— А гренки будешь? С яйцом, молоком, зеленью, а?

— Будешь, — царственно кивнула она и подперла кулачком голову в предвкушении кулинарного реалити-шоу.

Назар не подкачал. Чайник старательно пыхтел, масло на сковороде шипело, а Кречет управлялся с венчиком, взбивая яично-молочную смесь. Потом отлил часть и сообщил зачем-то: «Сделаю еще сладкие», — а что такое сладкие гренки — полнейшая загадка. Перед Миланой постепенно появлялись тарелки — с сыром, с овощами, с вареньем, со сгущенкой. Сахарница, чашка с ароматными дымящимся чаем. А потом и два больших блюда гренок. На одном — присыпанные зеленью и сыром, на другом — сахарной пудрой.

— Мама считает, что это извращение, а я люблю, — сообщил он ей, наливая чай уже и себе. Вообще-то ему пора было на работу, но он прикинул, что минут двадцать в запасе у него все же есть. И, черт побери, провести их наедине с Миланой — лучший вариант для утра. И утро — тоже лучшее.

Она в это время уже во всю жевала завтрак, разве что не урча от удовольствия, будто и правда была проголодавшимся котенком, которому наконец-то положили корма.

— Ты второй парень в моей жизни, который умеет готовить, — заявила она, отпила чаю и снова вгрызлась в хрустящий хлеб. И даже не заметила, что Назар резко вскинул голову и уставился на нее, вдруг побледнев. Пытаясь сохранить самообладание, он, тщательно контролируя норовящий сорваться голос, спросил:

— А первый кто?

— Олекса. Он — мой лучший друг.

— Олекса? Это с которым ты тогда… — Назар осекся и замолчал, уткнувшись в чашку. Перевел дыхание, потянулся за гренкой и разломил ее пополам. — Только друг, да?

— Ага, — не заметив его напряжения, Милана дожевала гренку и зевнула. — Блин, теперь мне спать хочется.

— Пойдешь досыпать? — как-то механически поинтересовался он, все еще не глядя на нее.

— А ты что собираешься делать?

— Работать, — Назар вдруг поднял хмурое лицо и решительно проговорил: — Милана, если у тебя кто-то есть в Кловске, то лучше расскажи мне сейчас. Чтобы я хоть знал. Я дико ревнивый, ты сейчас про этого своего Олексу, а у меня земля из-под ног.

— С чего? — удивленно проговорила она и прищурилась. — Я же всего лишь дочка друга твоего дяди.

— Надо было сказать, что ты моя девушка? — в тон ей поинтересовался он.

— Мне кажется, твоей маме не понравится такая идея.

— Знаешь что?

— Знаю, что гренки с пудрой — это вкусно, — Милана не сводила с него внимательных глаз.

Он резко подался к ней, обхватил ее затылок и притянул к себе. В секунде от ее губ замер, с силой дыша, а потом кончиком языка обвел их контур, будто бы и правда пробуя, какие они на вкус.

— Сладко, — хрипло выдохнул Назар и наконец поцеловал, жадно вторгшись в ее рот.

Милана удивленно улыбнулась и ответила на поцелуй быстро и жарко, смело отдаваясь его губам. Потянулась к нему, прикрыв глаза, провела пальцами по щеке. Та оказалась гладко выбритой. Сделав рваный вдох, она игриво оттолкнула кончик его языка. А в ответ получила еще больший напор. Назар сгреб ее в охапку и притягивал все ближе, в то время как его зубы и язык с непереносимым жаром терзали ее, нетерпеливо исследуя изнутри, и тотчас же плавили нежностью, которая в этом сумасшествии непонятно откуда бралась. Одна его ладонь опустилась ей на бедро и заскользила по коже вверх, под ткань халатика, как он мечтал все это утро, не зная, как насытиться ею, как вообще сейчас куда-то идти.

В себя он пришел от звуков. Нет, не тех, что издавали они. Те пьянили и заставляли хотеть и делать больше. Но внезапно сквозь шум их бьющихся сердец, вдохов и выдохов, пробился глухой стук приближающихся шагов. Топ-топ-топ. На низких каблуках удобных разношенных туфель.

