По просьбе доньи Тересы ты отвела её на трибуну, где ожидали представители сословий для торжественной церемонии присяги. Перед Богом и Пресвятой Богородицей, на Святом Евангелии и Святом Кресте её высочество поклялась, что будет вместе с вице-королём сохранять в нашем городе все привилегии, милости и льготы, которые даровал ему Его Величество король Испании. Принеся присягу, она проехала на своей убранной в серебро кобыле через площадь к собору. Вечером того памятного дня город устроил в её честь фейерверк, и что-то подсказало мне: не только в её, но и в твою. Ведь это твой муж был инициатором этого зрелища, он придумал идею и сценарий. Такой неприметный поклон даме сердца был в его духе. Горделивое, но скрытое приношение его любви. Намёк, который только ты могла понять...

Ибо в самой середине площади стояли четыре статуи на четырёх столбах. В полночь должны были загореться костры, чтобы столбы превратились в пламенный венец, пляшущий вокруг статуй, не задевая их, служа им как бы ковчегом. Первая статуя изображала женщину верхом на быке: Европу. Вторая — женщину на верблюде: Азию. Третья женщина на слоне: Африка. Четвёртая наступала на каймана: Америка.

Четыре части света — весь мир.

У каждого животного на шее висела цепь, а на цепи медальон с огромной латинской буквой “Р” — вензелем Его Величества короля Филиппа II. У ног животных — картуши с надписями. Перед быком Европы было написано: “Me habitat” — “(Филипп) Живёт во мне”. Перед Азией: “Me vincit” — “Побеждает меня”. Перед Африкой: “Me terret” — “Устрашает меня”. Перед Америкой: “Me possidet” — “Владеет мною”.

Донья Тереса прекрасно знала смысл всех аллегорий; она поняла без раздумий, что это все континенты приносят дань почтения её господству. Ведь именно вице-королева была воплощением владычицы вселенной — Испании. Империи, где никогда не заходит солнце, более обширной, чем римский мир во времена его наибольшего распространения. Ты шепнула ей на ухо первую из всех твоих кратких фраз, пробуждавших в ней мечту о новых завоеваниях: “Но, ваше высочество, не открыт ещё один мир: континент Австралии”.

Как вам удалось в тот день и час слиться в столь тесной дружбе? Думаю, между вами тогда пробежала искра взаимной приязни. Сказать, что вы были разными — значит ничего не сказать. Донья Тереса была маленькая, чернявая, лет тридцати — на шесть или восемь старше тебя. Говорили, что она кротка, послушна, занимается богоугодными делами: посещает больницы и своими руками перевязывает больных. Духовник говорил о ней, как о святой. Да, сомнений нет: между вами не было ничего общего. Такая высокородная дама... Я понимаю, отчего ты нервничаешь, Исабель. Не в обиду тебе будь сказано, ты сострадала всегда только избранным. Твои добрые дела — лишь для тех, кого ты любишь. А остальные... Боюсь ошибиться, но, думаю, ты никогда не посещала бедных. Ты даже милостыню не подавала. Или очень мало. Или очень скудно.

И твоё желание нынче служить им у нас, в монастыре Санта-Клара, от этого кажется мне лишь ещё более похвальным: я по опыту знаю, как ты брезгуешь нищетой.

Во всяком случае, праздники в честь новых вице-королей продолжались неделю. Ты пропустила случай войти в большой свет, когда власть принимал граф Вильярдомпардо, зато предстала во всём очаровании, когда прибыли маркиз и маркиза Каньете.

Ты, казалось, создана затем, чтобы жить в приближении у этих государей. Полученное тобой необычное воспитание дивно подходило для роли придворной дамы. Ты любила власть и роскошь, говорила по-латыни, играла на лютне, умела танцевать. Всё так, но остаётся ещё загадка.

Как ты своей молодостью, естественностью и живостью пленила донью Тересу, я легко себе представляю. Из всех креолок её окружения ни одна не могла лучше тебя наставить её в секретах правления.

Что ты, со своей стороны, поклонялась её величию, восхищалась её терпением и благочестием, что ты полюбила её беззаветно, как умеешь любить, — это я тоже могу понять. Но дон Гарсия?

