Главной заботой Симона осенью 1214 года было добиться официального признания Церковью его завоевания Лангедока. Однако Пьетро Беневентский имел строгие инструкции не распоряжаться завоеванной территорией до предстоящего Вселенского Собора. В июле 1214 года, пока Пьетро был в Испании Симон убедил другого легата, уступчивого Роберта Керзона, предоставить ему все северные провинции Тулузского княжества вместе с "другими территориями, которые еще предстоит завоевать". Что думал об этом Пьетро, когда вернулся осенью, можно только представить. Но его положение было сложным. Все южные епископы были ярыми приверженцами Монфора, и, очевидно, было разумно пойти им на уступки. В январе 1215 года пять архиепископов, двадцать восемь епископов и множество светских баронов собрались в Монпелье, чтобы избрать "временного" графа Тулузы в ожидании решения Вселенского Собора. Делегаты избрали Симона путем аккламации, но граждане Монпелье напомнили ему о границах его полномочий. После гибели Педро II они отвергли сюзеренитет Арагона и объявили себя независимым городом-государством. При всем своем ревностном католицизме жители не позволили войти в свой город такому амбициозному человеку, как Симон де Монфор и ему пришлось ожидать известия о своем избрании в доме тамплиеров за воротами. Когда он проскользнул в город, чтобы выразить свое согласие на эту честь, горожане собрались с оружием в руках и разогнали заседание собрания, заставив Симона и избравших его делегатов убраться восвояси.
В апреле 1215 года, в Лангедок во главе грозной армии прибыл принц Людовик, чтобы с опозданием на два года выполнить клятву, данную им в Париже в 1213 году. Симон был в восторге. Теперь у него была возможность принудить к покорности Нарбон и Тулузу, которые подчинились легату Пьетро Беневентскому, но не ему. Легат был от этого не в восторге, так как Тулуза находилась под защитой Святого Престола, а Нарбон, как ему было неприятно сознавать, нельзя было взять без открытого разрыва с Арно-Амори. Пьетро Беневентский встретился с Людовиком во Вьенне, и его уговорили присоединиться к планам Симона, как и многих других легатов до него. Объединенная армия в сопровождении легата прибыла к Нарбону в начале мая, и архиепископ оказался противником северян, лидером которых он когда-то был. К сожалению, у нарбонцев нервы оказались слабее, чем у их непокорного архиепископа, и, вместо того чтобы затвориться в городе, они согласились разрушить свои собственные стены под присмотром двух рыцарей принца Людовика. Пока жители Нарбона занимались этой печальной для них работой, такое же наказание было наложено на Тулузу. В стенах города в стратегически важных местах были проделаны широкие бреши. Укрепленные дома и башни знати были снесены с лица земли, а цепи, находившиеся на углах каждой улицы для перекрытия движения, были сняты. Замок Нарбоне был отделен от городских укреплений, чтобы в нем можно было противостоять как горожанам, так и внешнему врагу; его окружили рвами и палисадами и пробили в нем новые ворота, обращенные в сторону от города, что позволило Симону беспрепятственно входить и выходить из него. "Наконец-то гордость Тулузы была смирена", — с удовлетворением заметил Пьер Сернейский. Иннокентий III был в ярости. С нападением на Тулузу он готов был смириться, но разрушение стен Нарбона было возмутительным актом неповиновения. "Ты пытаешься узурпировать герцогство Нарбонское у человека, которому ты всем обязан… запятнав свою репутацию неблагодарностью, — писал он Симону, — позаботься о том, чтобы не дать ему повода для жалоб на нашем Вселенском Соборе… иначе мы накажем тебя так, как сочтем нужным". Угроза была едва завуалирована, но Симон, похоже, не был сильно ею встревожен. Принц Людовик вернулся во Францию в конце мая, оставив положение Симона на Юге неоспоримым, за исключением, возможно, Вселенского Собора, к которому епископы и аббаты всего христианского мира в тот момент готовились.
Четвёртый Латера́нский собор (по счёту Католической церкви — XII Вселенский собор), который Иннокентий планировал в течение двух с половиной лет, открылся в пещерном мраке старой Латеранской базилики 11 ноября 1215 года. Четыреста епископов, восемьсот аббатов и масса светских магнатов, послов и чиновников пели Vent Creator Spiritus находясь в такой давке, что по крайней мере один епископ задохнулся. Величайший из всех церковных Соборов средневековья имел обширную повестку дня, в которой Альбигойский крестовый поход был лишь малой частью. Но присутствие почти всех участников великой борьбы за Лангедок гарантировало, что этот вопрос будет активно обсуждаться. На Соборе присутствовали восемнадцать южных епископов, а среди северных епископов двенадцать принимали участие в Альбигойском крестовом походе в течение последних шести лет. Раймунд VI, молодой Раймунд, граф Фуа, и несколько самых важных файдитов тоже прибыли в Рим по этому случаю. Но и захватчики также собрались для того, чтобы утвердиться в своих новых владениях. Симона де Монфора представлял его брат Ги. Король Иоанн попросил двух английских прелатов заявить о своих претензиях на Ажене. Свои претензии выдвинул и зять Раймунда VI, Пьер-Бермонд д'Андюз, который надеялся приобрести Тулузское княжество для себя, но он не играл большой роли на Соборе, и его требования, похоже, не привлекли серьезного внимания.