Назар с едва слышным стоном разорвал поцелуй и шуганулся на свое место, точно так же, как и Милана — будто два школяра, которых застали врасплох, бросились врассыпную. Ее щеки были пунцовыми, пятнами пошла светлая кожа шеи и груди, волосы растрепались, а он знал, что и сам выглядит не многим лучше. Они пристально смотрели друг на друга и пытались унять дыхания.

А шаги… шаги миновали кухню — Марья, скорее всего, это Марья, направилась в кладовку дальше по коридору.

— Вот черт! — выругался Назар.

— Придумай что-нибудь, — прошептала Милана, прижимая к щекам ладони и пытаясь унять жар.

— Давай уедем! — выпалил он в ответ так, будто бы это решение пришло к нему прямо сейчас. Хотя в действительности еще вчера вечером было ясно: валить отсюда надо. Иначе покоя не будет. Не дадут им покоя. Он мотнул головой и, концентрируя взгляд на Милане, взволнованно заговорил: — В путешествие, в горы. У меня отпуска, считай, после армии вообще не было. Скажем всем, что… что ты хочешь горы по нетуристским маршрутам посмотреть, и уедем.

— Сегодня?

— Да. Я сейчас сгоняю на клондайк, я не буду там задерживаться, дела перепоручу. Потом поговорю с дядей Стахом, предупрежу, что меня несколько дней не будет. И уедем. У меня… у меня трейлер есть, старенький, но на ходу, настоящий, оборудованный, в прошлом году купил. Дядя знает, что я давно мечтал попутешествовать на нем. Согласна?

Пахло хвойным лесом. В доме окна распахнуты настежь, а в них врывался запах, окутывающий его со всех сторон. Дом тоже был деревянный, маленький и очень уютный.

Теперь Милана знала, кто такой Бажан и кто такая его жена Любуся, Любця.

Еще она знала, какое на вкус шишковое варенье и что в запасе у Любуси замечательный чай, который полезно пить перед сном.

Она так и сидела в глубоком стареньком кресле на веранде с чашкой чаю, дожидаясь, когда окрестности окончательно облачатся в сумерки, и с удивлением и радостью констатировала, что в самом начале дня не имела ни малейшего представления о том, где и как застанет ее его окончание.

Окончанием — Любця хлопотала у печи, готовя на ужин дичь, подстреленную ее мужем, а Назар пошел прощаться с кречетом, которого они устроили в вольере на заднем дворе. Здесь, оказывается, тоже был оборудован специальный вольер для дикой птицы — когда-то планировали, что Тюдор будет жить в охотничьих угодьях, но хищник решил по-своему. Своим хозяином он признавал только Назара, а Бажана лишь терпел и почти никогда не слушался.

Эту историю рассказывали ей, когда знакомили с кречетом. Назар знакомил — со всеми и сразу, и она провалилась в незнакомый ей интересный мир, которого могла бы и не увидеть, если бы отказалась.

Но как можно было отказаться?

Согласилась!

Конечно, она согласилась. Там, на кухне, когда он спрашивал, и потом каждое его «уверена?» встречала решительным «конечно!».

Надо отдать ему должное, он спрашивал несколько раз, словно давая ей возможность одуматься и повернуть все вспять, да куда там? Последующие часы, пока Назар отсутствовал, Милана была занята бурными, спонтанными, спешными сборами, похожими на отчаяние, будто бы сбегала.

Да так и есть. Сбегала, хотя и не привыкла бежать.

Дом душил ее. Казался тюрьмой, темницей, высоким замком, в который ее заточили, и все ее перемещения за его пределами зависели вовсе не от нее, а от тех, кто играли роли надсмотрщиков в ее тюрьме — каждый в своей очереди. Кроме него. Он и стал глотком воздуха, как-то постепенно, незаметно, исподволь, когда она даже не догадывалась, что именно к этому все и идет. Он сделался ее свободой — совсем уж неожиданно с его слежками, контролем и манипуляциями, неуклюжими и какими-то немного детскими. Милане было все равно. Когда она сходила с ума со скуки, одиночества и невозможности выбраться из заточения — именно он приходил на помощь.

Когда Стах загнал ее в глухой угол растерянности — именно он вывел ее на свободное пространство.

Говорят, для слепого человека поводырь — это и есть мир. Его мир.

Милана не была слепой и поводырь ей не нужен. Ей нужна свобода и ей нужен… Назар.

Ей нужен Назар!

Сюрприз!

Для нее — такой огромный сюрприз, что не понять, хорошо это или плохо.