Он никогда не любил ее. Считал обузой. Гирей, привязанной к его ноге. Частью своей обиды на отца, прямым доказательством его предательства. Он никогда не любил Ляну и даже мечтал от нее избавиться — вот бы она вышла замуж или уехала куда-нибудь подальше. Но, черт подери, он никогда не желал ей вреда по-настоящему! Никогда! И она сама… господи, заботилась. Как умела, так и заботилась о нем, единственная после смерти Митьки и Иры. Так как же так вышло, что из него все равно прорвалось все то зло, которое он копил с самого детства? Прорвалось и обрушилось на нее. На отца должно было, а не на нее. На отца… который выдрал из Стаха обещание беречь Лянку и Назара. Потому что любил их куда сильнее, чем своего старшего сына? Или потому что знал, что старший сын сам сильнее всех на земле, а Лянка слабая, беззащитная, глупая. И нуждается в том, чтобы ее берегли. Ему доверили, а он не справился. Не просто не справился. Угробил. Их всех. И сестру, и племянника.

«Я все для тебя сделаю, ты же знаешь…» — так Назар говорил в этом самом кабинете несколько дней назад.

«Неужто не заслужил?» — так сегодня Ляна спрашивала здесь же.

А ему красивая девка весь белый свет застила. До того довела, что каждый враг. Каждый. Назар, Ляна, Сашка. Да он и себе самому враг, исполненный ненависти и жажды разрушения. Арес недоделанный.

Среди клубов дыма он видел Иру и Митьку, которых не уберег тоже. Митьку они с женой ведь где-то упустили. Слишком были заняты своей жизнью, и Митина вышла из-под контроля, хотя как контролировать чужую жизнь? Доконтролировался уже.

Где-то к часу ночи созрело решение. Пусть половинчатое, пусть не определяющее всего будущего, но созрело и кое-что все-таки определило. Утром он позвонит Балашу и даст отбой по Назару. Сначала заберет его домой под залог, до окончания следствия, до суда, до черт его знает чего еще. Потом как-то совсем отмажут. Либо условка, либо и вовсе замнут. Останется только административка за незаконную добычу янтаря, но это мелочь. Потом… потом он их с Ляной отправит куда-нибудь заграницу. Ляну лечиться, как они и хотели. А Назар… Назар пусть учится, если и правда намеревался. Найдет себе занятие, не маленький. И тогда никакой Миланы. И никаких претензий.

Потому что, черт подери, Ляна и Назар — единственные родные люди на всей земле. Больше нет. И из-за паршивой девки он ими так легко пожертвовал. Так чего тогда стоят его обещания отцу, когда всего-то одна смазливая бл*дь его так пробрала?

Станислав Янович резко и больно проснулся в начале пятого утра от телефонного звонка. В такое время звонки, как известно, никогда не приносят хороших новостей. От таких звонков еще до заветного «Алло» оторопь берет. И потому едва он раскрыл глаза, в немом неверии уставился на экран телефона, на котором значился незнакомый номер. И знал заранее, что услышит. Но все же не верил, потому что Лянка, шумная, дурная, глуповатая Лянка все еще бегала по его дому, громко муштруя прислугу, и сокрушалась о том, что Назарчик выбрал не ту девочку, которая нравилась ей.

Лес обманчив.

Войдешь в гущу, где не протоптана дорога, и кажется — как на ладони все видно между сосен. Что там стоит вернуться назад — обернулся и шагай, пока не окажешься на трассе или тропе, по которой пришел. Так и идешь прямо, ни о чем не заботясь, пока не поймешь, что один и что рядом ни души, никто не подскажет, как выйти, а впереди — ночь. Ночь в зимнем лесу — отдельный вид экстрима, на который ни один здравомыслящий человек не подпишется. Но иного выхода, чем ждать лесников, грибников или спасателей — нет.

Под ногами — хруст веток и шуршание покрытой изморозью травы. В воздухе — звон бьющихся друг о друга обледенелых ветвей. Над головой — серое, промерзшее до самого космоса небо, в котором затерялось солнце, скрытое толщей снеговых туч. Ноябрь еще не закончился, а в лесу зима.

