Черт.

Назар выругался.

В гараже никого уже нет. Шофер давно отпущен. Духота и тишина, если бы только тупое туц-туц не пробивалось со двора. Хотелось пить, под сидением по обыкновению валялась бутылка воды. Два глотка. От самого себя противно. У мажоров вечеринка, а он из канавы вылез. От него разит по́том и единственное желание — поскорее убраться куда-то подальше, где не слышно.

— Черт, — выдохнул Назар, пролив на себя несколько капель воды.

— Привет! — послышался веселый голосок у него за спиной.

Он вздрогнул и обернулся.

Будь она неладна.

— Аня? Ты чего тут?

— Увидела, что ты приехал, — Аня сделала несколько шагов к нему, но остановилась. Оперлась на машину. — Я на террасу вышла, мама контрольный звонок устроила, — хихикнула она. — Ну и засекла твой бусик. Ты неисправимый трудоголик! Все гуляют — ты пашешь.

— Зато вам не мешаю, — пожал он плечами. Аня всегда была довольно миловидной, а сегодня выглядела прямо очень хорошо. Волосы распустила и завила, и теперь светлые волны ложились на плечи, не прикрытые ничем, кроме тонких шелковистых бретелек сарафанчика. Пестрого и обрисовывающего ее фигурку, а Ане было чем похвастаться. Она была невысокой, хорошо сложенной, хоть и немного приземистой, и оттого иногда казалась чуть плотнее, чем была на самом деле. Но это ей даже шло, совсем не портило. А некоторые в Рудославе так и вовсе заглядывались — кровь с молоком девка. Розовощекая, пышущая здоровьем. У нее были крохотные ладошки и уж совсем детский размер ноги — предмет вечных шуток друзей. Ей было непросто подобрать обувь, но сейчас, в босоножках на высоких каблуках, явно не из «Детского мира», она казалась выше и стройнее. И мордашку подкрасила. Явно расстаралась, думая, что Назар будет на вечеринке, тут и к бабке не ходи. И самое мерзкое в их ситуации — то, что он все это понимал и все это его совсем не трогало. Скорее вызывало раздражение. Не по жизни, а именно сейчас.

Взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы понять, что она навеселе — ей и немного алкоголя было достаточно, чтобы захмелеть. Да и на машину, наверное, оперлась, чтобы стены не шатались.

— Ты иди веселись, я реально устал как черт, — проговорил Назар и запихнул бутылку назад в кабину.

— Да с кем там веселиться, — махнула она рукой. — Тут и то интересней.

— Чё?

— Голованов окучивает младшую Иваненко, чувак с винодельни шуршит вокруг вашей гостьи, Дрон как обычно накачивается бухлом, — Аня переместилась на полшага ближе к Назару. — Слушай, а эта ваша… откуда она вообще взялась? Родственница?

— Понятия не имею, но не родня точно. С винодельни — Остап, что ли? — оживился Кречет, во всех красках вообразив себе этого Диониса, подбивающего клинья к Милане. — Руки распускает?

— Ну это точно не мои заботы, чтобы я за его руками следила, — опять хихикнула Аня и оказалась совсем близко от Шамрая. Пошатнулась на каблуках, отчего ее волосы легонько коснулись его обнаженной кожи у самого плеча с причудливым рисунком татуировки. Ойкнула и ухватилась за локоть Назара, удерживая равновесие. Он от неожиданности вскинул руки и поддержал ее, а впрочем, даже если бы у него было время подумать — все равно бы не позволил грохнуться — девушка же. Глупо улыбнулся и сказал:

— Шо? Опять развезло, да?

— Там и попьянее меня есть, — снова махнула она ладошкой в сторону дома, откуда по-прежнему шумело весельем, и подняла на него глаза. — Назар, а я тебе ни капельки не нравлюсь?

Его лицо сделалось каменным. Кажется, шевельнет хоть мускулом — пойдет трещинами и осыплется глыбами. Она первый раз спросила прямо. А он ведь знал, что однажды это случится. На всякий случай чуть отодвинулся, завозился в кабине бусика, вытаскивая оттуда документы, рубашку, что-то еще, и, не глядя на нее, пробубнил:

— Ань, ты фигню-то не говори. Мы ж друзья. Дружил бы я с кем-то, кто мне не нравится?

— А я, может, замуж за тебя хочу, а не дружить, — задорно заявила она, подбоченившись.

