— Не ори! Наталью разбудишь! — зло выплюнул Стах и опрокинул в себя остаток коньяка со дна бокала, после чего немедленно налил еще. И в это время решался. Решался на уже окончательную точку. Потому что после того, что он имел сказать — дальше только точка. Он глянул острым взглядом на Брагинца и уже спокойнее продолжил: — Милана в Рудославе. И все с ней в порядке, я ее ни к чему не принуждал. А вот тебе придется, понятно? Хочешь, не хочешь — твои проблемы, их при себе оставь. Как я при себе оставил… историю про одну фуру, которая в мерс въехала на трассе аккурат перед выборами в девяносто восьмом. И я уж молчу про остальное.

Брагинец побледнел. Вот оно. Туз из рукава. Он медленно следом за Шамраем плеснул себе коньяка, медленно его выпил. Закусывать не стал. Думал, сопоставлял, прикидывал. И его отпускало, пока мысленно ржал. Стах и правда в своей деревне ебанулся от затворничества. Да ни одна баба столько не стоит, даже если она твоя родная дочь.

— Она тебя послала, — с довольным видом хохотнул Александр. — Дура-девка, но не пропадет.

Теперь настала очередь Стаха бледнеть. На сей раз от бессильной ярости.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Впрочем, что такое сила? Это перед Миланой он бессилен, а вот с Саньком вполне помериться можно. Он улыбнулся. Даже нет, не улыбнулся — губами дернул, какие там улыбки. И отчетливо сказал:

— Саня, я не хочу тебя топить. Ты мой лучший друг. Ты мой единственный друг. Но мне придется, и я даже не дрогну, если ты мне не поможешь. Заставь ее, слышишь?

— Ну так выкладывай уже все до конца. В чем подвох?

— Замуж она собралась. За моего племянника. А ты небось и не в курсах еще?

Счастливый отец не сразу нашелся, что ответить. Хлебнул еще коньяка и брякнул:

— У вас же вроде никогда не было вредных производств в районе. А походу с головой у всех беда… Ну и какого хрена ты ее сейчас не привез?

— А как ты себе это видишь? У нее эйфория, она там планы строит, собралась этого уголовника к тебе сюда тащить. Справку себе раздобыла, типа болеет, чтобы в сентябре не сразу уезжать. Если ее вот сейчас везти, то мы ей все врагами станем, а тут по-умному надо, без эмоций. Эмоций и без того через край. Вернется, успокоится, одумается. Может, и сама поймет, что Назар ей не пара. Он же рано или поздно все равно в тюрьме окажется. У таких, как он, одна судьба. Кого-нибудь грохнуть. И дай бог, чтоб она под рукой в этот момент не оказалась. Но сейчас — нельзя. Пусть перебесится, я терпеливый. Я ее семь лет ждал.

— И еще семь готов? — заржал Брагинец.

— Иди нахрен! — перебил его смех Стах. — До Нового года тебе срок, ясно? Задобри ее как-то. За хорошее, блядь, поведение. Пускай папочка снова ей самым близким человеком станет. А потом объяснишь ребенку что к чему, пока я решу, что с Назаром делать. Им сейчас главное — не встречаться. Чем дольше держать их подальше друг от друга — тем лучше, остальное сделают сами.

— Так она его наверняка за собой притащит! Мне его самому, что ли, грохнуть?

— Ну тебе не привыкать, — отмахнулся Шамрай, но глядя, как Брагинец сцепил зубы, проговорил: — Успокойся, не притащит. Я его загружу так, что не разогнется. Он у меня ручной. А потом я его куда-нибудь дену.

— Куда?

— Туда, где ему место и где он должен быть уже давно.

— Ты идиот, Стах, — криво усмехнулся Брагинец, наливая коньяк себе и… будущему зятю, и поднял бокал, словно приготовился толкать тост. — Но у меня есть условие.

— Какое условие? — предпочел не спорить насчет собственной дури Шамрай.

— Ты отдашь мне оригиналы и все копии. Ты отдашь мне всё.

— Не раньше, чем получу свидетельство о браке. По рукам? — и Стах протянул пятерню лучшему другу.

Тот внимательно посмотрел на его раскрытую ладонь, сильно сжал и дернул на себя.

— На всякий случай, дам тебе совет… отеческий. Ты учти, даже твоя Ирка по сравнению с Миланой — божий одуванчик. И это она еще зубы до конца не отрастила.

— Я справлюсь, — так же откровенно ответил Шамрай. — А со временем и ты поймешь преимущества ее брака со мной. По крайней мере, подобных фоток в журналах больше не увидишь.