Посреди этого водоворота противоречивых амбиций Иннокентий III ясно выразил свои собственные взгляды. Он хотел оставить Симону де Монфору старые владения Транкавелей, но вернуть остальную часть Лангедока Раймунду VI. Этот "совет Ахитофеля", как назвал его Пьер Сернейский, нашел несколько сторонников среди епископов. Но подавляющее большинство членов Собора были возмущены. Раймунда-Роже де Фуа призвали выступить от имени южных князей. Он энергично оправдывал их поведение и обвинял Симона в том, что тот прикрывает свои амбиции мелкими благочестиями, сея убийства и разрушения среди невинного католического населения. В ответ епископ Тулузы гневно перечислил беззакония совершенные самим Раймундом-Роже, упомянув его расправу над крестоносцами под Монже и печально известное пристрастие к ереси его сестры Эскларамонды Великой, которая в этот момент вызывающе председательствовала на совете катаров в неприступной горной крепости Монсегюр. Раймунд-Роже отрицал, что Монсегюр когда-либо входил в состав его владений. "Неужели я должен быть уничтожен за грехи моей сестры?" — возмущался он. Что касается убитых под Монже, то они были не паломниками, а "разбойниками, предателями и лжесвидетелями, пришедшими уничтожить меня под знаком креста". Один из советников Раймунда VI пошел дальше, воскликнув, что таких "паломников" с выколотыми глазами и отрезанными носами было бы гораздо больше, если бы он знал, что этот вопрос будет поднят в Риме. Среди собравшихся раздался ропот неодобрения. Граф Фуа разразился яростной диатрибой против Фолькета Тулузского, этого монаха-отступника, бывшего трубадура и отъявленного распутника, "певца куплетов, чей звук — проклятие". Раймунд де Рокфей выступил с мольбой за файдитов и особенно за сына Раймунда-Роже Транкавеля, "осужденного на скитания в изгнании без гроша в кармане" за предполагаемые грехи своего отца. "Друзья, — объявил Иннокентий, — мы сделаем то, что справедливо", и удалился в Латеранский дворец.
Папа уединился в дворцовом саду, чтобы спокойно собраться с мыслями. Но некоторые южные епископы, опасаясь, что он собирается уничтожить результаты их шестилетней деятельности, последовали за ним и разразились горькими обвинениями в адрес южных баронов. "Мой господин, если Вы вернете им их земли, нам конец", — кричал один из них. Иннокентий же заявил, что он не может законно лишить местных католиков их владений, а Симон имеет право на конфискованные земли доказанных еретиков, но он не может найти юридического обоснования, чтобы дать ему больше. Фолькет Тулузский открыто назвал это "извилистой софистикой". "Как вы можете лишить Симона де Монфора собственности? Он ведь верный слуга Церкви, полностью преданный Вашему делу. Он терпит лишения и изнурения, бросается в бой против еретиков и наемников". Наделить Симона конфискованным имуществом еретиков было простым лицемерием, если после этого Папа заявит, что графы Тулузы и Фуа не были еретиками. С таким же успехом он мог бы открыто лишить Симона всего и покончить с ним. Слова Фолькета имели силу свершившегося факта, на что не преминули указать и остальные. Они ясно дали понять, что не допустят низвержения Симона и будут призывать его удерживать свои завоевания силой, если потребуется. У Раймунда VI были свои защитники. Архидиакон Лиона, человек, которого три года спустя отстранят за проявление благосклонности к еретикам,[25] встал на защиту Раймунда, а с ним, как ни странно, заодно выступил Арно-Амори, который в своем новом качестве архиепископа Нарбона стал видеть большую угрозу в силе Симона, чем в слабости Раймунда. Папа согласился с этими двумя. Он укорял врагов Раймунда за недостаток христианского милосердия, назвав их "проповедниками страданий и раздоров". Даже если Раймунд был виновен в ереси, чего впрочем не было, почему его наследник, молодой Раймунд, должен быть лишен власти? Когда начался крестовый поход, ему было всего двенадцать лет. Архиепископ Йоркский добавил от имени короля Иоанна, что даже если было бы правильно лишить юного Раймунда наследства его отца, то нельзя было бы лишать его Ажене, который принадлежал его матери. "Я больше ничего не могу сделать, — устало ответил Иннокентий, — епископы против меня". Поскольку Симон контролировал завоеванную территорию, заявил он Собору, никакая папская власть не может отнять ее у него: "Но пусть он хорошо охраняет ее, ибо если он потеряет ее, я не помогу ему вернуть ее".
