Речь идет о побеге. Он хочет сбежать от брака с тем же желанием, с каким я хотела скрыться от него. Для меня брачные клятвы были началом долгого, ужасного падения во тьму. Для Куинна они — конец всему. Он был ранен так сильно, что не думает, что сможет пережить это снова. Все, что я, как мне казалось, знала о нем, оказалось ложью.

Я собираюсь принести еще одно извинение, когда он резко говорит: — Окажи нам обоим услугу и найми кого-нибудь другого в качестве компаньонки Лили с этого момента. Ты слишком горькая пилюля, которую я не могу проглотить. — Он поворачивается и уходит, качая головой.

— Подожди. Куинн, подожди! — Я выпрыгиваю из внедорожника и спешу за ним. Он игнорирует меня, быстро шагая через двор к входной двери. Он распахивает ее и врывается внутрь. Я догоняю его в фойе и хватаю за руку.

— Ради всего святого, ты, упрямый ирландец, остановись! Я хочу тебе кое-что сказать!

Он разворачивается, берет меня за плечи и прижимает к своей груди. Пристально глядя мне в глаза, он рычит: — Послушай меня, маленькая гадюка. Я женюсь на Лили, нравится тебе это или нет. Я буду добр к ней, веришь ты в это или нет. И я буду благодарен тебе, если ты впредь будешь держать свое гребаное мнение при себе. — Он делает паузу, раздувая ноздри и стиснув челюсти. Он смотрит на меня с такой жгучей интенсивностью, как будто пытается запечатлеть мое лицо в памяти. — На самом деле, это последний раз, когда я хочу тебя видеть, когда-либо снова.

Боже милостивый, этот человек невозможен! Ты слишком остро реагируешь.

— Неверно. Если бы я слишком остро реагировал, я бы приказал Джанни вышвырнуть тебя из этого дома прямо на улицу за то, что ты так чертовски неуважительно относишься ко мне.

Мои щеки пылают.

— Мой брат никогда бы так не поступил.

— Нет? Хочешь поспорить на это? — Я собираюсь сказать "да", но передумываю. Есть большая вероятность, что Джанни сделает все, о чем попросит Куинн. Как бы он ни боялся меня, он гораздо больше боится Мафии. — Именно так я и думал.

Я выпаливаю: — Прости. Это то, что я хотела тебе сказать. Я не должна была...

— Прибереги свои извинения. Я все равно тебе не верю.

Мои руки прижаты к его груди. Под ладонями его сердце бешено колотится. Вместо того чтобы крепко встряхнуть меня, как, я знаю, ему хотелось бы, он прижимает меня к своему телу, глядя обжигающим взглядом тысячи солнц.

И вот я снова здесь, таю под его чисто мужской красотой и всем сердцем желаю, чтобы этот мачо, чванливый идиот поцеловал меня. Но он только что избавил меня от этого безумия. Выход, от которого я не могу отказаться, если только не хочу тем временем сделать себя несчастной и предать свою племянницу. Вожделение к мужу другой женщины непростительно. Особенно если женщина — кровная родственница.

Глядя ему в глаза, я говорю: — Если ты действительно не хочешь меня больше видеть, я буду уважать это. Но, по крайней мере, позволь мне присутствовать на свадьбе. Я буду нужна Лили там. После этого я уйду. — Медленно вдыхая, он молча смотрит на меня. — Пожалуйста, Куинн. Она — единственная в мире, которая что-то значит для меня. Я знаю, тебя не волнует, чего хочу я, но верю, что тебе небезразлично, чего хочет она. И если она узнает, что ты запретил мне присутствовать на свадьбе, то будет опустошена. Она никогда не простит тебя.

— Единственный способ, которым она узнает, — это если ты ей расскажешь.

Я огрызаюсь: — Она прекрасно знает, что единственная причина, по которой я не была бы с ней в день ее свадьбы, — это если бы я была в коме!

— Это можно устроить.

Я знаю, что это не угроза, потому что уголки его рта приподнялись. Он дразнит меня. С облегчением я закатываю глаза.

— Значит, мы договорились?