Там, за этим леском, если идти прямо и никуда не сворачивать, раскинулось поле, где ранней весной они с Лукашем и его батей собирали сморчки. Тот называл их мозгами инопланетян, а они и правда были похожи. Иной раз целый багажник тех грибов получалось набрать среди взрытого сырого грунта. Сейчас еще рано, надо ждать. А весной Назар уже сюда не приедет. Почему-то захотелось глянуть, на месте ли поле или уже его там и нет. Он медленно брел среди сосен, слушая, как ломаются под ногами стебли. Руки сунул в карманы куртки, голову втянул в приподнятый воротник — шапку в машине забыл. Холод стоял собачий. И еще перекрикивались птицы где-то в кронах.

Когда впереди показалась яркая прогалина среди ветвей, Назар остановился. Несколько шагов до света. Несколько минут до прошлого, которое казалось ему счастливым. Странно, что у счастья не так много времени, но, должно быть, некоторые и тем похвастаться не могут. Детство дано человеку затем, чтобы было хоть что-то за жизнь, что называлось бы счастьем. Но с годами как часто мы его вспоминаем? И вспоминаем ли? Оно припыляется, зарастает паутиной и постепенно отступает, подменяя реальность рассказами о реальности. А в сухом остатке — одна грязь, которую они в великом множестве плодят вокруг себя. Лукашев отец свалил на заработки в Польшу, Лукаш — умудрился его посадить, а он сам — ничего не сделал для того, чтобы ему это не удалось. И для себя тоже ничего не сделал.

А так жить нельзя.

На поле дышалось легко. Земля, даже мерзлая, по-особому пахнет. Сладковато и горьковато одновременно. Чуточку затхло, влажно, болотисто, но в целом — вполне приятно. Этот запах знаком ему целую жизнь. Он знает, что его источником является геосмин. Органическое соединение, продукт жизнедеятельности отдельных видов микроорганизмов, живущих повсюду на планете. А еще слово «геосмин» означает буквально «запах земли». Ценная информация, когда тебе двадцать три года, а тебя только что выпустили под залог из СИЗО.

Бог его знает, как Стаху это удалось после нескольких недель молчания. Но когда умерла мама, то все как-то ускорилось. Поменяли адвоката, следаки стали внезапно лояльнее. Даже условия содержания улучшились — его поместили в отдельную и вполне сносную камеру, пока и вовсе не отпустили, что случилось очень быстро. О причинах этих перемен Назар предпочитал не думать. Подозревал, что Стаху удалось договориться с Балашом, но вникать не хотел. Кто кому и сколько башляет — не его ума дело и теперь казалось таким далеким… и ненужным, чего уж скрывать.

Выпустили и выпустили. На похороны не успел, маму мертвой не видел. Для него она все еще была жива. И казалось, через минуту выйдет из оранжереи, разбитой за домом, где она всегда ковырялась зимой. И голос ее слышал, раздававшийся то тут, то там по усадьбе.

Тоска вокруг все сжималась стальным кольцом и начинала душить. Потому и рвался из дома, не мог там находиться и при первой же возможности сбежал на волю, в лес, в поле, на шлях, проложенный среди полей и лесополос, чтобы отыскать самого себя в том мгновении, когда был счастлив. Еще недавно, прошлым летом, он был счастлив, а пришел к тому, что так, как живет, жить невозможно. И он не будет.

Наз опустился на корточки и коснулся земли, собрав несколько ледяных комьев в жменю. Подул на них и усмехнулся. Холодно. Чертовски холодно. Прямо как на душе с того момента, как Стах ответил на его вопрос, сказали ли Милане, в какую переделку он угодил.

«Назар, я передал. Она расстроилась, конечно, но, видимо, для нее эта история окончена, — чуть смущенно, не глядя ему в глаза, пробормотал Станислав Янович. — Видишь ли… мы и с Брагинцом пересеклись, у него знакомых куча, думал по твоему делу попробовать подступиться… так Сашка говорит, она уже несколько недель с каким-то парнем встречается, он даже к ней переехал, и они им очень довольны. Их круга хлопец. Просят не беспокоить… Не знаю, может, стоило еще раз с Миланой…»

«Не стоило! — оборвал его Назар. — Ничего не надо, спасибо. Так лучше, если… если все довольны».