Он повернулся к ней. Заглянул в глаза. И кроме задора, разглядел там еще что-то такое, что заставило его очень спокойно сказать:

— А я жениться не хочу, а для остального ты не подходишь.

— Ой, какой серьезный, — рассмеялась она, — аж страшно. Больно ты знаешь, для чего я подхожу, а для чего нет.

— Знаю. Знаю, что не собираюсь тебя на всю жизнь обижать. И потому лучше спать пойду, а ты возвращайся на праздник.

— Ну и вернусь, — кокетливо усмехнулась Аня и развернувшись, неторопливо потопала обратно к большому дому. Он некоторое время смотрел, как она виляет задницей — неуклюже, спьяну, но в полной уверенности, что это выглядит сексуально. После прикрыл глаза, успокаиваясь. Жгло под кожей, разъедало душу, шевелилось, будто живое, чувство неудовлетворенности жизнью, отношением Стаха, людьми, собой. Собой особенно. Как будто не свое место занимает. Чужое.

Чужое и есть — Мити Шамрая.

Митьке он пацаненком в рот заглядывал, поскольку тот был старше, а младшие всегда за старшими тянутся. Восхищался им. Бегал хвостиком. И за Митей, и за дядей. Завидовал. Мечтал о том, вот бы и у него был отец, как Стах, чтоб его так же любили. И на долгие годы уверовал в то, что та крамольная мысль и убила Стахового наследника. Подменив вообще все на свете и навязав каждому из них чужие роли. Его так и не полюбили, так и не разглядели, а он — сильнее всего на свете хотел быть хоть немного… утешением. О том, чтобы стать отрадой — даже не смел надеяться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Митька… Митька был талантливый. Говорил на трех иностранных языках, учился в лучшем вузе страны, на фортепиано играл шикарно, а главное — любил это дело. И мог иметь блестящее будущее. Если бы не та роковая трагедия, в один момент отнявшая у каждого из них кусочек привычного мира и собственной души.

Всех коснулось. Даже матери, чьи глаза в день гибели дядиной семьи от безысходной черноты горя в миг загорелись зловонным огоньком алчности: Назарчик, это ж мы теперь единственные родичи Сташека, получается, понимаешь? Это ж все теперь кому, если не тебе?

Как ему противно было тогда. Как мерзко.

Не его роль. Не его жизнь!

Будь он кем-то вроде Мити — был бы в доме, с Головановым, Остапом Наугольным, Пономарем… с Миланой. Получается, и с ней тоже, потому что весь этот балаган — чтобы столичной девочке не было скучно, чтобы было с кем погулять. Стах предусмотрителен, предупредителен и радушен. Уж Назар-то знал. Видел и далеко не первый раз. А его удел — мотопомпу в канаве на клондайке заменить, Никорякам морду начистить. Новый пятак посмотреть — в камнях он разбирался, схватывал быстро. На охоту сопроводить, но теперь все реже. Стах после ноябрьской соколиной охоты предпочитал один на один с Бажаном — классической ружейной развлекаться.

Как там Петро сказал? А сам-то ты знаешь, чье жрешь?

Он ведь был уверен всегда — свое. Свое, потому что он правая рука, потому что на кого еще надеяться, потому что ему доверяют. А выходит, что в дом на вечеринку его не позвали, хотя он про каждого идиота в этой компании всю подноготную знает. Аристократия, блядь, рудославская. Один он — байстрюк. Да еще и уголовник малолетний.

Слюни на девочку пустил? Утрись. Не про тебя девочка.

Назар мрачно хохотнул, вышел из гаража, запер его и напрямик по газону через подворье поплелся в свой с матерью дом. Как хорошо, что ее не было. Дерьмово, что из-за здоровья, но хорошо, что здесь, сейчас — ее нет. Не преминула бы влезть снова в мозги с вечным нытьем: ну и что, что не звали? Не прогонят же!

Она всю жизнь прожила из принципа «не прогонят же». И ничего своего не имела, кроме сына, которого нагуляла от женатого мужика, испортившего ей будущее. Назару всегда было жаль ее. Из-за себя. Потому что не появись он, черт его знает, как бы сложилось. Быть может, она была бы добрее и бескорыстнее? И никто никогда не слышал бы ее причитаний: соблазнил, обещал, обманул, бросил.