Потом они убежали.
Я оставил его одного, оставил совершенно безоружного сражаться с настоящим. Я предал его, чтобы продать консольный телевизор с диагональю в двадцать один дюйм, и теперь ему разбили в кровь лицо. Я простонал что-то нечленораздельное и тихо всхлипнул.
— Тише, малыш, все хорошо, это Донни. Я здесь. Я отвезу тебя домой, все будет хорошо.
Нужно было сразу отвезти его в больницу. Я не знаю, почему не сделал этого. А ведь должен был. Должен был так поступить.
Когда я внес его в дом Джона и Леоны Кинцер, они только молча уставились на меня. Даже не предприняли попыток забрать Джеффти. Одна его рука безвольно свисала. Он был в полубессознательном состоянии. А они стояли и смотрели на меня из полумрака субботнего дня настоящего. Я окинул их диким взглядом.
— Двое ребят избили его в кинотеатре. — Я поднял его чуть повыше и протянул к ним. Они уставились на меня, на нас обоих, ничего не выражающими, неподвижными глазами. — Господи Иисусе! — закричал я. — Малыша избили! Он же ваш сын! А вы не хотите даже прикоснуться к нему! Что вы, черт возьми, за люди такие?!
Тогда Леона подошла ко мне, очень медленно. Несколько секунд она неподвижно стояла перед нами, мне было невыносимо видеть этот суровый стоицизм на ее лице. Она словно пыталась сказать мне: «Я уже проходила через это много раз. Это невыносимо! Но выхода нет».
Итак, я отдал его ей. Да поможет мне Бог, я отдал его ей.
И она унесла его наверх, чтобы смыть его кровь, его боль.
Мы с Джоном Кинцером стояли в полумраке гостиной в отдалении друг от друга и не сводили друг с друга глаз. Ему было нечего мне сказать.
Я протиснулся мимо него и рухнул в кресло. Меня всего трясло.
Сверху доносился шум воды в ванной.
Прошло, казалось, очень много времени, прежде чем Леона спустилась вниз, вытирая руки о фартук. Она села на диван и через какое-то время Джон тоже сел рядом с ней. Я услышал игравшую наверху рок-музыку.
— Не хотите кусочек свежего бисквитного торта? — спросила Леона.
Я не ответил. Я слушал музыку. Рок-музыку. Ее передавали по радио. Настольная лампа на краю стола перед диваном излучала слабый свет, неспособный разогнать поселившийся в гостиной мрак. Рок-музыка настоящего звучала из радио наверху? Я хотел что-то сказать, но потом вдруг понял… о боже, нет!
Я подскочил, когда ужасный треск заглушил музыку, а настольная лампа начала меркнуть и мигать. Я что-то выкрикнул, не помню уже что именно, и бросился к лестнице.
Родители Джеффти даже не пошевелились. Они сидели, сложа руки, на привычном месте, просиженном годами, десятилетиями.
Я дважды упал, взбираясь вверх по лестнице.
Современное телевидение меня мало интересует. Я купил в секонд-хенде старенький радиоприемник «Филко», напоминавший своей формой старинный собор, вынул из него все перегоревшие детали, заменив лампами, которые еще были в рабочем состоянии — их я извлек из старых радиоприемников. Я не пользуюсь транзисторами и печатными платами. Все равно с ними ничего не выйдет. Я провожу перед этим приемником иногда по много часов, кручу колесико туда и обратно, очень-очень медленно, настолько медленно, что иногда кажется, будто оно совсем не двигается.
Но у меня так ни разу и не получилось поймать ни «Капитана Полночь», ни «Потерянную землю», ни «Тень», ни «Потише, пожалуйста».
Значит, она все-таки его любила, пусть и самую капельку, и пронесла это чувство сквозь все эти годы. Я не испытывал к ним ненависти: они ведь хотели снова жить в настоящем. А это не так уж и плохо.
Если поразмыслить, то это хороший мир. Во многих отношениях гораздо лучше того, что было раньше. Люди больше не умирают от старых болезней. Они умирают от новых, но это ведь и есть прогресс, правда?
Правда?
Скажите мне!
Пожалуйста, скажите мне!
Открой коробку — найдешь подарок!
