Он был удовлетворен. Пусть смерть близка, и его служба скоро окончится. Все годы были искуплены. Искуплены, хотя ничего хорошего ему пережить на Земле не пришлось. Однако искуплено было все. Битву за жизнь поведут другие люди.
Его ночной дозор завершился.
Враг наконец пришел.
Голос в раю.
«THE VOICE IN THE GARDEN». Перевод: Е. Доброхотовой-Майковой
Попытка вложить подтекстовую «мораль» в такой короткий рассказ, как этот, заставляет меня вспомнить замечательную цитату автора «Моби Дика», мистера Германа Мелвилла. Он как-то сказал: «О блохах никогда не будет написана великая книга, которую будут долго помнить, хотя многие пытались это сделать». (Но, замечательный Дон Маркиз[12] написал целую книгу о таракане по имени Арчи и его непоседливом друге, кошке-шлюхе Мехитабель, и хотя таракан, безусловно, стоит на эволюционной лестнице выше, чем блоха. Но все же, это говорит нам о том, что , возможно, мистер Герман Мелвилл не совсем прав). Этот короткий рассказ, по сути, написан умником, который так и не повзрослел. Но, «нарушители спокойствия», хотя мой урок никоим образом не вытекает из этого рассказа, из этой блохи, вы, бездельники, должны к нему прислушаться:
Если ты считаешь, что остроты и шутки, которые ты отпускаешь в кинозале, это кладезь остроумия и вызывают у всех восхищение, то, присмотрись внимательнее на всех вокруг, на тех, на кого ты хочешь произвести впечатление. И тогда ты, возможно, поймешь, что на самом деле они считают тебя из-за твоих шуточек дебилом. А, возможно, ты им и не являешься.
Последний мужчина на Земле брел по развалинам Кливленда, что в штате Огайо. Город и прежде не отличался весельем или живописностью, а теперь, подобно Детройту, Рангуну, Минску и Иокогаме, превратился в яростно развороченный конструктор из досок и кирпича, перекрученных стальных балок и оплавленного стекла.
Мужчина пробирался в обход груды камня и цемента — бывшего Памятника солдатам и матросам на бывшей Центральной площади, — когда его красные от слез по погибшему человечеству глаза различили то, чего не видели ни в Бейруте, ни в Венеции, ни в Лондоне — человеческое движение.
Он бросился бегом через рытвины уничтоженной авеню Эвклида. В голове звучали небесные хоры. Женщина!
Она его заметила, и в самом ее силуэте он угадал ту же ликующую радость. Поняла! Она протянула к нему руки, побежала. Они плыли друг к другу, словно в замедленном балете. Раз он споткнулся, но тут же вскочил. Они обежали смятые жестянки автомобилей и встретились перед искореженным остовом, который прежде — казалось, геологические эпохи назад — был зданием компании «Май».
— Я — последний мужчина! — выговорил он. Слова сами рвались наружу. — Последний, самый-самый последний. Все погибли, все, кроме нас. Я — последний мужчина, ты — последняя женщина, мы должны соединиться и продолжить человеческий род… и на этот раз у нас все будет правильно… без войн, без злобы, без нетерпимости, только доброта… у нас получится, вот увидишь… все будет хорошо, светлый новый сияющий мир на месте смерти и разрушения!
Под слоем копоти ее измученное лицо лучилось неземной красотой.
— Да, да, — сказала она. — Я люблю тебя, ведь мы только и остались, ты и я.
Он коснулся ее руки:
— Я люблю тебя. Как тебя зовут?
Она слегка покраснела.
— Ева. А тебя?
— Берни, — ответил он.
