денег ещё не заработали, а уже такие борзые.

Тряхнув головой, чтобы прийти в себя после вспышки гнева, я отряхнулся и направился обратно к старушке. Она сидела на том же месте и тихонько, чтобы не привлекать внимания, плакала.

Разместившиеся рядом продавцы наблюдали эту картину с сочувствием, но что они могли сделать? Даже полиция не показывалась рядом, а ведь я только что прилюдно на двух людей напал. Хотя какие они люди…

— Держи, бабуль, — произнёс я, выдавая ей трофейные деньги. — Ребята искренне раскаялись, расплатились и приносят свои извинения.

— Ох, внучок… — уже громче всхлипнула она.

— Береги себя, бабуль.

Произошедшее разбередило воспоминания даже ярче, чем вид изменившегося вокзала. Приподнятое настроение от осознания, что я вернулся домой, оказалось испорчено. Выплеснуть злость до конца я не смог и чётко понимал, что прояви я её хоть немного больше, за ларьками остывало бы два тела — настолько я взбесился от наглости этих гопарей.

Пройдя сквозь здание вокзала, я вышел на привокзальную площадь, дошёл до остановки, сел в полупустой автобус и поехал на рынок. Хотелось купить вкусный торт, чтобы порадовать мелкую. Да и подарок какой-нибудь. Деньги в кармане после всех передряг имелись, а возвращаться домой с пустыми руками — не самое правильное поведение.

Конечно, раньше у меня не так много средств было, чтобы семью баловать. Но теперь деньги имелись — осталось достаточно от неожиданной премии. И я не видел причин, почему я не могу порадовать своих близких небольшим презентом. Это же торт, как можно ему не обрадоваться.

Пока автобус ехал через Екатеринбург к центральному рынку, я смотрел на родной город и одновременно узнавал его дома и улицы и… не узнавал. В голове всплывали воспоминания о моём родном и любимом Екатеринбурге, но теперь они будто оказались загажены реальностью и другими воспоминаниями.

Упадок, разруха, бардак… На стенах домов и заборах появилось граффити. Какие-то подозрительные группы людей кучковались в скверах и на детских площадках, оккупировав их и не подпуская детей с родителями к качелям и горкам. У винно-водочных магазинов и рюмочных, открывшихся едва ли не в каждом доме, толпились непрезентабельного вида мужики.

А ведь меня не было всего ничего!

— Центральный рынок, — объявила кондуктор, и я выбрался наружу вместе с несколькими пассажирами.

Что сказать, централизованная торговля и здесь превратилась в стихийную. Люди раскладывали свои товары на газетах, картонках и обломках пенопласта. Кто-то торговал прямо из багажников автомобилей заштатного вида. Для продажи одежды соорудили несколько прилавков, между которыми на подстеленных под ноги кусках картона можно было отгородиться простыней и примерить покупку. Большая же часть ларьков была закрыта, павильоны стояли едва не заколоченными.

Я бродил по рынку, наблюдая за тем, что происходит, и не мог не отметить изменений в ассортименте. Какие-то странные товары появились, которых раньше не было, явно низкого качества. Видимо, привезли из других стран, из Турции какой-нибудь или Китая. Цены удивляли, всё сильно подорожало.

Если раньше я считал свою семью достаточно обеспеченной, то теперь, даже сложив зарплаты отца и матери, вряд ли будет возможно прокормить четверых. И ведь это наверняка только начало, и дальше цены будут только расти!

Несмотря на подскочившие цены, народа на рынке хватало, в некоторых местах было и вовсе не протолкнуться. Но особенно много людей сгруппировались вокруг столика, за которым сидел напёрсточник, ловко катающий шарики тремя стаканами. Люди делали ставки, кто-то угадывал, кто-то нет. Однако, судя по лицу ловкача, в накладе он не оставался. И никто его не прогонял — это удивляло больше всего.

Впрочем, чему я удивлялся? По рынку ходили серьёзно выглядящие ребята в кожаных куртках, присматривающие за порядком, и напёрсточник им явно отстёгивал часть своего навара. При этом дежурный полицейский безвылазно сидел в своей будке, и никак не вмешивался в происходящее. Казалось, он сам боялся выйти наружу, настолько испуганным выглядел.

И всё это случилось за какой-то месяц. Крупный промышленный город, сердце Урала, превратился в это. А что происходит в маленьких городках? Эта деградация ведь сейчас по всей Российской Империи происходит! Не один Екатеринбург такой особенный, не мог мой город так опуститься, если бы была хоть какая-то надежда. Впрочем…

В Новосибирске таких явных изменений я не заметил. Понятно, что отель «Интерконтиненталь» и салон свадебных платьев не те места, где бросается в глаза обнищание масс. Но я три раза был на вокзале — когда оставлял вещи в камере хранения, когда их забирал и когда отправлялся домой. И ничего из ряда вон выходящего я не заметил. Да, один раз мои мысли были заняты предстоящим свиданием, другой — ожиданием скорой встречи с родными. И сравнивать было не с чем — я не видел Новосибирска месяц назад. Но как ни крути, там явного, бросающегося в глаза бардака на улицах было меньше. Намного меньше.

И как же мне были знакомы все эти изменения, просто невероятно знакомы. Я всё это уже видел, я это уже один раз пережил. Очень не хотелось переживать это заново, но, похоже, альтернативы у меня не имелось. Однако у меня был опыт, на который я очень рассчитывал. Он должен был помочь.

Я смотрел по сторонам, и до полного ощущения дежавю, не хватало только доносящейся из каждого киоска песни про осень, напоминающей всем, что это такое. Вот прямо не хватало её для полного комплекта. У меня даже возникла идея вспомнить аккорды, текст и записать эту песню, раз её в этом мире ещё не было. Озолочусь, блин, на одной только ротации по радио.

От этой мысли я едва не рассмеялся.

Вот только я никогда не был музыкантом. И какие там за аккорды, понятия не имею, кроме того, и медведь мне на ухо наступил. Я даже напеть не смогу талантливым ребятам, чтобы аранжировку сделали. Поэтому стоило поискать другие способы разбогатеть.

Но что-то делать надо однозначно — это я уже понял. Страшно представить, какие испытания выпадут моим родителям и особенно сестре — я прекрасно помнил, сколько молодых ребят не пережили девяностые, сколько судеб было сломано. Да, за семью я теперь переживал намного больше, чем за себя. У меня был опыт одних девяностых и, можно сказать, прививка ко вторым, а они жили в благополучной Российской Империи, и вряд ли готовы к подобному повороту истории.