В Левандове тоже после обеда пошел дождь. Секретарь составила ему график на несколько дней, пользуясь случаем, чтобы использовать шефа и в хвост, и в гриву по всем вопросам, требовавшим его участия и вмешательства. Но в четыре часа пополудни Стах отправился в ресторан — то ли еще обедать, то ли уже ужинать. Мимоходом подумал о том, что нужно бы еще заскочить в супермаркет за бутылкой вина, а потом, после работы, к Олеське. Ее он предупредил. Они никогда никуда не выходили вместе все по той же причине — не хотели афишировать, потому и в ресторан, и после него — один.

Что бы ни говорил иногда другим, ему нравилось бывать одному. Сначала было страшно, потом сложно, потом наступила привычка и, в конце концов, понравилось. И теперь он, оставив машину на парковке возле офиса, под зонтом и под дождем прогулочным шагом направлялся за пару кварталов в сторону любимого заведения, стараясь выровнять мысли, остудить голову и искренно веря, что все получается.

До тех пор, пока не дошел до светофора возле трамвайной остановки. И не замешкался рядом с киоском с надписью «Пресса». После этого Шамрай позабыл, как дышать.

Прямо с витрины на него смотрела огромными глазами с поволокой Милана, прикрывавшая ладошками вершинки сосков, едва скрытых полупрозрачным пепельно-голубым бюстгальтером. Крохотные трусики того же цвета скорее открывали, чем прятали лобок. Образ дополняли пояс и чулки. И еще пышные, чуть растрепанные волосы, падавшие ей на плечи.

Потрясающие по красоте плечи. Идеальная грудь. Тоненькая талия, лишь подчеркнутая голубым кружевом. Полная обнаженность выглядит менее сексуально, чем скрытое бельем тело желанной женщины.

«Да в журнале она снялась, Стах! Полуголая! Что с нее дальше будет!» — вдруг вспомнился горестный Сашкин вздох, полный безысходности. Он тогда не особо вникал. Дурак!

Чтобы теперь не иметь сил как-то оторваться от нее. Как от нее оторваться?

Несколько секунд понадобилось, чтобы подойти к киоску, сунуться в окошко и получить вожделенный журнал. Потом он не помнил ни вкуса блюд в ресторане, ни того, как дорабатывал этот чертов день, пусть и недолго. Ему нужно было трахнуть уже хоть кого, лишь бы только наваждение отпустило.

С тем и ехал к Олеське раньше назначенного времени. Она едва с работы пришла, даже не переоделась.

— Стах, — охнула Олеся с порога, глядя на него чуть удивленно — он никогда не отступал от правил и собственной пунктуальности. — Ты быстро…

— Спешил, — прохрипел Станислав Янович и притянул ее к себе, не особо церемонясь, что она его и в дверь еще не впустила. Сгреб в охапку, нашел губы, жадно, быстро поцеловал и стал спускаться поцелуями к шее, не давая ей вдохнуть. Чувствуя ее запах, очень женский, с немного мешающими ему духами и ароматом тела после летнего дня и душного ливня.

— Стах, я даже в душе не была… — донеслось до него, как сквозь толщу воды. Он упрямо мотнул головой.

— Пофигу.

И втолкнул ее в квартиру. Олеся торопливо отстранилась, чтобы захлопнуть дверь. И это было последнее осмысленное, что случилось в эти минуты, потому что потом его затянуло словно в водоворот.

Похоть лечат сермяжным сексом. Факт. И чем незамысловатее — тем лучше.

Он вколачивался в женское податливое тело, толком не раздевшись и не дав раздеться ей, прямо в прихожей, прижимая ее к стене, подхватив руками под ягодицы и закинув ее ногу к себе на бедро. Видел капельки пота над ее верхней губой и закрывал глаза — потому что это были не те губы. Слушал вскрики, вырывающиеся из ее горла — глубокие, грудные, хрипловатые — и понимал, что это не те вскрики. И запах. Запах тоже не тот — слишком зрелый, слишком яркий. Мешающий. Не дающий почувствовать то, что он хотел почувствовать.

Шамрай выскользнул из нее и, не прекращая касаться руками мягкой аппетитной задницы, взглянул ей в глаза. Глубокие, бархатисто-янтарные, с желтизной, затуманенные страстью.

