Доминик все еще находился в тени своего епископа. Он еще не разработал риторических приемов, с помощью которых нищенствующие ордена должны были преобразовать искусство проповеди для народной аудитории. Его речи все еще были суровыми, бескомпромиссными богословскими диспутами без словесных трюков, которые приводили в восторг позднесредневековых прихожан. Катары были более искусны. В Монреале в апреле 1207 года Доминик и его спутники столкнулись с грозной командой поборников катаров, среди которых был знаменитый проповедник Гилаберт де Кастро, епископ еретиков Тулузы. Спорящие обменивались письменными списками аргументов и ссылками на авторитеты, а затем устно опровергали, обличали или уточняли. Четыре арбитра, два горожанина и два рыцаря из Монреаля, все симпатизировавшие еретикам, отказались вынести вердикт, возможно, опасаясь раздоров среди населения. Но некоторые были убеждены и обращены в истинную веру, возможно, даже 150 человек, о которых говорили современники, известные своей небрежностью в вопросах статистики. Миссионеры все еще находились в Монреале в конце апреля, когда Арно-Амори вернулся из Сито, привезя с собой около тридцати цистерцианских проповедников. Миссионеры, которых было уже сорок человек, разделились на небольшие группы и разошлись в разные стороны. Доминик и епископ Осмы отправились на юг в Памье, где они столкнулись с депутацией вальденсов на официальном заседании, проходившем под эгидой графа Фуа. Утверждение епископа, что он одержал верх в этом споре, подтверждается несколькими документально подтвержденными обращениями, а также, возможно, возгласами сестры графа, которую монах заставил замолчать. "Уходи, женщина, и займись своей прялкой; эти вопросы не для тебя" ― заявил он. Дебаты в Памье стали мощным стимулом для поднятия морального духа католиков, поскольку среди новообращенных были видные и образованные мужчины. Один из них, испанец Дюран де Уэска, позже создал малоизвестную ассоциацию бедных проповедников, которая стала первым из нищенствующих орденов.

Но не все находили католическую проповедь убедительной. Еретики Каркассона изгнали епископа летом 1207 года, а горожан городской глашатай предупредил, чтобы они не общались с ним и не поставляли еду его домочадцам. Примерно в то же время катары смогли провести собрание примерно шестисот верующих в Мирпуа во владениях графа Фуа. Очевидно, сами миссионеры не питали особых иллюзий относительно долговечности своих достижений после того, как первоначальный энтузиазм угас. Некоторые из цистерцианцев, привезенных Арно-Амори, вернулись обратно через несколько недель после прибытия, а к концу года ушли все. Ральф из Фонфруада, солегат Пьера, удалился в аббатство Франкево, где и умер в июле 1207 года. В сентябре Диего, епископ Осмы, вернулся домой, чтобы уладить дела своей епархии, где через несколько недель после своего прибытия, тоже умер. Доминик же все больше посвящал себя основанию общины обращенных женщин-катар в Пруйе, альтернативы домам совершенных, где рыцари без гроша в кармане, как правило, оставляли своих дочерей, которых они не могли позволить себе одарить приданным. Он не отказался от своей проповеднической миссии. Но в 1208 году политические события обошли его стороной, и религиозное будущее Лангедока решалось в другом месте.

Пьер де Кастельно покинул коллег легатов во время дебатов в Монреале и перебрался через Рону в конце апреля 1207 года. Прошло почти ровно два года с тех пор, как Раймунд VI обещал уничтожить ересь силой, и его бездействие было очевидным. Пьер уже решил, что без сотрудничества с графом нельзя ожидать дальнейшего прогресса в Тулузене. В Провансе он заключил перемирие между враждующими вассалами графа и создал лигу, посвященную сохранению мира и уничтожению ереси в провинции Нарбона. В эту лигу был приглашен и Раймунд. Но непредвиденная смелость легата застала его врасплох. Хрупкий баланс сил, который граф установил в долине Роны, теперь был нарушен, и его раздражало, что ему предлагают присоединиться к лиге, столь явно направленной против него самого. Граф отказался и был немедленно отлучен от Церкви. Предполагаемая защита Раймундом еретиков была лишь одним из обвинений против него. Он нанимал иностранных наемников для ведения своей личной войны; нарушал перемирие, объявленное в дни великих церковных праздников; назначал евреев на государственные должности; грабил монастыри и превращал церкви в крепости. В Риме Иннокентий подтвердил приговор своего легата и обратился к графу с беспрецедентно жестоким письмом:

Трем архиепископам Юга было приказано зачитывать этот приговор в своих церквях каждое воскресенье, пока Раймунд не подчинится. Ни одна церковная служба не должна была проводиться ни в одном месте, где останавливался. Ни один принц, рыцарь, шателен или чиновник не должен был общаться с ним под страхом отлучения. Ни судья, ни нотариус, ни врач не должны были ему прислуживать, "даже кузнец, подковывающий его лошадь". Его вассалы были освобождены от оммажа, его подданные — от обязанности повиноваться. В случае же неподчинения графу грозило еще более худшее. Иннокентий оставил за собой право низложить его и пригласить соседних правителей вторгнуться в его владения.

Запустив процесс отлучения, Пьер де Кастельно прибыл ко двору Раймунда, чтобы лично сообщить ему о его последствиях. Он был принят с характерным проявлением нетерпения. Граф хвастался, если верить легату, что он может найти множество еретических епископов, чтобы доказать, что их Церковь превосходит католическую. Много лет спустя высокомерное поведение Раймунда перед лицом легата опровергли его друзья; сын Раймунда утверждал, что граф искренне сожалел об отказе в церковных услугах своим домочадцам и даже произносил молитвы у закрытых дверей церквей по воскресеньям и святым дням. Вероятно, ни та, ни другая версия не были очень близки к истине. Отлучение от Церкви было раздражающим фактором, но Раймунд, конечно, знал, что его двоюродный брат Филипп Французский перенес двухлетний папский интердикт и остался невредимым. Он еще не имел перед глазами пример короля Иоанна I Английского, чтобы понять влияние отлучения от Церкви монарха, который не полностью контролирует своих подданных. Сила же Иннокентия заключалась в силе его союзников, а в Лангедоке его союзники были немногочисленны и слабы.

Понимая слабость своего положения, Иннокентий III возродил проект, который уже дважды приходил ему в голову, — вторжение короля Франции в Лангедок. 12 ноября 1207 года он обратился с очередным призывом к Филиппу Августу. Тулузские еретики, писал он, показали свою невосприимчивость к аргументам и угрозам. Вердикт Церкви был объявлен, но не имел никакого веса, и теперь настало время, когда меч гражданской власти должен прийти на помощь. "Пусть сила короны и страдания от войны вернут их к истине", — заявил Папа. Иннокентий предложил индульгенции крестоносцев всем, кто последует за французским королем против неверных, засевших в сердце христианского Запада. Копии обращения Папы были отправлены некоторым из потенциальных крестоносцев: графам Фландрии, Бара, Дрё, Невера и герцогу Бургундии; были даны указания обнародовать его содержание в городах катаров на юге.