– Отчего же он упал? – в один голос воскликнули Митя и Платон, крайне увлеченные этой новой версией.

– Тут у меня два вывода: очевидный и фантастический. Например, некий сообщник турка незаметно подкрался и, по знаку Мехмет-бея, ударил резчика по затылку. Свинчаткой или дубинкой, здесь на рынке подобных умельцев много. Вывод это очевидный, да только я в него совсем не верю.

– Отчего же, Родион Романович? – уточнил кавалергард. – Ежели ваш вывод очевидный и простой, значит, так оно и было.

– Не уверен… – Мармеладов еще и для себя не нашел конечный ответ, а потому продолжал взвешивать на весах здравого смысла известные факты. – Вот вас, Платон, били когда-нибудь по затылку? Я говорю не об отеческих затрещинах в глубоком детстве, а так, чтоб со всей силы?

– Не доводилось, слава Богу! – пробормотал адъютант, не представляя, куда клонит сыщик.

– А меня, представьте, били. После того, как придешь в себя, голова буквально раскалывается. Поверьте, от расквашенного носа страдают куда меньше. И то, что резчик держался за нос, а не потылицу тёр, то что он ни разу не пожаловался на боль и ломоту, я принимаю как доказательство иной версии. Я уверен, что турок каким-то образом заставил здоровяка мгновенно уснуть или потерять сознание.

– Это как же… Шпион применил… колдовство, что ли? – удивился Митя.

Сыщик покачал головой и поправил:

– Гипноз.

Двухэтажный дом в Хохловском переулке издавна определен был под архив Министерства иностранных дел. Здесь хранилось столько донесений, рапортов, перехваченных писем и подробнейших карт европейских стран, что не менее дюжины жандармов при полном вооружении ежедневно заступали в караул, дабы не посягнул кто на государственные тайны. Кроме того, князь Горчаков из собственных средств оплачивал дополнительный штат охраны – семнадцать бравых усачей, все бывшие гренадеры. Они поочередно совершали обход, проверяя надежность дверных и оконных запоров, а также заглядывая в подвальные помещения, где железных шкапах пылились бумаги особой важности.

На второй этаж охранники не поднимались. На то был особый запрет. Там, в просторных кабинетах, работали секретные агенты и чиновники столь высокого ранга, что они одним росчерком пера могли создать кучу проблем державам Запада и Востока. Люди, приближенные к князю Горчакову, знали, что вовсе не в парадном здании на Дворцовой площади Санкт-Петербурга, а именно в этом неприметном московском особняке определяется вся международная политика могущественной империи.

Черная карета проехала во внутренний двор. Мармеладов отметил, что деревья по обе стороны забора вырублены, да и сама глухая стена, которой обнесен архив, намного выше всех прочих оград на ближайших улицах. А сверху поблескивает в солнечных лучах нечто острое.

– Что это? – спросил сыщик Ершова. – Стальные шипы?

– Битое стекло. Здесь пару лет назад устроили грандиозную уборку и обнаружили в кабинетах три сотни пустых бутылок, в основном от шампанских вин, купленных в торговом доме Депре, – адъютант мечтательно причмокнул, но тут же одернул себя и продолжал скороговоркой. – Светлейший князь осерчал, приказал разбить их тут же и более в этом доме не злоупотреблять. Потом велел все крупные осколки на стене закрепить, чтоб защита была надежнее. А с другой стороны, чтоб добру не пропадать.

Митя оценил находчивость главы министерства глубокомысленным «хм-м-м». Мармеладов кивнул, соглашаясь с приятелем. Проникнуть во двор особняка не представлялось легким делом.

Ершов провел их между двух жандармов, охраняющих вход в архив. Те козырнули и вытянулись, выказывая почтение. Впрочем, несколько фальшивое – губы их презрительно кривились, сразу стало понятно, что кавалергарда здесь не уважают.

– Эти двое со мной, к Николаю Павловичу, – поспешил сказать тот высокому господину с красным носом, сидевшему за столом в холле. Тот равнодушно кивнул, не удостоив вошедших даже взглядом.

