Город, по которому мы ехали, конечно, представлял собой унылое зрелище. Мимо нас то и дело проносились колесницы с включённой “аварийкой”. Это значит, что эти колесницы реквизированы новой властью или боевыми подразделениями. Обычно это транспортные средства, оставленные теми, кто покинул Минас-Моргул и бежал от войны на Урук-хайю. Ни осуждать, ни оправдывать этих людей я не буду. На витрине одного из закрытых магазинов, мимо которого мы проезжали, была выведена надпись: “Не ломайте! Товара нет. Всё уже украдено.”

Многие дома здесь, на окраине, смотрели на нас темными провалами выбитых взрывами окон. Другие, словно бельмами, были прикрыты фанерными щитами. Одна пятиэтажка стояла с аккуратным проломом прямо посередине. Со стороны это выглядело так, будто какой-то гигантский меч разрубил её пополам. В этот разрез были видны внутренности квартир. Нет половины потолка, пол обрывается, а на оставшейся части как ни в чём не бывало стоит торшер, шкаф, пианино. Такое ощущение, что люди ушли отсюда только что. И вроде как так и жили — без одной стены.

Почему-то вспомнил, как вчера разговаривал с ней. Она рассказала, что два её друга, живущие в столице Рохана, Эдорасе, подвыпив, подрались между собой на счёт того, кто больше любит Урук-хайю. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Наивные либералы, никогда не державшие в руках ничего тяжелее палантира, неумело толкались и неловко упали в кусты. Они искренне полагают свою страну агрессором, а урук-хайцев — беззащитными овечками. Эти овечки сейчас бомбят город лишь за то, что он посмел не поддержать переворот на Мей-дане, справедливо полагая, что это война против всего роханского, против всего того, чем являются они сами. И не только моргульцы, но и большая часть минас-тиритцев. Те просто сдались, и у них появился Ривенделлский синдром, когда заложник сопереживает тому, кто удерживает его в неволе. Эти два друга не знают или не хотя знать, сколько грязи льют на них те самые урук-хайцы. Сколько в потомках уруков было ненависти, которая вывела их на улицы, стала движущей силой протеста и положила начало гражданской войне. Что это война против таких, как эти эдорасцы. Против их языка и культуры. Если это, конечно, их культура. Куколды! Брезгливо и противно.

Мои мысли были прерваны далёкими раскатами грома. И это ясным, солнечным утром. Значит, где-то впереди, по ходу нашего следования, есть прилёты. Сом велел остановить телегу. Он сидел впереди, рядом с водителем. Когда мы встали у обочины и открыли дверь, чтобы было не так жарко, мимо с сиренами пронеслось несколько телег скорой помощи.

— Это где-то на рынке, — прокомментировал наш водитель, он же в мирное время водитель большой грузовой телеги на одной из шахт в окрестностях Минас-Моргула. — Поедем, разберёмся, что там?

— Не сейчас, — категорично ответил Сом.

Прошло минут двадцать, как с того же направления послышались новые раскаты грома. Мы все переглянулись. Похоже, Сом был прав. Урук-хайцы сделали паузу после первого залпа, дождались, когда приедет “скорая”, соберутся люди, чтобы разбирать завалы, и в этот момент дали ещё один залп. А потом их пропаганда будет врать, что мы сами себя обстреливаем.

— Теперь поехали! — скомандовал командир.

И мы уже готовы были тронуться, когда к открытой двери телеги подошёл дедушка. Самый обыкновенный. Из тех, что стоят в очередях за какими-то справками или кормят голубей в парке. Опираясь на палку, он сделал шаг на подножку открытой двери, залез в нашу телегу и с невинным видом сел на свободное место рядом с вооружёнными людьми. От удивления мы потеряли дар речи.

Сом обернулся, увидел нового пассажира и, не растерявшись, командным голосом рявкнул:

— Передаём за проезд!

— У меня пенсионное! — дребезжащим голосом ответил пожилой мужчина, поднимая руку к нагрудному карману, раздутому какими-то бумажками. — Могу предъявить!

Сом только махнул рукой, мол, верю. Едва сдерживая улыбки, мы захлопнули дверь и покатили дальше. Так или иначе, наш путь лежал через тот самый рынок. Возле него мы и высадили дедушку, который, кажется, так и не понял, что ехал не на маршрутке.

