В тот вечер я еще понаблюдал за погрузкой ящиков со снарядами и даже взялся помочь, но в животе дернуло так, что я сложился пополам, а подхватившие партизаны, увидев мою бледную рожу с выступившими каплями пота, немедленно поволокли к врачам.
Долечиваться меня отправили в Центральный госпиталь в Ливно, запихнув в один из грузовиков с добычей. Вот так всегда, когда нужен — так и лимузин под задницу подгонят, а как сделал дело — гуляй, вася, трясись в грузовике. И не то чтобы мне было сильно обидно на попутной машине ехать, тут война и нефиг лишние претензии предъявлять, но сильно донимала боль.
Довезли меня к утру, когда я думал что уже совсем помру, но ничего, вкололи болеутоляющего, посмотрели, хмыкнули, уложили в койку и велели дожидаться Исидора Папо. Верховный штаб тоже перебирался в Ливно, поближе к возводимой авиабазе, и его службы разметало между Мрконич Градом, Купресом и Бугойно, вот доктор и катался туда-сюда.
Недели две.
А кто я такой, чтобы с докторами спорить, тем более на третий день приехали и Живка с Альбиной, и остальные наши недолеченные, включая Марко? Тепло, светло, мухи не кусают, кормят, спать можно вволю…
Зато новости все время шли хорошие, даже отличные. Из двенадцати дивизий 11-й итальянской армии греки разоружили три — «Пинероло», «Модену» и «Пьемонте». Не целиком, но помимо них и отдельные части других дивизий тоже. Причем не только разоружили — тысяч двадцать солдат ушло к партизанам, драться с Вермахтом. Но немцы сами виноваты, после того, как они вырезали на Кефалонии дивизию «Акиви», и во многих других местах расстреливали сдавшихся, союзников у них поубавилось, разве что чернорубашечники остались.
В Черногории и Албании партизаны обстоятельно подготовились заранее, напечатали кучу плакатов и листовок, даже радиостанцию на итальянском запустили. И там фактически перестали существовать дивизии «Эмилия», «Тауринезе», «Венеция» и «Феррара», еще пару-тройку серьезно ободрали в Боснии и Хорватии. Всего, по моим прикидкам, за неделю-другую в руки югославов, албанцев и греков попало восемьдесят-девяносто тысяч винтовок и автоматов. В Боснии и Санджаке к партизанам тоже перешло тысяч двадцать солдат, из них Верховный штаб по договоренности с итальянскими офицерами сформировал три дивизии — «Гарибальди», «Мадзини» и «Каттанео».
Коренной перелом, не Курск, конечно, но по нашим масштабам вполне. В России дело тоже шло веселее, Красная армия освободила Орел, Белгород и Харьков и вышла к Днепру почти на всем его протяжении. Англичане же с американцами, после стремительной Сицилийской кампании, рассчитывали так же легко взять низ «сапога», но немцы успели где разоружить, где привести в подчинение итальянские части, закрепиться и наступление заглохло на линии Салерно-Фоджа.
Дергающая боль с каждым днем донимала меня все больше, перед приездом Папо я даром что на стенку не лез, но счастлив мой бог — абсцесс прорвался за пять минут до прихода доктора. Исидор тут же поволок меня резать, страшно ругаясь на своих врачей, не сумевших вовремя диагностировать внутреннее воспаление. Почистил, понаставил дренажей, а потом приказал готовиться к перелету.
— Это еще куда?
— В Бари, к союзникам.
— Зачем? — вот только перелетов мне и не хватало.
— Если случится острый сепсис, то здесь мы ничего сделать не сможем.
— Можно подумать, там смогут!
— Смогут, у них есть новое лекарство, пенициллин.
— Ну так его сюда привезти проще?
— Привезти мало, надо уметь использовать.
Вот меня под уверения, что тут всего час лететь и запихали в Дуглас ДС-3. У одной американской авиакомпании была реклама «Если вы захотите еще раз пролететь по небу в железной трубе — приходите к нам!», вот в точности. Железная труба, ребра каркаса, прямоугольные окна между ними. Откидные полки для носилок, крики «Let’s go, let’s go!» улыбчивых американских летчиков, даже не глушивших двигатели после посадки… Мгновенно разгрузили, мгновенно загрузили и на рулежку.