Широкий коридор второго этажа привел их к двустворчатым дверям орехового дерева с золотой инкрустацией. В ответ на почтительный стук изнутри послышалось недовольное рычание, которое тут же сменилось тяжелым вздохом.

– Черт с вами, входите!

Кабинет тонул в бумагах – отдельные документы и скрепленные углом, пухлые папки с завязками, связки конвертов и разорванные письма, даже какие-то экзотические свитки, – они были везде. На столе, трех стульях, в мягком кресле у окна, на подоконнике и столике для курения. Даже за портрет князя Горчакова заткнуты три депеши.

Император Александр Николаевич взирал на посетителей с другого портрета, висевшего на почетном месте. Строго взирал, недоверчиво. С подобным выражением лица встретил вошедших и хозяин кабинета г-н Игнатьев, глава российского посольства в Османской империи. Этот тоже поначалу сверлил их глазами-буравчиками, но потом улыбнулся и встал навстречу гостям. Несмотря на высокий рост и широкие плечи, дипломат не выглядел грозным или свирепым человеком. Напротив, как только он прятал свой цепкий взгляд, то казался добродушным и простоватым увальнем. Многие могли бы счесть такую простоту признаком излишней наивности. О, как бы ошиблись эти многие! Катастрофически ошиблись бы… Николай Игнатьев слыл умным и тонким политиком, хотя и склонным к рискованным авантюрам. Он ловко ходил по лезвию бритвы и уже одержал ряд блистательных дипломатических побед. Рассорил англичан и французов – союзников в азиатской компании. Убедил китайцев подписать невыгодный договор и отдать России приамурские земли. С недавних пор трудился в Константинополе, что было невероятно опасно, учитывая агрессивные настроения турок.

– Год не был здесь, представьте себе. Третьего дня приехал и погряз в этом мракобесии, – обвел он широким жестом бумажные развалы. – Вынужден разбираться: какие из этих писем еще актуальны, а какие безнадежно устарели.

– Смею полагать, часть корреспонденции уже прибывает устаревшей, расстояния-то в Европе изрядные, – проявил профессиональный интерес почтмейстер.

– Я вам больше скажу, половина всех этих депеш уже через час после отправки устаревает, – сокрушенно покачал головой дипломат. – Время сейчас дикое, безумное, ситуация меняется уже даже не по часам, по минутам. Прибавьте к тому, что часть агентов сообщает недостоверную информацию – кто-то ошибается, других перекупили иноземные разведки… Здесь сам черт ногу сломит!

– Отчего же вы не пригласите помощников? – удивился Митя.

– Секреты, будь они неладны! Строжайшие секреты. Все эти документы требуют только моего личного внимания. Однако же, что это я?! Мы ведь должны обсудить совсем другую историю, – Игнатьев повернулся к адъютанту, – Платон, голубчик, освободите стулья от этого хлама. Да, не стесняйтесь, сваливайте прямо на пол! А вы, господа, не желаете ли чаю?

Кавалергард, успевший подготовить места для гостей, бросился прочь из кабинета. Очевидно, на малейшие намеки начальства здесь было принято реагировать незамедлительно.

– История, которую мы должны обсудить, прескверная. Отвратительная, – Игнатьев снова уселся за стол. Сыщик успел заметить, что в кресле лежали три небольших подушки, видимо, для большего удобства. – Османская империя все никак не успокоится. Со времен Крымской войны, уж сколько лет прошло, а они все сети шпионские плетут.

– Так ведь и мы плетем, – заметил Мармеладов.

– А как же! – улыбнулся в ответ Игнатьев. – Лично вот этими вот руками узелки завязываю… Но мы-то за правое дело. За веру, царя и Отечество.

– А они сербов режут. Наших славянских братьев, крещеных в единой вере! – взорвался Ершов, как раз в этот миг вошедший с чайным подносом.

– Ну-ну, будет, – осадил его дипломат. – Хотя режут, конечно. Святая правда. А мы вмешаться не можем, связаны руки мирным договором. Хотя уже давно пора собрать все славянские народы под одно крыло.

Дипломат выразительно посмотрел на портрет императора. Потом кивнул адъютанту и тот начал разливать чай в маленькие стаканчики необычной формы – стянутые посредине, словно барышня в корсете.