— По… мо… ги, — Дышал тяжело, со свистом. Демон или человек? Остаться и помочь или бежать быстрее к дорожному кресту, упасть на колени да молиться, пока солнце не встанет?

Я дрожала от страха. Хотелось сбежать, но вот только… Матушке ведь тоже никто не помог. Как долго она лежала одна, на полу, пытаясь дотянуться до полки и встать? Разве не я только что злилась, подозревая что староста намеренно бросил ее одну? Могла ли сейчас поступить так же?

Закрыв глаза и прошептав матери-заступнице молитву, я осторожно дотронулась до державшей меня руки. Та была холодная, но, прислушавшись, я уловила биение сердца. Редкое. Если все это не было мороком, то ему и правда нужна помощь, и как можно скорее. Я нашла среди своих склянок укрепляющий настой. Моему ночному незнакомцу явно нужна была помощь хорошего лекаря, и чем быстрее мы до него доберемся, тем больше у него было шансов.

— Выпей. Это поможет идти.

Незнакомец выпил и поморщился. Да, горько, но крестьянским травникам что делать-то?! Мед и другие травы изменят не только вкус, но и свойства настойки, а сахар только у зажиточных бывает, да и то по праздникам.

— Сможешь встать? Сама я не смогу тебя до постоялого двора донести.

— Не… постоялый… двор. Найдут, — опираясь на мою руку, мужчина, после нескольких попыток, смог подняться. Он сразу же упал на меня, и мы оба едва вновь не оказались на земле. Я перехватила его за руку и пояс, так, чтоб перенести основной его вес на меня, и мы медленно начали выбираться на тракт. Получалось плохо. Он все хватался за распятие, висевшее на шее. Молился наверняка. Я тоже перебирала все известные мне молитвы и просила святых обо всем — и о помощи, и о защите, и о силе — чтоб не упасть под весом этого человека.

Но не ко всем моим просьбам святые были благосклонны. Ноги по влажной земле скользили, и пару раз мы падали обратно, и, если б склон не был таким сухим, то точно не смогли бы выбраться. Я осмотрелась. Постоялый двор и деревня находились одинаково далеко от нас. Идти придется несколько часов, и то если без отдыха. При ярком свете луны я смогла рассмотреть спасенного. Бок простой рубахи, явно с чужого плеча, был темнее. Я приподняла край рубахи, и увидела самодельную перевязку. Хорошо. Больше шансов, что дойдет до места.

— Можем на постоялый двор отправиться — там младший сын управляющего людей штопает, — я вновь попыталась уговорить его. — Или в деревню мою, к барону де Плюсси попробовать обратиться.

Он помотал головой, точно упрямый мул.

— Помоги сама. Смыслишь же.

Разговаривал он уже четче, но короткими, рубленными фразами, словно каждое слово давалось с трудом. Настой сработал или не такая уж и серьезная была рана, а сознание он потерял от падения? Осмотреть бы его — но не класть же посреди дороги!

— Вдруг тебе лекарь настоящий нужен? Я людей штопать не умею, только в травах немного разбираюсь. Не боишься помереть под моим присмотром?

— Нет. Только ты. Иначе — смерть. Щедро отплачу.

Я еще раз посмотрела на его испачканную рубаху, слишком большие, подвязанные поясом штаны, да протертую до дыр обувь. Выглядел беднее меня.

— Поклянись, что меня не тронешь, и я помогу. Богом и королем поклянись.

Лицо незнакомца дернулось. Я задержала дыхание. Неужели не сможет? Неужели лихого человека подобрала, и тот сразу как в себя придет, меня на тот свет отправит?

— Клянусь. Справедливейшим и милосердным Богом и истинным королем Физалии. Я не причиню тебе зла. И пусть гром поразит меня, коль дерзну стать клятвоотступником.

Мы отправились обратно в мою деревню. Мой неудавшийся побег продлился меньше ночи.

С каждым шагом, что приближал меня к деревне, я сомневалась. Решиться на побег в неизвестность было страшно и вместе с тем так освежающе легко. Я знала, что оставляла позади и к чему теперь возвращаюсь.

Стоило ли ради жизни одного незнакомца рисковать своим будущем?

Нет. Я не хотела быть женой Тома, не хотела даже думать о бароне де Плюсси, но и равнодушно пройти мимо чужого страдания не могла. Даже при мыслях о таком я затылком ощущала укоряющий взгляд матушки.