На рынке мы застали картину разрушения. Приехавшие пожарные тушили несколько телег и торговых боксов. Отпавшее оперенье огромной стрелы, выпущенной из реактивной катапульты, картинно торчало из асфальта. Прямо на проезжей части лежало несколько трупов гражданских. Их ещё не успели убрать, только прикрыли простынями. Ярко-алая кровь вытекала из-под белой ткани, собиралась в канавку у обочины и самым настоящим ручьём текла вдоль наклонной бровки.

Но наш путь лежал дальше. И вот мы уже выехали на площадь на окраине города, там, где фронт совсем близко. Прямо посреди свободного пространства стояла реактивная катапульта и с утробным звуком изрыгала из себя фаерболы. Она была похожа на плюющуюся огнём пасть дракона. Рядом суетились какие-то люди. Сом велел притормозить, чтобы поздороваться.

— Работаем? — крикнул он какому-то человеку, на кирасе которого красовался патч с неразборчивой надписью, сложенной из рун. Таких же, какие используют наши заклятые враги аз-ховцы.

“Что это? — подумал я. — Конкурс, у кого характер больше нордический?”

Катапульта на время замерла, и я смог расслышать ответ воина.

— Работаем по зелёнке, — махнул он рукой в сторону, куда улетели огненные шары. — Шлём привет. Почта Новорохана!

Сом одобрительно засмеялся. А я успел заметить, что мужики, обслуживающие катапульту, похоже, под градусом. Мы поехали дальше, когда наш командир внезапно обернулся и посмотрел мне прямо в глаза.

— Пьяному сержанту-артиллеристу наплевать на то, как долго готовился спецназовец, — пошутил он, будто угадав мои мысли.

— Я его знаю, — Сом мотнул головой в сторону оставленной нами катапульты. — Реальный мужик, боевой, а не какой-нибудь зам. кам. по публичным домам.

Следующий раз мы остановились перед блокпостом на въезде на гигантский мост, тянущийся до самого Минас-Тирита. Здесь скопилось много народа. Бородатые гномы, дежурившие у шлагбаума, почему-то никого не выпускали. В очереди в основном стояли пожилые люди. Они с мольбой обращались к гномам, которые ещё какие-то десять лет назад воевали против Рохана, а теперь стали кем-то вроде наёмников.

— Куда ви спешите? — шутили они с характерным акцентом. — Нам с вами и тут корошо, да?

Впрочем, препятствовать пассажиропотоку было не в их интересах. Все знали, что гномы за “долю малую” выпускают пенсионеров, которые едут получать пенсию на подконтрольной Урук-хайе территории.

Нас-то, конечно, пропустили. Мы выехали на мост, а затем свернули с него и начали двигаться не к линии фронта, а вдоль неё. Наконец, мы достигли места, ещё недавно занятого вражескими войсками. Первыми нас встретили мёртвые тела, аккуратно выложенные по линии вдоль дороги. Судя по обмундированию — урук-хайская национальная гвардия. Что интересно — все они были без обуви.

Это военный парадокс. Тут, конечно, можно посчитать, что дело ясное — урук-хайская обувь действительно лучше нашей. Тем более, мы часто одеты и обуты во что попало. А комплекты роханской униформы стали поступать к нам совсем недавно. Человека гражданского подобное может возмутит и удивить. Но я отлично понимаю, что на войне рамки брезгливости и морали сильно сдвигаются. С натёртыми до крови ступнями сильно не повоюешь. А двигаться, да ещё на жаре, приходится постоянно. Но парадокс в том, что я видел фотографии расстрелянных валинорцами охранников арнорских концлагерей, и там картина была такой же. А уж кого-кого, а валинорцев трудно упрекнуть в недостаточной или неподходящей экипировке.

Впрочем, дальше картина была ещё хуже. Прямо на дороге стояло несколько раскуроченных фаерболами урук-хайских телег. Попадания были свежими — ямы, сделанные взрывами, ещё дымились. Здесь трупы валялись без всякого порядка. Кажется, обстрел застал гвардейцев прямо на марше. А это самое опасное. Мы вылезли из телеги, и наш командир заглянул в раскрытый зев одного из подбитых транспортных средств, откуда пахло гарью и кровь.