— Ревнует? — хмыкнул Олекса.

— По-моему, это ты ревнуешь! — хохотнула она и суетливо дернула головой. — Ну ты закончил, а?

— Ага, увидит тебя — помрет от любви, если заметит кончики, — он снова хмыкнул, отступил на шаг от кресла и поднял вверх руки в сдающемся жесте.

Спустя час с небольшим, все же кинув в сумку самое необходимое на случай вынужденной ночевки и успешно преодолев столичные пробки, она направлялась на запад под занудное бухтение голоса в навигаторе. Старалась не гнать. В прошлом году уже имела неосторожность разбить папин подарок. Неслась к подруге на дачу, где та устраивала вечеринку. Машину повело на небольшом участке, с которого, как оказалось, не сошел лед. Ей повезло, пострадали только автомобиль и ограждение. Сама Милана отделалась легким испугом, и еще она осталась без машины. Отец и слышать не хотел о том, чтобы она снова оказалась за рулем, пока он не убедится, что его непутевая дочь «наконец повзрослела и взялась за ум».

Остановившись примерно на середине пути выпить кофе на заправке, Милана отчаянно боролась с желанием набрать Назара. Сдержалась. Придумала сама себе, что если он позвонит сам — ну ведь может же, почему нет — тогда она ему скажет. А иначе — пусть и правда будет сюрприз. И вообще, как она сама не додумалась. Сидела, ждала. Надо было давно поехать — поговорить, убедить. Не хочет она быть без него, не может. И ему бы всякий вздор в голову не приходил. Потому что, черт возьми, она тоже там с ума сходит, пока он торчит в своем лесу.

Чем ближе она подъезжала к Рудославу, тем лучше понимала, что их глупой ссоры не произошло бы, если бы они были рядом, вместе. Он бы не наговорил ей обидных слов, и она бы смогла ему объяснить, что съемки, показы, журналы, люди, которые ее окружают — всего лишь работа и ничего кроме работы. И, черт возьми, эта работа приносит хорошие деньги, которые им очень нужны.

Когда Милана, наконец, добралась до Рудослава, тот встретил ее унылыми, почти безлюдными улицами и грязью вдоль обочин после недавнего дождя. Серый, промозглый воздух ложился моросью на лобовое стекло, искажая линии зданий. Она поежилась и крепко вцепилась в руль, неожиданно осознав, что еще несколько минут — и они встретятся с Назаром, спустя столько бесконечных, дурацких дней и бездарно потраченных вечеров.

Больше не оглядываясь по сторонам, Милана быстро проскочила городок, преодолела расстояние до поместья Шамрая и остановилась у ворот, имея удовольствие лицезреть вытянувшееся от удивления лицо охранника, появившегося в калитке, когда он увидел, кого именно принесло в гости. Узнав от него, кроме прочего, что Назар дома, Милана въехала, наконец, сквозь распахнувшиеся ворота, неподалеку от которых и припарковала машину.

Спешно прошагав по влажным камням дорожки, ведущей к дому Назара, Милана взбежала по ступенькам крыльца, занесла руку, чтобы постучать, и вдруг вспомнила, как однажды, сейчас и не вспомнить по какому поводу, Назар рассказал ей, что они почти никогда не запирают дверь.

«Как в деревне», — хмыкнула тогда Милана.

Опустив руку, она нажала на ручку, услышала мягкий щелчок язычка, и дверь подалась.

«Сюрприз», — улыбнулась она, скользнула в полумрак прихожей и замерла, услышав негромкий голос… девичий, кроткий, теплый, будто мурчащий котенок.

— Назарчик, — доносилось до нее, — Назарчик, миленький, ну погляди, здесь уже все видно, я специально попросила снимок, чтобы тебе показать. Вот головка, вот ручки… смотри, как сложены. На пальчиках ноготки растут, я читала. А врач сказал, что он уже даже глазки открывать и закрывать может, а когда свет попадает на живот, то… — дальше стало не разобрать, сделалось совсем тихо, будто говорившая девушка перешла на шепот и в ее речи зависла пауза, а после с новой силой дом наполнился словами: — … скоро начнет голос запоминать. Ну, мой. Я стараюсь ему говорить почаще, как его люблю, чтобы он знал, что мы его ждем. Вот только пол узнать не получилось пока. Закрывается, сразу видно, что характером в нашего папу. Ну, взгляни, пожалуйста, Назарчик. Это же такое чудо, любимый мой!