Незнакомец споткнулся на ровном месте, и мы едва не упали вновь. Даже при скупом лунном свете было видно, что его лицо покрылось испариной. Дыхание его вновь участилось.

— Как тебя звать?

Он посмотрел на меня, будто не понял, о чем спрашиваю. Или собственное имя от боли позабыл?

— …Джон.

— Тебе придется дойти самому, Джон. Помни — я не донесу.

Он посмотрел на меня и медленно моргнул. Кивнул. Медленно, считая шаг за шагом и стараясь не упасть, мы шли. Готова поклясться всеми святыми — дорога назад была трижды длиннее! Небо на востоке начало сереть к моменту, когда мы добрались к покосившимся воротам моего дома. Джон переставлял ноги только чудом — большая часть его веса уже давно была на мне. Я думала, что смогла уйти совсем недалеко, но дорога обратно заняла большую часть ночи.

Одновременно хотелось спать, кричать, плакать и злиться, что не бросила Джона там, где нашла, но пришлось молча закатать рукава и работать. Вновь набрать ледяную колодезную воду, вновь скрип половиц и хриплое дыхание человека в покосившемся доме, вновь привычно обтирать больного.

Рука Джона дернулась, когда я принялась развязывать его рубаху. Он схватился за распятие. Маленькое, золотое, оно было украшено искусной резьбой, и больше походило на женское. Подарок невесты?

— Я не трону, не воровка ведь. Мне нужно осмотреть и промыть рану.

Дождавшись, когда он кивнет, я сняла с него рубаху и развязала пропитанную кровью повязку. Это тряпье придется сжечь — из-за грязи и крови вновь использовать его, даже после стирки, опасно.

Рана оказалась небольшой, но глубокой и даже на вид опасной. Я никогда подобного не видела. В деревне-то все больше от инструментов — кто лопатой палец ноги отрежет, кто с топором в лесу не управится и по ноге себе ударит.

Я плеснула на рану вином. Джон выругался, но явно пришел в сознание.

— Зашить и перевязать?

— И прижечь.

Мгновенье мы смотрели друг другу в глаза. Я отвела взгляд первой.

— В дурном месте находится. Если что-то в животе задело, то я выходить тебя не смогу.

— Не задело. Бог… не бросит, — слова Джона вновь звучали все тише и медленнее. Стоило поторопиться. Как говорится, на бога надежды хороши, но и самому рассиживаться не стоит.

Я растопила печь. Омыла руки вином. Достала из склянки на полке иглы. Я их даже с собой не брала — сделаны они были кое-как, а и зашивала я раньше только тех, кто либо совсем беден был, либо кого поопытнее мог и не дождаться. Сунула кончиками в огонь. Сама сделала большой глоток вина и предложила Джону. Тот благоразумно не отказался. Я протянула ему древко из вишни, что смачивала в дурман-траве.

— Прикуси.

Я помолилась, но руки мои дрожали, и в душе не было уверенности.

— Бог правда поддерживает тебя?

— До сих пор… не бросил… же.

— Тогда помолись ему с особым усердием, — попросила я и начала штопать. Джон продержался пару стежков, после застонал. Я старалась шить быстро, но не небрежно. Где-то рану вновь приходилось смачивать вином. Дурман-трава то ли не действовала, то ли боль была слишком сильной и держала его в сознании. Судя по солнцу прошло не более получаса, но, как по мне, так не менее дня. Когда я закончила, Джон был без сознания.

Нам обоим оставалось лишь надеяться, что он очнется. Еще один труп в моем доме объяснить будет трудно. Нанеся сверху мазь из тысячелистника и полыни, я перебинтовала его. Хотелось выпить остатки вина и уснуть, забыв о всех бедах, но нужно было работать. Из-за Джона, я опоздала к началу работ в поле. Одна из женщин зло крикнула мне:

— Мы за тебя работать не будем! Отдыхать она вздумала! Чтоб все отработала — хоть до ночи в этой земле копайся!

В том году я помогла ей с пальцем на ноге. Тот был уже совсем черный, но мои мази и растворы вернули ему прежний вид, даже не пришлось отрезать. Помню, она плакала и клялась мне, что по гроб своей жизни сделанное добро не забудет.