— Стах, — прошептала она и потянулась за поцелуем. Он позволил, ответил. Быстро и коротко, а после развернул ее к себе задом, чуть сдвинул в сторону и заставил прогнуться, опершись руками о тумбочку. Сзади было лучше. Сзади он не видел ее лица, как и она не видела его. Можно было сцепить зубы, зажмуриться и представить себе Милану в полупрозрачном пепельно-голубом белье. И ее приоткрытые блестящие губы. И ее пальцы, прикасающиеся к соскам. И идеально гладкую, по-девичьи нежную промежность.

Он кончил почти сразу, через несколько фрикций. Оргазм, подхвативший его, был сильным, оглушающим и подгибающим колени. Таким, какого у него уже давным-давно не было. Собственно, годами не было. Считал, что ничего нового, все уже пройдено. Пресытился.

— Господи, — протяжно простонала Олеся, еще несколько раз суетливо дернувшись под ним, и догнала его. Задыхалась, от переполнивших ее эмоций, он это понимал. Чувствовал, как она трепещет от его напора. И дав ей кончить, оставаясь насаженной на его еще не опавший член, он только после этого выскользнул из ее тела и сам прислонился к стене, коснувшись той затылком.

Дышал сквозь зубы, тяжело и устало. Не думал ни о чем, боясь того, что будет первым, о чем подумает. Олеся прильнула к нему и коснулась губами его небритой щеки. А потом кокетливо захихикала:

— Я тоже соскучилась.

Закономерно приняла на свой счет. И Шамрая наконец настигла эта самая первая после секса мысль, колющая и саднящая — ему не нравится, что ей пришло в голову, будто он ее хотел. Это все только что было не с ней и не она…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Другая.

Милана.

Ми-ла-на.

Неужели ты все-таки, Стах, влюбился?

Неужели все-таки это оно через столько лет?!

Сильно, болезненно и оглушительно, когда ничего не видишь и ничего не чувствуешь, кроме желания обладать одной-единственной женщиной. И в этот момент безразличны любые истины и нормы, которые он себе позволял всю свою жизнь, в рамках которых держался, которые почитал за принципы.

Дочь друга. Двадцатилетняя девочка. Почти что ребенок. А он хочет ее вот так — трогать, касаться, чувствовать всем телом. Любить. Он ведь, оказывается, может любить, все еще, до сих пор. И плевать, что она его игнорирует и всячески обходит все это время острые углы, которые он сам расставлял, нарочно ее провоцируя.

По нарастающей. При каждой встрече все меньше намеков. Почти что в лоб.

И не знал, зачем это делает, будто хотел проверить, что для нее допустимо, а что нет. Допроверялся до такой степени, что для него самого стало допустимо… впустить в свою жизнь другую женщину. Избалованную, юную, дурную, как молодое вино… пьянящую, бьющую в голову… вытаскивающую из него его самого.

И чем больше он думал над этим в последующие дни своего пребывания в Левандове, тем больше находил плюсов, будто бы теперь уже аргументы, почему да, стали куда важнее десятков тех, почему нет. И это означало лишь одно — он уже принял решение. В глубине души он его принял.

Эта женщина ему нужна. С Сашкой он найдет, как сговориться. А учитывая, что у них есть множество общих интересов — то сговорятся обязательно. Да и… действующий депутат в числе родственников ему вполне себе пригодится, хоть тот и не чета Шамраям в смысле происхождения.

И значит… ему следует набраться терпения и заняться вплотную самой Миланой. Без дурацких намеков, а с абсолютно прозрачными намерениями. В конце концов, то, что он все еще интересен женщинам, Стах осознавал прекрасно — в зеркало смотрелся каждый день, здоровье имел отменное и мог позволить себе баловать ту, которую выбрал… в жены. Да, в жены. Никак не меньше. Иначе не то что Сашка этого не допустит — самого себя он уважать не сможет.

И Милана стоит того. Шамрай был уверен — она того стоит. Интуиция никогда его не подводила, и дело тут не столько в том, что он хочет ее, но и в том, что в этой девчонке уже сейчас видно характер. Ох, какой характер! Даст бог, этот характер передастся их детям в той мере, что будет достаточной, чтобы уберечь от Митиных ошибок.