Назар приехал в Рудослав поздно ночью, и дорога какое-то время выручала его. Когда едешь, то, вроде как, не здесь и не там. В пути. В движении. Никаких конечных точек, одни многоточия. Нет, продольные линии посередине трассы, разметка. В те, самые первые часы его подобное положение более чем устраивало, потому как сил на что-то еще попросту не осталось.

Когда добрался до усадьбы — повезло несказанно. Мать уже спала, а значит, докучать не станет. Дядю Стаха тоже видеть не хотел. Ему невыносима была сама мысль, что придется с ним говорить и, наверное, объяснять, почему обернулся за сутки. И потому слава богу, что ночь. Сунулся на кухню, выгреб спиртное. Початую бутылку коньяку. И что-то еще, что было. Назар почти не пил, Лянке — нельзя, Шамрай-старший не снисходил. А алкоголь вот в доме имелся. Вискарь, дядей Стахом подаренный, водка с прошлого дня рождения. Они тогда устраивали барбекю с Лукашем, Надей, Анечкой, которую позвала мать, и кем-то еще из округи, кого пригласить было не стыдно. Как же давно это было, получается. А всего-то в марте.

Впрочем, неважно, все найденное добро он сейчас вынес в багажник, а после этого рванул к бабе Мотре. Чтобы там побыть одному и чтобы никто не знал до времени, что он вернулся. Если мама скажет ему в глаза, что предупреждала, он, наверное, сорвется. Потому что она и правда его предупреждала, а он не верил, он только Милане верил.

Назар поморщился и мотнул головой. Не думать, не вспоминать. Потому что имя обжигает, оно словно пламя — пылает, ее чертово имя. Не Маша, блин, не Катя, не Лена. Что может звучать более глупо и нелепо, чем их два имени рядом, в одну строку через союз «и».

Горло драло страшно — пить хотелось. А в доме, кроме бухла, ничего, надо к колодцу идти.

Нет, он и не пил почти. Заснул после первой же рюмки. И продрых до сих пор. Сколько — загадка. По ощущениям — сутки, не меньше. Смутно помнил, что за это время один раз его будила звонком мама — ей он как-то нечленораздельно отбрехался, что на работе. А потом добил Стах — спрашивал, вернулся он или нет, а то, мол, Брагинец-старший сказал, что зятёк будущий и не приезжал вовсе. Ему Назар ответил правду. Ну, почти, насколько мог. Да, мол, вернулся. У Миланы был и вернулся. Остальное все — потом уже, при встрече. А сейчас он спит.

Отбил вызов и усмехнулся. Спит. Ему дерьмово, он устал, ему сдохнуть хочется. Если не сдохнет сам, то убьет кого-нибудь. И наверное, в качестве необходимой меры для сохранения собственной жизни организм снова погрузил его в сон. Еще более глубокий и долгий. Психика не справлялась, а значит, ей лучше уйти на второй план. Покой нужен. Покой, ебись оно все конем.

Ведь с главного номера ему так и не перезвонили, а он сам больше никогда на него звонить не будет. Назар дал себе слово. Дал себе слово и проснулся от того, что теперь телефон, как какой-то всадник Апокалипсиса, возвещал о том, что кто-то его снова домогается. И все-таки внутри скребло, царапалось и билось от того, что это могла быть Милана, которую он теперь уже ненавидел. Назар выругался и потянулся на другую половину кровати, нашарив на простыне трубку. Снова разлепил глаза и посмотрел на зажегшийся экран.

Отпустило. Ухнуло вниз. Разбилось вдребезги вместо того, чтобы захлестнуть горячей волной и взять за горло. Не она. Антошка из службы охраны. Просто так звонить бы не стал, все инструкции получил перед отъездом Назара, и вообще они много лет вместе работали. Шамрай на него полагался.

Не Милана. Да он бы и не принял, тут надо быть честным. Он бы не смог сейчас отвечать спокойно. Потому это и к лучшему, что не она, иначе драло бы внутри, и он не знал, от ненависти ли, от разочарования… или от саднящей раны, которую теперь чувствовал постоянно. Да, это хорошо, что Антошка, а не Милана.

Взгляд сам собой наткнулся на цифры, показывающие время.

22:07

Ну охренеть, конечно. Почти сутки в отключке. Не жрамши. И даже ведь не бухал, чтобы тело настолько подвело. Шамрай сжал зубы и решительно нажал на кнопку вызова. Как-то же надо было возвращаться.