«FREE WITH THIS BOX!». Перевод: Е. Доброхотовой-Майковой.
На этом мы расстаемся. Вы были чрезвычайно терпеливы со мной, ведь я с самого начала вел себя немного развязно и нервно, впервые высказывая все это людям вашего возраста. Так что я у вас в долгу и благодарю вас. Итак, в качестве достойного подарка в виде «хлеба с маслом» за вашу снисходительность, я расскажу вам эту последнюю историю. Дело в том, что в этой книге должно было быть всего 16 историй, заканчивающихся, возможно, одной из моих лучших: «Джеффти пять лет». Но уже после того, как я отослал книгу своему редактору и издателю, я подумал и понял, что должен добавить в сборник «Открой коробку — найдешь подарок!», потому что, в общем, это самое близкое (из того что у меня есть под рукой) к истине рассказывающее о том, в какие неприятности я попадал за всю свою жизнь. О, черт, я написал целое море эссе, колонок, комментариев и рецензий, многие из которых содержат анекдоты о моей жизни; но в этой истории, которую я написал давным-давно, излагается то, что на самом деле произошло со мной, когда я был маленьким ребенком, лишь слегка приукрашенное. Да, это рассказ, а не мемуары, но это ясное и недвусмысленное предупреждение о том, что значит жить такой жизнью, какой жил я, удивительной и приносящей удовлетворение, какой бы она ни была. Я помню одну фразу журналиста Хантера С. Томпсона, о «тупиковом одиночестве человека, который устанавливает свои собственные правила». Я вспоминаю об этом сейчас, когда готовлюсь сердечно попрощаться с вами, потому что если в этой книге и есть урок, который превосходит все остальные, то он таков: будьте самим собой. Будьте добры, будьте этичны, будьте благородны и мужественны; уважайте своих друзей, держите свое слово, относитесь с честью к своим врагам, если можете, но обманывайте их, если они не позволят вам так с ними обращаться; не верьте выдумкам людей, которые пытаются вам что-то продать, помните, что настоящая любовь возможна только тогда, когда вы ничего не боитесь и можете смеяться над этим, и не стараетесь быть слишком умным. Прежде всего, будьте самим собой. Никогда не вините в том, во что превратилась ваша жизнь, невезение, судьбу, «провалы в памяти» или параноидальную манию о заговорах. Вы хозяин своей судьбы и сейчас, и всегда им будете. Как там в кинофильме «Букару Бонзай»… …о, да, я помню… «Никогда не забывай: от себя не убежишь». Вот он я, результат того, что я из себя сделал, в беде из-за своей бестолковости; а вот и ты, смотришь на меня, смотрящего на тебя. Где бы ты ни был, малыш, помни, я с тобой. Позаботься о себе. Не наступай на битое стекло.
Его полное имя — Дэвид Томас Купер. Мама зовет его Дэви, учителя — Дэвид, но вообще-то он достаточно подрос, чтобы приятели величали его по-мужски — Дэйвом. В конце концов, восемь лет — это уже не маленький. Взрослый человек, который сам ходит в школу и не ложится спать раньше половины девятого.
В прошлом году мама сказала: «После каждого дня рождения мы разрешим тебе укладываться на час позже» — и сдержала обещание. Дэви посчитал, что таким макаром через несколько лет можно будет почти совсем не ложиться.
Дэви — худой мальчик, стриженный под полубокс, с узким личиком, большими карими глазами и привычкой сосать большой палец, когда никто этого не видит.
А сейчас, в эту самую минуту, ему больше всего на свете хотелось иметь полный комплект медалек.
Дэви сунул руку в карман штанов и вытащил матерчатый мешочек с завязками. Раньше он держал здесь алебастровые шарики, но сейчас они остались дома, в коробке из-под обуви. Теперь в мешочке лежали медальки. Дэви сдвинулся на край автомобильного сиденья и развязал мешочек.
Медальки звякнули. Двадцать четыре штуки. Булавки Дэви повытаскивал — он не такой дурной, как Леон, чтобы носить свои медальки на шапочке. Куда лучше раскладывать их на столе. Дело даже не в том, что на них классные картинки — герои знаменитых комиксов; дело в том, что они — твои.