Я все в небо таращился — вдруг бомберы налетят, но нет, взлетели без проблем, набрали высоту над громадным болотом и легли на курс носом на юг. А внутри нихрена не пассажирский лайнер: ревут двигатели, воняет бензином и маслом, дует из всех щелей. А вместо мягких кресел — сплошное железо, люди вперемешку с грузом, никакого разделения на пассажирский и багажный отсеки, чисто Иона во чреве кита.
Минут через десять-двенадцать затрясло, самолет прямо швыряло, я уж и не знал за что хвататься и только помогал больничаркам и остальным удерживаться на месте. Летчик в наушниках поверх фуражки дверь в кабину открыл, прокричал «sea, морже, морже», показал вниз, а потом колечко пальцами. Сунулся к окну — точно, уже над морем летим, оттого и болтанка.
Перелет короткий, примерно час, но уж больно стремно в таком аппарате летать, каждую минуту на часы смотрел — долго ли еще. И проглядел момент, когда на нас вышла пара мессеров. Или «центауро», черт их разберет.
Первая очередь хлобыстнула по фюзеляжу, продырявила обшивку и буквально разорвала в клочья парня на носилках, забрызгав кровью всех его соседей. Я на автомате свалился в укрытие, под окно и только внизу понял, какую глупость сделал — там же не стена, там такой же тоненький алюминиевый корпус.
Летчики кинули наш самолет в сторону, а потом резко свалили вниз, мимо с ревом проскочила тень с крестами. В хвосте кричали, кто в сознании, цеплялись руками за лонжероны и шпангоуты, а я бесился от невозможности хоть как-то повлиять на воздушный бой и полет. Вторая очередь пробила настил прямо у моей ноги, заискрили провода, дернулся и затих еще один боец на носилках… Оставалось только молиться и призывать проклятия на головы истребителей.
Может, это и помогло, немцы резко отвернули в сторону — с юга появились серебристые самолеты с белыми звездами. Они же и довели нас до аэродрома в Бари. Сели как в песне — на одном крыле, у второго добрую треть как пилой отрезало. Ранило бортмеханика, досталось и пятерым пассажирам, да еще троих насмерть, а у меня только разорванная в клочья одежда — сам того не замечая, прижимался к пробоине с острыми краями и вертелся. И две глубокие царапины. Мистика.
Дальше высшие силы передали меня сразу в лапы медиков: деловитые американцы на «раз-два» перегрузили нас на машины с красными крестами, над убитыми тут же прочитал молитву армейский капеллан с лентой на шее, и уже через полчаса меня осматривал врач, подозрительно похожий на Ловца из приснопамятного сериала MASH.
Вообще весь 45th General Hospital крайне напоминал киношный, только без вертолетов. Джипы, во всяком случае, точно такие же.
И началась у меня сущая лафа на чистых простынях, с двумя ежедневными осмотрами, кормежкой от пуза и уколами пенициллина.
Разве что споры в палатке на сорок коек доставали — американцы в простоте душевной собрали всех пациентов с Балкан вместе, не разделяя греков, албанцев, сербов, хорватов, мусульман, христиан, коммунистов, монархистов…
У ребята из Небраски или Вайоминга с кругозором так себе, для них что сейчас, что в мое время все жители Китая поголовно китайцы, все жители России — русские, все жители Балкан — балканцы и пофиг, что это десятки народов.
Собачились, в основном, греческие монархисты с коммунистами — вот и сейчас они спорили, как им обустроить Элладу. Горячо так, с криками, с подколками, будь они здоровые — непременно подрались бы, а так ограничились перепалкой.
Между раскладными койками бочком ко мне пролез светловолосый паренек с клипбордом и карандашом в руках:
— Хелло, я капрал Эндрю Мак-Кэрроу, писарь госпиталя. Мне сказали, что вы говорите по-английски?
— Немного.
— Отлично! — он широко улыбнулся и присел на краешек моей временной кровати. — Давайте по порядку… Имя?
— Владимир.
— Фамилия?
— Сабуров.
— Сабуров? — поперхнулся он и внезапно перешел на русский. — Из Советского Союза?
— Нет, я родился в Югославии. А вы…?
— Андрей Макаров, родители эмигрировали в двадцатом.