— Кречет, у нас проблемы, — прозвучало безо всякого приветствия. — Ты где?

— В Рудославе уже. Что случилось?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Да хуйня какая-то! Вчера заехала шпана на тачках, разговаривают с копачами, говорят, теперь тут все под ними, крышевать собрались, якобы от больших людей зашли. Это на Змеевке. Никоряки с ними, кажись.

— Вот суки! — взвился Назар, услышав любимую фамилию, и все-таки поднялся с кровати и оглянулся по сторонам в поисках футболки. — Вы что предприняли?

— Ну, людей успокоили, патруль усилили.

— Стах в курсе?

— Да, сказал, что разберется, но тут еще все хуевее походу. Они тока шо на новый прииск заехали, а там охрана. В замес не лезут, но и не уезжают, обступили все, контролировать собрались. Угрожают, что сегодняшнюю добычу не выпустят.

— Вооружены?

— Да, со стволами.

— Заебись, — Назар тряхнул головой, пытаясь поставить ту на место, обнаружил одежду валяющейся на полу и наклонился, чтобы подхватить. Башке это, конечно, не понравилось, но он снова сцепил зубы так, что желваки заходились. Уж чего-чего, а слабости он воли давать не мог. Права не имел. И без того же… хватит.

— Вы там продержитесь полчаса. Я скоро буду, — проговорил он, натягивая джинсы.

— Хлопцы нервничают. До́бычу пока остановили. Рабочие впряглись тоже.

— Сдерживай. Приеду — сам буду с ними разговаривать.

— Давай, Кречет. Жду!

На том и отключились.

Назар натянул футболку, набросил куртку. Нашел ключи. Выскочил на улицу, влез в салон машины, вытащил из-под сидения обрез, кинул его на штурманское кресло. И рванул на копанку, продолжая игнорировать состояние, в котором все еще пребывал — будто голову ватой напихали, и звуки, запахи, цвета — все воспринималось именно так, будто сквозь вату.

Ни буйства красок леса — какое буйство среди ночи, ни рева машины. Ничего. Все из него вытеснено ватой. Вынуто. И никому не нужно.

Проселочная дорога. Грунтовка. Подсохшая грязь, благо хоть колеса не вязнут. Вырубка. Прииск. Несколько тачек, суровые, будто высеченные из камня лица, освещаемые фонарями и фарами. Будто перемешанные с движущимися лесными тенями, они и на людей-то не похожи. Гномы земляные.

Шарахнула дверца. В руках — холодный ствол. Точно такими же холодными сейчас были его глаза. Холодными и страшными, и если бы он самого себя увидал в зеркало, то, возможно, и ужаснулся бы. Но Назар ничего уже не боялся так сильно, как сплоховать. И подвести Стаха, единственного, кого все еще считал кем-то своим. Кем-то важным. Кем-то, ради кого стоит бить наотмашь и быть битым. Драться, бороться и пусть даже подставлять самого себя. Нихрена он не был птицей. Преданность его — чисто собачья. И он сам это знал о себе.

— Кречет! — угрюмо выкрикнул Антон, двинувшись к нему, пока он шел вперед и осматривался. Никого в траншеях нет, мотопомпы не работают, тишина. По ту сторону — несколько джипов, вдоль которых прохаживаются хлопцы, некоторых из них он даже узнавал — местная гопота, кто с Шамраями работать не хотели или периодически быковали. Были и неизвестные, которых первый раз сейчас увидал. И Петро Никоряк с сыном Максимом тоже были. От вида последнего Назар поморщился. Задрало его это семейство.

— Ну что, парни, а теперь по-взрослому поговорим? — спросил Назар. Спокойно и холодно, почти не повышая голоса, но, следом за этим зазвучал низкий, будто от земли исходящий ропот копачей.

— И кто ты такой, чтоб с тобой разговаривать? — донеслось до него.

— Да Шамрайская шестерка он, нехер его слушать, — это уже Макс. Отец зыркнул на него, и он заткнулся. Назар хмыкнул и сощурился.

— Кто я такой, здесь все знают, — гаркнул он. — А вот вы от кого прикатились и какого хрена на чужом прииске делаете?

— А напомнить, что добыча тут незаконная. Стах Шамрай забылся, походу. Все к рукам прибрал. А не бывает так. Делиться надо. Если не делишься, то недолго и голым остаться.