— Ну-ну… — хмыкнул Брагинец, залпом осушил свой коньяк и поднялся. — Думаю, впечатлений на сегодня достаточно. Идем, покажу тебе твою комнату. Альбомчик, кстати, подкинуть, с зазнобой твоей? У Наташки много. Там, конечно, фоточки-то поприличнее, но с твоей-то фантазией…

— Придурок! — хохотнул Шамрай в ответ, но тоже поднялся.

Когда Милана приехала в Рудослав, шел дождь. Летний, порывистый и полный ярких красок. Дурной. Совершенно безбашенный, предвещающий все, что ждет впереди.

Десятого сентября, когда они прощались на станции «Рудослав», тоже шел дождь, но совсем иной. Монотонный, серый и не вызывающий ничего, кроме желания поскорее зайти под крышу, раздобыть себе горячего чаю и греться. Осень, холодная и сырая, наступила как-то сразу и неожиданно резко. Слишком резко для двоих людей, которые держались за руки под одним зонтом и, как ни странно, все еще не верили, что через несколько минут расстанутся. Поезд пока не пришел. И пальцы чувствовали тепло пальцев.

Назар внимательно разглядывал Миланкино лицо. Сегодня какое-то по-особому нежное. Мягкое, плавное. Будто по сравнению с тем днем в середине июня, когда он впервые увидел ее, в ней появилось что-то новое, а он никак не мог уловить что. И не знал, как сказать ей об этом. Он вообще никогда не знал, как сказать ей. Замуж позвал — а как сказать, не знал. Вместо этого приобнял за плечи, наклонился к лицу, почувствовал щекой ее кожу, и проворчал:

— Замерзла совсем. Нос ледяной.

Она мотнула головой, отчего получилось, что потерлась своим замершим носом о его теплую щеку и вздохнула. Вчера они снова повздорили. Нет, не ссорились. Они вообще ни разу не ссорились. И без того дни неумолимо убегали, а Стах, словно обложил Назара, оставляя им по несколько часов в сутки, чтобы побыть вместе. Ни к чему их было тратить на ссоры. Но чем ближе подходил день отъезда, тем чаще Милана просила Назара поехать с ней, хотя бы на несколько дней.

«С родителями познакомишься, с Олексой. Просто посмотришь, как я живу», — убеждала она его накануне, точно зная, что опять услышит. Это подтверждало выражение его глаз, снова становившееся хмурым и упрямым. И потому она еще за мгновение до его ответа все понимала. А потом он тяжело вздыхал и говорил:

«Милан, ну, мы только-только обустроили все. Понимаешь, там нашли несколько самородков зеленого… именно зеленого янтаря. Я тебе рассказывал, какой он редкий. Ну куда мне сейчас ехать, пока я точно не знаю, а? Мы ж туда даже копателей пока не подпускаем, я сам смотрю, Милан. Это бешеные деньги, я не могу на самотек пустить».

Речь получалась неизменно длинная, и она знала, что о камнях ее Назар может трепаться сколько угодно. Только вот сейчас о камнях не хотелось.

— Давай я тебе все-таки чаю принесу. Я туда и обратно, термос в машине, — продолжал он настаивать.

— Нет, — она снова мотнула головой и, обхватив его за талию, прижалась к нему, — не надо. Не уходи.

— Простудишься, Милан, — по голосу было слышно, что сдался. И точно так же не хочет уходить, как она не хочет отпускать.

— Простужусь! — упрямо буркнула она. — Заболею, попаду в больницу…

Ее перебил динамик, в котором хрипло и неразборчиво пробубнило.

— Ты ведь приедешь? — посмотрев на Назара, быстро заговорила Милана, подгоняемая прибывающим поездом. — Когда разберешь весь свой янтарь — приедешь?

— Я раньше приеду. Весь все равно не разобрать. Дело на рельсы поставлю, чтоб само катилось, и приеду сразу. Я дяде Стаху уже все сказал, он не против меня отпустить. Я ж для того и пашу сейчас, чтоб он потом обойтись смог.

— Хорошо, — прошептала она, — хорошо. Я понимаю.

— Миланка моя, — улыбнулся Назар, словно подбадривая ее, несмотря на то, как у самого под ребрами пекло и болело от того, что народ потихоньку начинал подтягивать свои сумки и чемоданы к перрону. Это из Кловска здесь мало кто выходил. А в Кловск отсюда — вон как. Назар выдохнул горечь и прошептал: — И денег заработаю. Нам жилье надо будет снять, а я у твоего отца не возьму. Ты же знаешь, да?