Его взгляд опускается на мой рот. Руки сжимаются вокруг моих плеч. Мое сердцебиение сбивается с ритма. Затем усталым голосом, который звучит так, будто ему тысяча лет, он говорит: — Да, маленькая гадюка. Мы договорились. Свадьба — это последний раз, когда мы видимся.

— Ладно. О... подожди.

— Что? — раздраженно рычит он.

— Что мне сказать ей обо всем остальном?

— О чем?

— Дни рождения. Годовщины. Праздники. — Я задыхаюсь от ужаса. — Рождество! О Боже, Куинн, что я должна сказать ей о том, почему никогда не смогу навестить ее на Рождество?

— Может, тебе стоило подумать об этом до того, как ты развязала свой демонический язык.

— Но…

— Ты что-нибудь придумаешь! — он громко перебивает: — Иисус Христос на гребаном костыле, тебя достаточно, чтобы довести человека до пьянства! — Он отпускает меня, проводит обеими руками по волосам, издает звук, который мог бы издать бешеный медведь, и поворачивается, направляясь в сторону кухни. На полпути по коридору он резко оборачивается и кричит: — Не забудь о моем ужине, женщина! — Он разворачивается и идет дальше по коридору, оставляя меня кипеть от злости.

Он снова мной командует? Он только что запретил мне видеться с моей собственной племянницей, а теперь отдает мне приказы приготовить его чертов ужин? И он называет меня ЖЕНЩИНОЙ?

Глядя прищуренными глазами на его удаляющуюся спину, я бормочу: — Надеюсь, тебе понравится тушеное мясо с пауками.

11

ПАУК

Появившись на кухне, я сразу направляюсь к винному холодильнику, достаю бутылку каберне и приношу ее на большой мраморный столик. Я беру штопор и открываю вино, все время глубоко дыша, чтобы попытаться унять бешеное сердцебиение.

Эта гребаная самка может довести меня до сердечного приступа. И не только из-за этих идеальных сисек.

— Привет. Ирландец.

Я так поражен этим голосом, что роняю штопор и чертыхаюсь.

— Господи! Я вас там не заметил.

Мать Рейны сидит за кухонным столом и, прищурившись, смотрит на меня из-за очков. То, как она это делает, нервирует. Как будто женщина может материализоваться из воздуха, как Дракула. Я тяжело выдыхаю и добавляю более цивилизованным тоном: — Извините, миссис Карузо. Я сегодня не в себе.

Она фыркает и говорит что-то по-итальянски. Я не знаю, что это значит. Даже не хочу знать. Я беру из шкафчика два бокала для вина и ставлю их вместе с бутылкой на стол.

Я сажусь напротив нее, открываю вино, наливаю нам обоим по бокалу и поднимаю свой.

— Sláinte! (с гэльского. за здоровье/ура)

Она делает кислое лицо.

— И тебе того же.

Это заставляет меня усмехнуться.

— Это означает ”ура".

— О. Ну, почему ты сразу не сказал? — Она берет свой бокал. — В честь чего пьем?

Глядя на нее, женщину, породившую Рейну, Королеву всех сущих дьявольских сук, я кисло говорю: — Контроль над рождаемостью.

— Хех! Я выпью за это. — Мы чокаемся бокалами и выпиваем. Когда я ставлю свой бокал на стол, она улыбается мне. Почему-то это не утешает. Она говорит: — Итак. Гомер, которого назвали в честь умершего художника. Ты зарабатываешь на жизнь убийством людей, si?

Я раздумываю, как ответить, но решаю сказать правду. Она похожа на человека, который не терпит ерунды.

— Я бы не сказал, что это моя основная роль, но это определенно присутствует.

Она кивает, ворча.

— Мой муж убивал людей. Муж Рейны тоже. Это образ жизни для всех в мафии. — Она смотрит на меня поверх своего бокала, как будто ждет моего ответа.

— Если вы спрашиваете, нравится ли мне это, то ответ — нет. — Я останавливаюсь и на мгновение задумываюсь. — Вообще-то, вычеркните это. Я могу вспомнить несколько случаев, когда мне это нравилось. Но те конкретные мужчины были дикарями.

— Все мужчины дикари, — последовал ее мгновенный ответ. — Это просто вопрос степени.