Самой тьмы мрачнее
«DEEPER THAN THE DARKNESS». Перевод: Михаил Кондратьев
У меня были неприятности из-за моих выходок с самого детства. Мой первый день в детском саду. — Не прошло и десяти минут после того, как моя мама отпустила мою руку и оставила меня в комнате, полном детей, как меня отвели в кабинет директора. Я расскажу вам эту историю в другой раз. Но вот у учительницы начальной школы (1940 год, Пейнсвилл, штат Огайо) на правой руке, держу пари, до сих пор следы от моих клыков. Так что я с самого начала знал, что мне нужно притворяться таким как все, как можно лучше, иначе из меня будут выбивать дурь на переменах и после уроков каждый день. Что ж, как и Альфу Гундерсону в следующей истории, мне удавалось скрывать свою истинную сущность… но не очень хорошо и не очень долго. Ребята, поверьте мне на слово: если вы из тех, кого мы называем «зелеными обезьянами», то другие обезьяны будут рвать вас на части каждый раз, когда учуют ваш запах. Прятаться — это искусство. Но не прячьтесь слишком хорошо, чтобы такие, как вы, смогли вас найти. И не доводите дело до того, чтобы маска, которую вы носите, не стала вашим настоящим лицом. Притворяйся, но не ассимилируйся. И никогда не развязывай сухопутную войну в Азии. Я просто подумал, что стоит добавить и это. Никогда не знаешь наверняка, что взбредет тебе в голову.
I
За Альфом Гундерсоном пришли в окружную тюрьму Пауни.
Заключенный сидел спиной к пласталевой стене камеры и крепко обнимал руками костлявые колени. На пласталевом полу лежала выпрошенная им у охранника древняя трехструнная мандолина, на которой Гундерсон этими жаркими летними днями весьма недурственно бренчал. Тощим задом он упирался в желоб койки — на ней не было даже матраса, — и койка ощутимо прогибалась. Длинный как жердь, Гундерсон заметно сутулился.
От сухопарого заключенного веяло вдобавок какой-то опустошенностью. Тусклые каштановые с проседью волосы в беспорядке висли над низким лбом. Глаза казались горошинами, вылущенными из стручков и вдавленными в мертвенно-бледное лицо.
Невыразительность их только усиливала исходящее от Гундерсона ощущение пустоты. Ни в чертах лица, ни в фигуре — ничего запоминающегося. Ничего выразительного. Казалось, этот человек давным-давно отказался от каких бы то ни было надежд.
Не просто измотанный и усталый. Эта усталость шла словно откуда-то изнутри. Гундерсон так и не отводил пустого взгляда от пласталевой двери даже когда она растворилась, пропуская двух незнакомцев.
Вошли двое мужчин. Походки — столь же схожие, как и неприметные костюмы в серую клетку — как и лица, стиравшиеся из памяти немедленно после ухода.
Вертухай — седеющий туповатый надзиратель минус восьмого разряда уставился им вслед с откровенным изумлением на бородатой физиономии.
Один из серых обернулся — и мигом подметил изумленный взгляд на лице охранника. Голос гостя был ровен и невозмутим:
— Закроешь дверь — и обратно к столу. — Слова холодные, размеренные. Никаких возражений они не встретили. И понятно. Ведь эти люди были Мудрилами.
Рев гиперпространственного корабля прервал застывшее мгновение — и вертухай закрыл дверь, приложив ладонь к замку. Потом побрел прочь из арестантского блока, поглубже засунув руки в карманы комбинезона. Шел он с опущенной головой — словно старался решить какую-то невероятно сложную задачу. Тоже понятно. Охранник изо всех сил старался спрятать свои мысли от проклятых Мудрил.
Стоило вертухаю выйти, как телепаты подобрались поближе к Альфу Гундерсону. Лица их стали плавно, едва уловимо меняться, наполняясь индивидуальностью. Потом они перекинулись встревоженными взглядами.
«Этот?» — подумал первый, слегка кивая на заключенного. Тот сидел как сидел, обхватив руками костлявые колени.
«Так в рапорте, Ральф», — подумал в ответ другой. Затем сдвинул прикрывавшую лоб пластинку и, присев на край койки-желоба, нерешительно коснулся ноги Гундерсона. «Боже милостивый! Он не думает!» — вспыхнула мысль. «Ничего не нащупать!»
Мысль так и посверкивала изумлением.
«Может, заблокирован травматическим барьером?» пришел ответ телепата по имени Ральф.
— Вас зовут Альф Гундерсон? — вкрадчиво осведомился первый Мудрила, положив руку на плечо Гундерсону.
