Клейборн стоял и смотрел, чувствуя ужас и спазм в горле. Рев за спиной поразил его, в его голове словно миллионы труб заревели одновременно. Он повернулся, спотыкаясь, и луч его фонаря метнулся обратно к зверю.
Фэлт сидел на четырех задних лапах, удовлетворенно потирая передними друг о друга. Длинный красный язык скользил между тридцатисантиметровыми клыками то высовываясь, то вновь прячась. Клейборн, как завороженный, наблюдал, как животное медленно поднялось на ноги и направилось к нему, плотоядно облизываясь
Опомнившись, Клейборн отступил на шаг, прицелился и нажал на спусковой крючок спец-пистолета. Поток паутины вырвался наружу с вибрирующим шипением и устремился к чудовищному зверю. Но не долетев до зверя паутина потеряла всякую скорость, на мгновение затрепетала, а затем упала, как вялый моток веревки. На полу она быстро сжалась в тугой маленький шарик.
Фэлт облизнулся, его язык скользнул вниз, вверх и снова внутрь.
Прежде чем Клейборн успел снова нажать на курок, бока зверя вновь задрожали, и оружие задрожало в руке Клейборна, пистолет вырвался и с грохотом ударился о стену. Швы пистолета разошлись, из него посыпались капсулы, из силового отсека вылетела резкая голубая искра. Все, пистолет никуда не годен. — Клейборн беззащитен!
И снова этот рев.
Все ясно. Телекинез!
После того, как фэлт выполнит все, что задумал, он уйдет через выход в задней части пещеры. Зачем утруждать себя разбрасыванием камней у входа?
Зверь приближался. Клейборн отшатнулся, споткнулся о выступающий камень и тяжело рухнул на пол. Сидя, он пятился по полу пещеры, и, наконец, прижался спиной к камню, который запирал вход в пещеру. Он кричал, и звук эхом отдавался в его скафандре, в пещере, в ночи.
Все, что он мог видеть, все, что было во вселенной, — это фэлт, приближавшийся к нему, медленно-медленно, не торопясь. Наслаждаясь каждым мгновением.
Затем, внезапно, когда Клейборн пристально вгляделся в кольцо зеленых глаз, наполненных ненавистью, устремленных на него, он понял, что это не он выслеживал фэлта, на самом деле это фэлт заманивал его в ловушку! Точно так, как он выслеживал Гардена — так и фетл выслеживал его!
Фэлт снова медленно облизал губы. Торопиться ему незачем. У него было все время мира… Его мира.
Джеффти пять лет
«JEFFTY IS FIVE». Перевод: Натальи Нестеровой
Следующая история и та, что последует за ней, мне очень дороги. Наверное, потому, что в каждой из них есть что-то от меня. Они взяты из моей собственной жизни, последняя из них — непосредственно из моей первой серьезной стычки с законом (мы еще вернемся к этому в должное время), а в этой рассказывается обо мне пятилетнем, я так и не вырос из этого возраста, в некоторых очень важных аспектах. Я не собираюсь впадать в истерику по этому поводу, но в глубине души я питаю слабость к Джеффти (с двумя «ф», пожалуйста, обратите внимание), потому что он такой милый ребенок, и он воплощает все мои воспоминания о книгах, радиопрограммах, фильмах и комиксах, которые я читал и любил в детстве. Однако жизненный урок, который следует извлечь истории, к этим моим воспоминаниям не имеет никакого отношения. Тут надо сказать вот что. Когда я писал эту историю, концовка казалась мне очень ясной, казалась настолько очевидной, что я и представить себе не мог, что это кого-то смутит. Но будь я проклят, если не каждый раз в колледже, чтение этой истории заканчивается тем, что студенты и профессор спорят о том, что же в конце концов произошло с Джеффти. И если я расскажу, если я объясню это вам, то вам станет не интересно читать. Итак, я не могу рассказать, какой жизненный урок для нарушителей спокойствия ждет вас в конце этой печальной и, возможно, немного сложной истории о том, как Настоящее всегда поглощает прошлое и оставляет вас на произвол судьбы. В вашем возрасте вы не можете себе представить, каково это — не уметь так быстро бегать, высоко прыгать, брать такую чистую ноту, работать всю ночь и танцевать буги-вуги весь день (или танцевать буги-вуги всю ночь и работать весь день). В вашем возрасте трудно понять человека моего возраста, понять каково это, когда ночь наступает быстрее, чем хотелось бы. Послушайте, в этой истории говорится о некоторых тревожных вещах: о том, как быстро меняется наш мир, как несправедливо он относится к невинности, и о том, что людям иногда приходится делать во имя доброты. Мне очень хочется объяснить вам финал этой истории, но я в ловушке, как фокусник, который не может раскрыть свой фокус. Просто запомните в качестве подсказки вот что. Раньше, когда электрические системы были гораздо хуже нынешних, происходило следующее. Когда в какой-нибудь тюрьме привязывали парня ремнями к электрическому стулу, нажимали на выключатель, и через него проходил ток, то свет мигал и тускнел по всему заведению. Запомните это и у вас не возникнет вопросов, когда дело дойдет до развязки. Еще одна подсказка заключается в следующем: обратите внимание на самых бледных персонажей этой истории, мать и отца Джеффти, которые являются порядочными людьми. Все, если я продолжу болтать дальше, я просто введу вас в заблуждение. А Рассказчик этого делать не должен.
