— Когда мне было девятнадцать лет, я влюбился в замужнюю женщину.

— Тебе не обязательно…

— Помолчи. У тебя еще будет шанс выговориться.

Мне даже не нужно смотреть на нее, чтобы понять, что она убивает меня своими глазами, но это не имеет значения. Прямо сейчас все, что имеет значение, — это то, что я проясняю ситуацию между нами. Мне нужно раздеть ее и затащить в постель, а этого не произойдет, если она все еще злится на меня.

Я подхожу к бару и наливаю себе виски. Выпиваю его залпом, затем поднимаю пустой стакан.

— Нет, спасибо.

— Как тебе будет угодно. — Я наливаю еще и тоже выпиваю. Затем ставлю стакан, поворачиваюсь и, скрестив руки на груди, прислоняюсь к мраморной стойке бара. Я понятия не имею, как сказать то, что должен, поэтому решаю обойтись как можно меньшим количеством слов.

Я делаю медленный вдох, выдыхаю, затем говорю.

— Ее звали Шеннон. Она была на пять лет старше меня. Мы познакомились на матче по регби. Она сказала мне, что замужем, но мне было все равно. Я неустанно преследовал ее. В конце концов, она сдалась. — Мой смех низкий и невеселый. — Я могу быть очень настойчивым, когда чего-то хочу.

На мгновение я погружаюсь в мрачные воспоминания, затем трясу головой, чтобы прояснить их. Рейна наблюдает за мной в напряженном, немигающем молчании.

— Ее муж узнал. Я не знаю, как. Я также не знал, что он состоял в сербской мафии.

Губы Рейны приоткрываются. Ее руки крепче сжимают подлокотники кресла. Она чувствует, что грядет. Я смотрю ей прямо в глаза, когда делаю свое признание.

— Он убил ее за предательство. Перерезал ей горло и оставил тело на лужайке перед моим домом. Затем он первым делом отправился в дом моих родителей тем же утром. Они все еще были в постели, когда он всадил пулю им обоим в головы.

Я держу себя в руках до следующей части, где мой голос срывается.

— Он убил и мою младшую сестру. Перерезал ей горло так же, как Шеннон. Позже полиция сказала, что она умерла не сразу. Ей потребовалось некоторое время, чтобы захлебнуться собственной кровью. Ханне было двенадцать.

Рейна поднимает руки, чтобы прикрыть рот. Я снова закрываю глаза, чтобы не видеть выражение ужаса в ее глазах.

— Затем он отправился в дом моих бабушки и дедушки. Он связал их и поджег дом, то же самое произошло и с ними. Все четверо сгорели заживо.

Рейна тихо произносит: — О Боже. Куинн.

— Пока не взывай к Богу. Дальше еще хуже. Моя старшая сестра жила со своим мужем и тремя маленькими детьми. Мужа он связал и забил дубинками до смерти. Всех троих детей он застрелил в упор. Я не буду рассказывать, что он сделал с моей сестрой. Она была очень красивой девушкой. Затем он прошелся по остальным членам моей семьи, одного за другим, выбирая их, как рыбу в бочке. Тети. Дяди. Двоюродные братья и сестры. Их дети, мужья и жены. К тому времени, как он закончил, было убито сорок два человека. Все мое генеалогическое древо было уничтожено. Из-за меня.

Мне приходится остановиться, чтобы перевести дыхание. Я не заметил, что мой голос стал хриплым, пока я говорил.

— Мне было девятнадцать лет, и я был ответственен за невообразимую резню.

Рейна мягко говорит: — Куинн, ты был всего лишь мальчиком. Это он был ответственным, а не ты.

Я поднимаю голову и смотрю на нее, мою жену — воительницу, пережившую четырнадцать лет жестокого обращения со стороны сумасшедшего, и чувствую такую ошеломляющую волну никчемности, что едва могу говорить. Когда я это делаю, это выходит со скрежетом.

— Нет. Вся эта кровь на моих руках. Это началось из-за моего эгоизма. Поэтому, когда русский убийца, которого послали убить Деклана, похитил сестру Слоан прямо из-под моего гребаного носа, эту невинную девушку, за защиту которой я отвечал…Я немного сошел с ума. Я снова пережил свой личный ад. И когда проснулся этим утром, внезапно понял, что, женившись на тебе, я, возможно, подписал тебе смертный приговор. Что, несмотря на то, что я отомстил Урошевичу за то, что он сделал с Шеннон и моей семьей, возможно, его проклятие все еще преследует меня спустя все эти годы.

