И впрямь можно было подумать: она сейчас в Лиме перед отплытием. Как будто и не было экспедиции, как будто ничего не случилось.

Такой же собор с двумя колоколами, весело отзванивавшими «Те Deum». Такая же толпа туземцев и такое же сборище нищих в глубине собора. Такие же офицеры перед клиросом.

На благодарственной мессе она заняла такое же место — слева от алтаря, за балконом возвышения, назначенного для придворных дам. В нескольких шагах стоял епископ в такой же митре и такой же шитой золотом фелони. Ещё четыре священника совершали богослужение с такими же серебряными чашами и дарохранительницами. Кироса в чёрной одежде она видела так же в первом ряду, как и всегда. Диего с Луисом — такие же белокурые, краше прежнего. А остальные? Лоренсо? Марианна? Непроизвольно, словно забыв, что случилось за последние месяцы, она стала искать их взглядом среди сановников. И не нашла.

Вдруг собор в один миг для неё опустел. И даже Бог как будто оставил его.

Дон Альваро де Менданья не поклонялся большой статуе Божьей Матери Мореплавателей. Не воздымал над головой королевский штандарт, обернувшись к коленопреклонённым конкистадорам. От его высокой фигуры остались только шлем да красный султан — их она сама держала на подушке, словно между ног у неё растеклось пятно крови.

Только здесь, в своём мире, только сейчас она поняла, до какой степени несчастна.

Вдруг осознала: Альваро ушёл невозвратно; никогда она уже не услышит ни укоров его, ни советов, никогда они вместе не заснут в одной спальне, не разделят на кухне своё любимое «косидо берсиано»... А раз она осознала это — значит, её самой нет. Она умрёт.

Невозвратно. Ушёл — и не вернётся. Вновь и вновь она возвращалась к этому слову: невозвратно. Она-то всегда думала, что благодаря упорству и дисциплине, молитве и вере люди могут влиять на свою судьбу. Она-то всегда думала, что, показав изобретательность и отвагу, добьётся у Провидения того, в чём Провидение могло бы ей отказать...

Теперь она поняла: нет у неё оружия против этого. Смерть Альваро была повсюду. Она её носила в себе.

Вот тогда и случилось то, чего так долго ожидал Кирос: донья Исабель Баррето, гобернадора Маркизских и Соломоновых островов, первая и последняя женщина — аделантада испанского флота стала тем, чем была быть всегда: грудой тряпок. Тело её сползло с кресла бесшумно — только слегка прошуршали юбки.

Упала с тихим шорохом, как спадает платье...

Никто не пошевелился. Никто и не подумал сойти с места, чтобы помочь ей. Даже донья Эльвира, стоявшая сзади. Даже братья. Все неподвижно и удивлённо смотрели на пустое место, которое он оставила. Народ взволновался: Царице Савской дурно, Царица Савская упала! В глубине собора послышался шёпот, потом гул...

Но обморок продлился недолго. Она пришла в себя и встала сама.

Епископ продолжил службу. А после отпуста власти Манилы поторопились отвести её домой.

С большой помпой её провели через Пласа-Майор в приготовленные для неё апартаменты. За ней следовала свита с пожитками.

Когда все вошли, она захлопнула тяжёлую дверь дворца и скрылась под аркой патио.

Когда узнали, что прибыла донья Исабель, множество вопросов, как её принять и поселить по этикету. Вся колония погрузилась в глубокое недоумение. По протоколу только супруга губернатора имела право взять под крыло супругу аделантадо Менданьи. К несчастью, Дасмариньяс-младший был холост. Оставалась супруга генерал-лейтенанта дона Антонио де Морги, который тоже проживал в королевском дворце. Она, к несчастью, страдала лихорадкой и была не в состоянии принимать кого бы то ни было. Прочих благородных дам, которые могли бы поселить у себя сиятельную путешественницу, можно было пересчитать по пальцам. Идальго не брали сюда с собой жён. Они их оставляли дома в Испании. В крайнем случае, в Мехико. А в Маниле ни одна дама не имела прав старшинства, и кого бы из них ни выбрать, это могло задеть чью-то гордость и привести к неприятностям.