Когда мне было пять лет, я играл с одним маленьким мальчиком — Джеффти. На самом деле его звали Джефф Кинцер, но товарищи по играм называли его Джеффти. Нам обоим было по пять лет, и мы с удовольствием проводили вместе время.
Когда мне было пять лет, шоколадный батончик «Кларк» был толстым в обхвате, как рукоятка бейсбольной биты, и почти шесть дюймов в длину, покрывали его тогда настоящим шоколадом, и он так здорово хрустел, если укусить его прямо посередине, а обертка пахла вкусно и свежо, когда ты разрывал ее с одного конца и держал в ней батончик, чтобы он не растаял у тебя в пальцах. Сегодняшний батончик «Кларк» тонкий, как кредитная карточка, вместо чистого шоколада используют что-то искусственное и ужасное на вкус, сам он весь мягкий и липкий и стоит центов пятнадцать или двадцать вместо славного правильного никеля[17], к тому же упаковывают его так, чтобы казалось, будто размер у него как двадцать лет назад, только это не так; он стал тощим, уродливым, мерзким на вкус и не стоит даже пенни, не то что пятнадцати или двадцати центов.
Как раз в пять лет меня на два года отправили в Буффало в штате Нью-Йорк к тете Патрисии. Отец переживал «тяжелые времена», а тетя Патрисия была очень красивой и к тому же замужем за биржевым брокером. Два года они заботились обо мне. В семь лет я вернулся домой и стал разыскивать Джеффти, чтобы мы с ним снова могли вместе играть.
Мне было уже семь, а Джеффти по-прежнему — пять лет. Я не заметил разницы. Сам не знаю почему. Мне ведь было всего семь лет.
В семь лет я любил лежать на животе перед радиоприемником и слушать всякие замечательные передачи. Я привязывал заземлитель к радиатору, ложился рядом со своими раскрасками и цветными карандашами (тогда в большой коробке было всего шестнадцать цветов) и слушал радио Эн-би-си: Джека Бенни в шоу «Джелло», «Эймоса и Энди», Эдгара Бергена и Чарли Маккарти в шоу «Чейз и Санборн», а еще «Семью одного человека», «Любителей премьер», «Легкомысленных Эйсов», программу «Джергенс» с Уолтером Уинчеллом, «Расскажите, пожалуйста», «Дни в Долине Смерти». Но самыми любимыми у меня были «Зеленый Шершень», «Одинокий рейнджер», «Тень» и «Тише, пожалуйста». Сегодня я, включая радио у себя в машине, прощелкиваю все радиостанции и получаю 100 выступлений струнных оркестров, рассказы пошлых домохозяек и скучных дальнобойщиков, обсуждающих свои сексуальные предпочтения с высокомерными ведущими, бредовые мелодии в стиле кантри и вестерн, а также рок-музыку — такую громкую, что у меня начинают болеть уши.
Когда мне было десять, от старости умер дедушка, а меня считали «трудным ребенком», поэтому отправили в военное училище, чтобы я «взялся за ум».