Последнее слово вышло каким-то захлебывающимся, почти отчаянным, и все-таки очень нежным. И если бы Милана все еще испытывала какие-то сомнения о том, кому принадлежит этот голос, то через мгновение они были бы развеяны коротким, знакомым до боли, до рези у сердца голосом Кречета, сейчас сдавленным и тихим:

— Аня… Ань, не плачь.

«Сюрприз!» — взорвалось в голове у Миланы одновременно с тошнотой, подкатившей к горлу. Сквозь появившийся шум в ушах до нее долетел скрип отодвинутого стула, и она метнулась из дома. Еще не хватало, чтобы они ее здесь застукали вот так… прокравшейся без спроса, подслушивающей. Осталось только начать подсматривать! Но как же хотелось не видеть, не слышать, не быть. И поскорее убраться из этого чертового поместья. Прочь! От них от всех. Сбегая с крыльца, она чувствовала отчаянное отвращение к себе, примчавшейся как последняя дура к тому, кто не сильно-то и беспокоится ее отсутствием. И все его претензии — лишь повод для ссоры, когда надоело придумывать отговорки на все ее просьбы поскорее приехать. Наваливалась слабость, в ушах шумело все сильнее, сердце болезненно колотилось о ребра, и ей казалось, что она бежит по дорожке, которую совсем не различала, бесконечно долго.

Милана сделала резкий, глубокий вдох, и ее накрыла темнота.

Следующим, что почувствовала, было ощущение парения. Не земли, а воздуха, будто зависла в нем, и ноги до тверди не достают, опереться не на что. Вот только никакой это не полет. Совсем не полет. Держат. Крепко, вздохнуть не дают, но запах парфюма — дорогой и сильный, очень мужской — все равно отвратительно щекочет ноздри.

— Боже, Милана… что ты… — донеслось до нее, как сквозь стену, за которой ей, к сожалению, полностью не спрятаться. До конца — не спрятаться. Но хотя бы сейчас — немножечко глуше.

Накатившее отхлынуло.

Она потерла лоб, возвращаясь в сознание, и досадливо поморщилась.

— Не знаю… — пробормотала Милана, не представляя, куда деться от участливого взгляда Стаха. — Голова закружилась.

Ее голос был совсем слабый, негромкий. Да и Шамрай, ошалело ощупывавший ее глазами, словно бы и не услышал ничего. Только настойчивее стал. Сейчас он держал ее на руках, и это потому она не чувствовала земли под ногами. Как и когда поймал — не понимала. Наверное, когда падала, когда бежала. Откуда взялся — тоже. Не было же его здесь минуту назад. Увидел ее и вышел? Судя по тому, что одет он был сейчас отнюдь не в пальто и не в куртку, а лишь в темную кофту, недостаточно теплую для глубокой осени — так и было. Выскочил во двор как был лишь ради того, чтобы поймать ее падающей.

Сейчас он прижал ее к себе еще крепче и хрипло проговорил:

— Ты откуда? Что случилось? Ты у Назара была?

— Гуляла я, — слабо дернулась она, — и домой хочу.

— Какое «домой»! Ты бледная, господи… Ты как себя чувствуешь?

— Умопомрачительно, — хмыкнула она.

Стах поджал губы, а после зачем-то оглянулся за спину. То ли на дом, то ли на тропинку, ведшую к дому сестры. Потом вернулся обеспокоенным взглядом к ней и тоже почему-то сейчас показался ей бледным и взъерошенным.

— Тебе к врачу нужно, ты сознание потеряла, — заявил он совершенно безапелляционным тоном.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Теперь я его нашла, — отозвалась она и снова трепыхнулась. — Спасибо вам, что помогли, но я и правда хочу домой, а не в больницу. Уже все прошло.

— Нет, Милана. Это невозможно. На чем ты поедешь и как? Либо останешься здесь, по крайней мере до утра, либо к врачу. Если с тобой что-то случится, что я Саше скажу?

От перспективы оказаться в доме Стаха, еще и по соседству с Назаром и… Аней? у Миланы снова голова пошла кругом. Она мрачно кивнула и вздохнула:

— Хорошо, давайте к врачу. У ворот моя машина и я вполне могу дойти до нее самостоятельно, мне правда лучше.