— Как и вашей, так ведь?
— Да, как и нашей. В этом-то и была наша величайшая ошибка. Все остальные кандидаты желали золота. Он искал власти и славы. Плод, полагаю, был уже с червоточиной. Но что нам оставалось делать? Без всякого спора, этот человек был самым подготовленным из всех моряков. Он расспрашивал ветеранов первой экспедиции; те уверили его, что аделантадо — капитан превосходный. Этих расспросов ему было мало: он сходил ещё в темницу к еретикам. Дон Гарсия оставил в Лиме в заключении нескольких людей Хоукинса. Англичане укрепили его в нашей уверенности: Пятый континент, Земля Гипотезы дона Альваро находится в Южном полушарии — вероятно, по курсу за нашими островами. Кроме того, Кирос позволил себе потребовать у королевской администрации копии контракта, по которому муж становился губернатором всех открытых им берегов. Самое малое, он знал, на что идёт, и старался подстраховаться. Это мне тоже понравилось. Другие бросались в дело, очертя голову, а этот всё хотел предусмотреть. Итак, 7 марта 1595 года мы его наняли. Аделантадо доложил о своём решении вице-королю. Он описал своего главного навигатора — начальника над капитанами всех кораблей с их командой, своего первого помощника — как человека, достойного полного доверия, с большим опытом плаваний и большими познаниями в мореходном деле.
— А что все остальные: капитаны, матросы, солдаты?
— О, это совсем другое дело! Мы с аделантадо не соглашались ни в чём. Я говорю «ни в чём», и это не фигура речи. Больше половины людей, которых он принимал на борт, я считала негодными к плаванию: сволочь последнего разбора, подонки общества... Аделантадо возражал: он всё это знает лучше меня, но ничего не может поделать. Таковы условия его договора с вице-королём. Почему, думала я, дон Гарсия дал ему «Сан-Херонимо» даром? Почему торопил нас с отплытием, авансом выдав километры такелажа из королевских запасов, изъяв из добычи, отнятой у Хоукинса, полсотни аркебуз, пушек и ещё Бог весть сколько оружия, которого нам не хватало? Может, по доброте душевной? Или, пожалуй, ради моих прекрасных глаз? Да нет! Потому что дон Гарсия воспользовался нашей экспедицией, чтобы отправить к антиподам разбойников, сеявших беспорядок в столице. Их было много: все головорезы старой и новой Испании, все негодяи, желавшие побольше подраться и поскорей разжиться, стекались в Перу. Старая история! Тридцатью годами прежде, под покровительством покойного дяди Альваро, таким же точно способом была организована первая экспедиция. Но заткнуть мне рот аделантадо не мог. Я не унималась: «И что этот сброд будет делать в море? То же, что здесь — сеять хаос! Не желаю видеть у себя на палубе отбросы человечества!» — «Тогда, Исабель, оставайся на берегу. Пойми меня: у нас выбора нет. Я стараюсь умерить зло, отбираю людей здоровых, знающих своё дело, способных выполнить задачи, которые я им поставлю». С той поры я больше не мешалась в найм моряков. Но потом мы с мужем опять начинали собачиться. Например, когда хозяин фрегата не пускал меня осмотреть трюм для перевозки скота. Или не давал проверить список провианта и для людей, и для животных. Честно говоря, Петронилья, я отклоняла, кажется, всех кандидатов, выбранных доном Альваро... Хуже всех был офицер, предназначенный в начальники нашим солдатам. Не спрашивай меня, каким образом такой благоразумный человек, как дон Альваро, мог нанять такого монстра. Его звали полковник Педро Мерино-Манрике. Он был ветеран итальянских войн, очень хорошего рода. Лет около шестидесяти. Грузный, коротконогий. Волосы седые, лицо красное. Как военный, он считал, что стоит выше всех моряков. Выше капитанов четырёх кораблей, даже выше главного навигатора — «паршивого португальчика Кироса» (его собственные слова), — который сам себя полагал первым по званию после аделантадо Менданьи. Полковник же был уверен, что он начальник, которому и Кирос, и все остальные, обязаны повиноваться. Собственно, Мерино-Манрике только и делал, что твердил о своём благородном происхождении, а всех остальных презирал. Даже моего мужа: он завидовал его положению. Особенно он ненавидел наших с тобой братьев, которых взяли не как солдат, а как офицеров с военными полномочиями. Первыми в списке врагов, подлежащих устранению, стояли Лоренсо и я. А Мерино-Манрике по примеру своего прежнего начальника, страшной памяти герцога Альбы, считал, что лучший способ избавиться от соперника — убить его. Убить всех разом и немедленно.