Я сглатываю, затем хрипло говорю: — Вот почему я был расстроен. Не потому, что я влюблен в кого-то другого. Потому что теперь я несу за тебя ответственность. И если с тобой что-нибудь случится, мне будет конец.

Она молча смотрит на меня через комнату. Ее русалочьи глаза сверлят меня, прямо в душу. Затем она встает, подходит ко мне и обнимает за плечи.

33

РЕЙ

Он прячет лицо у меня на шее и сжимает меня так крепко, что у меня перехватывает дыхание.

— Спасибо тебе, — шепчу я. — Спасибо, что сказал мне это. Это худшее, что я когда-либо слышала, но я так рада, что знаю.

Его голос срывается, когда он спрашивает: — Почему?

— Потому что больше всего на свете я хочу узнать тебя. Настоящего тебя, который прячется за всеми этими ухмылками и этим ужасным мачо-чванством.

— Смотрите, кто говорит. У тебя так много древних костюмов адских ведьм, что я не могу угнаться за ними всеми.

Я отстраняюсь, обхватываю его лицо руками и нежно целую в губы. Глядя глубоко в его глаза, я говорю: — Это не костюмы.

Через некоторое время мы оба начинаем смеяться. Это тихий и мрачный, но, тем не менее, смех. Я снова целую его. Он опускает лоб на мое плечо и выдыхает. Дрожь пробегает по его большому телу. Я могу сказать, что он глубоко тронут историей, которую он только что рассказал мне, что произносить ее вслух было мучительно и вызвало ужасные воспоминания вместе с чувством вины. Но впервые я благодарна ему за то, что он настаивал на том, чтобы все обсудить.

Но есть еще один последний пункт повестки дня, от которого я не собираюсь отказываться.

Я отстраняюсь от него и жду, пока он поднимет голову и посмотрит на меня, чтобы сказать: — Небольшое общественное объявление: если ты еще раз назовешь меня “киской”, я разобью тебе лицо.

Он хмурит брови.

— Что?

— Я слышала, что ты рассказал Деклану обо мне.

Через мгновение он понимает.

— Ты подслушивала у двери?

— Если это малоизвестное ирландское слово, обозначающее подслушивание, то да.

Он повышает голос.

— Тогда ты бы слышала, как я сказал ему, что был идиотом, когда сказал это.

— К тому времени я уже ушла.

— Кроме того, — говорит он, перекрикивая меня, — я даже не знал тебя, когда у нас с Декланом был этот разговор. Я говорил о Лили, а не о тебе.

— Перестань болтать, Куинн. Ты только глубже роешь себе могилу.

Некоторое время он смотрит на меня в напряженной тишине.

— Ты всегда будешь думать обо мне самое худшее, не так ли?

— Не драматизируй. Ты говоришь мне, что я услышала что-то вырванное из контекста, и я принимаю это.

Его брови взлетают вверх.

— Но ты в это не веришь?

Я могу сказать, что он на грани очередной вспышки гнева. Я не хочу повторения эпизода, который у нас был в машине, когда мне в лицо выкрикивают очередную гневную тираду, поэтому я отстраняюсь от него и медленно подхожу к окнам.

Когда я смотрю вниз на огни города, меня охватывает непреодолимое чувство усталости. Мне тридцать три, у меня нет детей, нет карьеры или опыта работы. Я выросла в обстановке стыда и страха, среди людей, которые не любили друг друга. Все, что я когда-либо знала от каждого мужчины, который должен был заботиться обо мне, — это насилие. Я измучена, цинична и сломлена во многих местах, и в мире не хватит клея, чтобы снова собрать меня воедино. И я начинаю испытывать настоящие чувства к мужчине, который, возможно, еще более сломлен, чем я.

Я говорю: — Я думаю, у нас обоих есть проблемы, которые мы не собираемся решать сегодня вечером. У меня травма из-за моего прошлого. У тебя травма из-за своего. Нас обоих преследуют плохие воспоминания. Я верю, что ты хотел брака по расчету, чтобы попытаться сбежать от всего этого и обрести покой, но вместо этого ты получил меня. Женщину, у которой столько же шрамов, сколько и демонов. Я верю, что у нас сильная физическая связь, но ни один из нас не знает, как жить с самим собой, не говоря уже о другом человеке. — Я отворачиваюсь от окна и смотрю на него. — Я также верю, что ты бы расторг контракт с Лили, если бы узнал о Хуане Пабло раньше.