Тогда подумали о трёх монахинях, живших в совсем новом монастыре Санта-Клара. Но ещё прежде, чем сойти на берег, донья Исабель недвусмысленно объявила: в монастыре она жить не будет. Она даже объяснила это начальнику порта, а затем очень ясно сказала то же самое судье и таможенным чиновникам, осматривавшим судно: после многомесячного заключения на море она не вынесет заточения за стенами. За любыми — всё равно у кого. В том числе и в келье манильских кларисс.

Братья Баррето, наконец, решили проблему, обратившись к племяннику покойного губернатора — сибариту дону Эрнандо де Кастро, с которым за короткое время успели свести дружбу.

Сорвиголова и повеса, ровесник братьев, капитан Кастро легко согласился съехать из дворца на Пласа-Майор. Вещи он перевёз на другой берег реки, в загородный дом, который делил с временным губернатором Дасмариньясом — своим кузеном и неразлучным другом.

Все одобрили такой выход из положения. По всей видимости, другого хозяина, нежели дон Эрнандо, нельзя было и придумать.

Совпадение его фамилии с Баррето де Кастро давало повод думать, что они в родстве. Это было не так, но была тут и доля истины. По матери, донье Беатрис де Кастро, кастелянши замка Торес в Галисии, Эрнандо приходился троюродным племянником Менданье де Нейра. Более того, покойный аделантадо родился в деревне Конгосто округа Бьерсо — меньше, чем в сотне километров от того замка, где вырос Эрнандо. Он знал историю рода Менданья, в том числе один эпизод, неизвестный никому в Новом Свете: отца дона Альваро осудили и повесили за несколько убийств буквально через пару часов после того, как у него родился сын. Кроме того, Эрнандо знал, что сироту воспитывал дед из рода Гарсия де Кастро, который и ему приходился прадедом. Это соседство и общее прошлое семей давало ему право принимать у себя в Маниле вдову аделантадо Менданьи.

Но гостеприимство дона Эрнандо было не простым применением правила учтивости. Аделантадо в Галисии был знаменитостью. Ещё ребёнком Эрнандо слышал про открытие Соломоновых островов, про то, какие титулы пожаловал король его соседу и родичу. Он мог бы даже сказать, что власть аделантадо над всеми островами, открытыми в Южном море, заворожила его.

Теперь он любил напоминать, что с разницей в поколение их судьбы шли параллельно и совпадали во многом... Как Менданья последовал за дядей — губернатором Лопесом Гарсией де Кастро — в Перу, так и Эрнандо отправился на Филиппины за дядей — губернатором Гомесом Пересом Дас Мариньясом.

Менданья прибыл в Новый Свет в 1564 году. Эрнандо — четверть века спустя, в 1589. Оба они занимали одно и то же положение, которому многие завидовали и многие осуждали: губернаторский племянник.

Обоих это родство очень рано, без заслуг и богатства, вознесло на самый верх иерархической пирамиды, и оба вполне сознательно этим пользовались. Отнюдь не удовлетворяясь придворными интригами, они трудились, чтобы стать отличными моряками, великими капитанами. В двадцать пять лет Менданья повёл свою первую экспедицию в Южное море. Кастро в двадцать два ходил в Китай.

На этом сходство кончалось. Никто бы и не подумал их сравнивать, если бы эту аналогию не вбил себе в голову сам Эрнандо.

И прибытие в Кастилью Антиподов корабля-призрака покойного Менданьи конечно же заинтересовало его.

Встречая свою сиятельную родственницу вместе с главными лицами города, он нашёл её не то чтобы пожилой, но женщиной другого поколения, красоту которой моряки преувеличивали. В заморской пришелице, в царице Савской не было ни экзотики, ни даже роскоши знаменитой возлюбленной царя Соломона. Можно было заметить, как ловко она спрыгнула в шлюпку, отвозившую её на берег, но по земле шла, пошатываясь. Это было вполне естественно после долгих месяцев в море — Эрнандо ли было этого не знать? И всё же траур, в который она была облачена, чёрные вуали, обморок в соборе приличествовали больше императрице в изгнании, чем жрице любви.