Как мог столь суровый владыка, как маркиз Каньете, допустить, чтобы девушка, подобная тебе, стала любимицей его супруги и правила в его дворце?

Дон Гарсия считал, что честная женщина должна пребывать в заточении. На другой же день после празднеств он всех нас сослал за решётки и ставни. При его господстве мы ни с кем не могли разговаривать без присутствия дуэньи. Он сам диктовал законы нашего поведения — законы официальные и очень строгие, воспроизведение монастырских уставов для мирянок. За исключением придворных торжеств, на которых этикет заставлял нас молчаливо присутствовать, мы должны были всегда быть заняты домашней работой или духовными упражнениями. Мне-то это было по душе: я знаю тщету века сего. Но тебе, которая обожала светские удовольствия, расхаживала по городу в тападе? Загадка, загадка, загадка!

Может быть, твоё влияние на такого человека объяснит один случай, про который тогда шла молва.

Рассказывали, будто на другой день после въезда вице-короля, когда донья Тереса отдыхала в гостиной резиденции в обществе своих дам, явился некий касик с высоких нагорий и попросил аудиенции. Предполагалась ли эта встреча заранее? Не знаю... С ним была индейская девушка. Со всей учтивостью, на какую только способны бывшие инкские вельможи, они положили к ногам вице-королевы серебряный брус в десять раз толще и тяжелее, чем любой из слитков, которые когда-либо привозил наш отец. Это был приветственный дар. Донья Тереса благодарила за него. Касик спросил от имени всей туземной аристократии, окажет ли она ему честь стать восприемницей его маленькой дочери в их деревенской церкви. Донью Тересу глубоко взволновало, что дикарь оказался набожным, благородным и вежливым христианином. Она согласилась. Более того: сказала, что ни одна из придворных дам не будет представлять её на этой церемонии — она явится на крестины лично. Вице-королева не знала того, что знали мы: провинция, откуда происходил этот индеец, расположена за триста с лишним километров от Лимы, причём, что самое главное — в ледяной пустыне на четырёх тысячах метров высоты.

Но отказываться было поздно. Донья Тереса уже дала слово.

Когда дон Гарсия узнал о неосторожности своей супруги, с ним случился один из его знаменитых приступов ярости с угрозами и бранью — первая вспышка из тех, что нажили ему так много врагов. Поток обвинений, который он обрушил на свидетельниц этой сцены — на всех нас, кто прислуживал донье Терезе — мог сравниться только с волной публичных оскорблений, обрушенных им на саму донью Тересу. Он был страшен. Никто не свете не посмел бы вмешаться, чтобы защитить несчастную. Кроме, конечно, тебя.

Я и теперь дрожу, как тогда, стоит мне вспомнить, как ты выступила вперёд. Твоё поведение могло всем нам дорого обойтись. Нашу семью могли удалить от двора, а то, пожалуй, и изгнать из Лимы. У дона Гарсии была слава человека, не терпящего возражений. Всякий знал, что в гневе он способен на всё.

Вопреки всякому этикету, ты очень спокойно подошла и объявила, что его высочество напрасно так сердится и даже вообще беспокоится. Серебряный брус, подаренный индейцем донье Терезе, бесценен и происходит из таких жил, о которых прежде никто и не слыхал. Поэтому следует как можно скорей отдать ему визит и убедиться на месте, что эти жилы действительно существуют. Вероятно, это какие-то неизвестные индейские рудники. Ты же вызвалась заняться организацией этого путешествия и сопровождать вице-королеву.

Как ни странно, он не прогнал тебя прочь, а только велел взять себя в руки: “Успокойтесь, дитя моё, успокойтесь...”

А ты с виду и не волновалась.

“Не трепещите. Я вспыльчив, это верно. Загораюсь, как порох, но потом остаётся только дым”.

Кажется, он и вправду пришёл в себя. Твоё предложение он принял.

По правде говоря, только ты одна и отправилась в горы по доброй воле. Испанские дамы страшно боялись этого путешествия и всячески старались его избежать. Мы, креолки, уже зная, как утомительны и опасны поездки в горы, изъявляли не больше отваги. Дон Гарсия велел отправить нас силой. Ты вышла из положения: поехала с вице-королевой одна.