— Если не ошибаюсь, Исабель, ты и сама почти того же мнения...
— Не говори, чего не знаешь! Мерино-Манрике был подлый гад. Я в первую же секунду поняла, что это так. Оказалось, что я была права.
— А третий разбойник — адмирал Лопе де Вега, за которого ты выдала нашу бедную Марианночку?
— Никогда я не выдавала Марианну за этого субъекта! Она сама хотела отправиться со мной — и добилась своего, отдавшись капитану, которого дон Альваро выбрал для «Санта-Исабель». Бросилась ему на шею, дала себя обесчестить...
— А ты не могла её остановить? Ты же всегда говорила, что этот Лопе де Вега — бандит...
— Не бандит, а пират: называй вещи своими именами! Он был пират, и Марианна была им совершенно довольна. Думаю, она считала его красавцем. Высокий, худой, горбоносый... Говорил, что он близкий родственник своего знаменитого тёзки — поэта Лопе де Веги, слава которого дошла и до нас в Лиме. «Всякий живёт по своему нраву, — частенько говорил наш капитан. — От мадридского Веги пахнет духами, а от перуанского — порохом». Марианна была в него страшно влюблена... Хорошо ещё, что он согласился на ней жениться! Он был не из тех людей, что много думают о всякой девчонке, которую лишили невинности.
— Марианне ещё не исполнилось шестнадцати...
— А Лоренсо было двадцать семь, Диего двадцать пять, Луису двадцать два... Ты к чему клонишь? Я никого не заставляла уходить с собой. Даже свою верную Инес или Панчу. Никого из своих рабов. Все люди нашего дома, которые отправились со мной, сделали это по всей своей воле.
— Ты говоришь о служанках... А что остальные? Твои фрейлины, гардеробмейстерины, свитские дамы...
— И этих женщин никто не заставлял подниматься на борт.
— Ты столько золота им обещала! Апартаменты, которые ты устроила для себя на юте «Сан-Херонимо», были блестящим чертогом. Вспомни, ты привела меня туда в гости: я была поражена! Несколько гостиных на двух уровнях, отделанных сусальным золотом... Ковры, фонари, библиотека с огромной картой мира, даже маленький орган. Ты обо всём позаботилась: сундуки твои полнились всякими чудесами, всякими драгоценностями, которыми ты собиралась обставить свои дворцы на островах. Поистине твоя каюта была достойна королевы. Вот и соблазнились семьи твоих юных прислужниц. Такая роскошь! Бедные! Я уж не говорю о судьбе твоей чтицы, юной доньи Эльвиры Лосано, про которую ты говорила как про наперсницу. Теперь она утверждает, будто ты на борту заставила её выйти замуж за человека по своему выбору, а потом приказала убить её мужа...
— Не была она моей наперсницей. И если будешь дальше так разговаривать, Петронилья, — кончим разговор! Ты меня спрашиваешь, я отвечаю. Но отчёт я отдам одному Господу Богу. И поверь: перед Ним, Всевидящим, не но твоей мерке ровняю я свои поступки... А впрочем, ты лезешь не в свои дела. Ты всегда слишком много про меня болтала. И всегда слишком много от меня хотела. Всегда жила моей жизнью, как и теперь. И дальше ею живи: делай то, что я тебе велю! Когда аббатиса пойдёт к заутрене, возьми тетради, которые я спрятала у неё перед дверью, под ступеньками в келью. Пустяковое дело. Никто не заметит, что тебя нет. Я сама буду на хорах. Когда я появлюсь на службе, весь монастырь будет смотреть только на меня, а донья Хустина станет меня бранить. За одну минуту ты войдёшь к ней, подменишь книги, а журналы с расчётами и картами спрячешь в ту же дыру. Потом, после, если тебе уж так любопытно, ты сможешь спокойно вынуть их из-под ступенек, принести к себе и читать. У тебя будет бортовой журнал Альваро и мой: я вела его дальше вслед за ним. А ещё дневник нашей сестры Марианны: ей хватало смелости писать обо всём. Будет там и свидетельство доньи Эльвиры — «чтицы», как ты её называешь — на следствии, которого потребовал Кирос в конце пути.
