— Девочка, а девочка, что ты собралась делать с этим мечом? Положи, можешь ведь и порезаться.

— Страшно? — я взмахнула мечом, как поленом, отступая назад, дальше по коридору. Я молилась, чтобы выход был там. — Другие не защищались?

Барон двинулся на меня, но очередной взмах меча заставил его отступить. Еще пару шагов. Почему же окна в этом доме либо слишком узкие, либо в решетках? Господи, прошу, помоги мне.

Но мои молитвы не были услышаны. Я чуть оглянулась, пытаясь увидеть, есть ли позади меня дверь, и барон воспользовался этим, нападая и выбивая меч из моих рук. Он навалился на меня, приставляя нож к горлу. Я не могла даже вздохнуть, острое лезвие впивалось мне в кожу, и малейшее движение могло вызвать кровь.

— Почему тебе все еще не страшно? — обиженно, словно маленький ребенок, спросила барон.

Мне было страшно. Я боялась умереть теперь, когда познала, столько прекрасного есть в мире. И я боялась барона, потому что он был сильнее, вооружен, и совершенно безумен. Но новые знакомства и месяца путешествия изменили меня. Когда я видела барона в прошлый раз, я еще не теряла умирающего больного, которого пыталась спасти всеми силами. Не видела жестоко раненых и убитых. Не чувствовала всепоглощающей любви и наслаждения. Я была маленькой потерянной девочкой, у которой умерла мать, а барон — господином и богом для нашей и окружающих деревень. Никто не мог защитить меня от него, потому что его слова и желания для всех нас не слишком отличались от божественного повеления. Ты не можешь злиться на господа — эта одна из самых страшных ересей. Господь всегда прав.

Но барон не был господом. Он даже хорошим господином не был.

Он был бешеным псом, которого следовало убить, чтоб не заразил других.

Поэтому я боялась. Но кроме ярости я испытывала сожаления — я не хотела умирать сейчас, после того, как познала чудо прикосновения любимого человека. Ярость, от каждого его слова, за девушек, что он убил и сломал раньше, за тех, кого он и за людей-то не считал. Отвращение от его прикосновений, запаха, взгляда. И еще обжигающую жажду жить.

Этот клубок эмоций заставлял меня извиваться, пинаться, драться, как животное, которым он меня и считал. Я дернулась чуть сильнее, и сталь ножа укусила меня. Пошла кровь, и барон отдернул руку от моего горла.

— Не смей помирать так просто! — прошипел он, но я воспользовалась этим мгновеньем, и укусила его руку, что держала нож. Он вскрикнул и разжал пальцы. Я провернулась, ударяя его плечом, и потянулась за ножом. Он был так рядом, я почти чувствовала его кончиками пальцев, мне не хватало совсем немного, еще чуточку! Но руки барона были длиннее, и он схватил нож, вновь отбрасывая меня к стене. Подобрал оружие, и медленно поднялся, наступая. Я вскочила, и побежала, коридор, поворот, еще один, и — запертая дверь. Я дергала ее, как безумная.

— Я думал насладиться тобой постепенное. Твоей болью, страданием, но лучше всего — желанием этих страданий. Так смешно, когда вы, словно псы, начинаете ловить каждое доброе слово и жест, и дорожить ими. Но ты посмела сделать не так, как я желал, испортить себя, и поэтому я тебя убью.

Он занес надо мной нож. Меня всю трясло. Бросаться на него, укрыться от удара, у меня были мгновенья — но я не понимала, что делать. И в этот момент раздались глухие удары, ругань, с тяжелым скрипом где-то открылась дверь и я услышала знакомые голоса. От облегчения ноги перестали меня держать, и я сползла на пол.

— Мария?

— Я тут! Помогите! — закричала я. Барон выругался, и громко спросил:

— Кто посмел?! Вы знаете, чьи владения нарушаете?!

Быстрые шаги, и вот перед нами стояли запыхавшиеся Джон с Этьен.

— Отпусти ее немедленно, — приказал Джон.

— Кто ты такой, чтобы говорить мне, как себя со своим имуществом вести? Это ты ее попортил? Право первой ночи принадлежало мне, как ее хозяину. Чем возместишь мне ущерб, а рыцарь?

— Мария моя. Не смей ее трогать.

Словно насмехаясь над словами Джона, барон схватил меня за и приподнял. Я застонала от боли, и Джон сделал нервный шаг вперед. Этьен положил руку ему на плечо, останавливая.

— Мы можем договориться иначе. Не обязательно драться.

— Крестьяне — такие же люди! Как их феодал, ты должен заботиться о них не меньше, чем они — о тебе! Нельзя относится к людям, как к вещам, — возмутился Джон, и, несмотря на чудовищную ситуацию, я улыбнулась: не только меня — всех крестьян Джон считал заслушивающими жизни.

— Красивые слова для мальчишки, у которого за именем ни одной души не числится. Но думаешь, твои рано почившие матушка и батюшка де Лебрево холили и лелеяли своих крестьян? Нет, они обращались с ними так же, как и все мы. Так что ты ничем не лучше.

— Давай просто его убьем, — предложил Этьен, и от неожиданности я на мгновенье забыла о боли — а как же его желание решить все не дракой?

— И что с вами будет — мальчишки, у которых ничего, кроме бумажки, не подтверждает происхождение? — расхохотался барон. — Бумага такая хрупкая, хрупче чем человек. Может сгореть, порваться. Может и вовсе оказаться подделкой. Каков скандал — победить в турнире только для того, чтоб быть обвиненным в подделке родовых грамот.

— Я отдам весь выигрыш за турнир тебе. Это сумма, на которую можно деревню купить. Так что отдай мне одну девушку.

— Хм, — барон склонил голову, будто бы призадумавшись. — Легко обещать то, чего не имеешь. Девка сейчас в моих руках, а денег в твоих — нет. Выметайтесь из моего дома, шавки! Что вы можете сделать мне в моих собственных владениях? Вломились сюда, с мечами наголо, как разбойники. Только попробуйте меня тронуть — и ваши головы покатятся с плахи!

В словах барон была ужасная правда. Сколько бы ужасов он не творил со мной и с другими девушками, я все еще была его беглой крестьянкой, а Джон был мне никем. Конечно, за преступления барона могли осудить, но преступления нужно было доказать. Следователи ведь тоже были людьми, которые любят деньги. Барон обладал влияние и богатством, а Джон — Джон даже имя свое настоящее скрывал. Вряд ли он мог обратиться в королевский суд.

Вряд ли я доживу до момента, когда он обратится в королевский суд.

Смешно. Джон был прямо тут, но спасти себя могла лишь я сама. Я вознесла быструю молитву защитнице всех невинно убиенных, попросила защиты у матушки, и, собравшись с силами, чуть повернулась и свободной рукой что есть мочи ударила по естеству барона. Тот заскулил, но державшую меня руку разжал. Этого мгновения мне хватило, чтобы рвануться вперед. Барон ринулся за мной, размахивая ножом. Я споткнулась, но руки Этьена были уже тут, он схватил меня, и заключив в объятия, развернул, закрывая барона и Джона. Я вцепилась в его камзол и закрыла глаза. Хотелось не видеть и не слышать. Хотелось, вернуться в безмятежное утро, где единственным моим страхом были подколы Этьена. Я пыталась отдышаться, пыталась разжать пальцы, но ничего не получалось. Даже заплакать — и то не получалось.

— И что теперь? Убить меня вы не сможете. Уйти отсюда с девчонкой — тоже, ведь я доложу об этом разбое, и тебе запретят участвовать в турнире. Придется подождать еще пару-тройку лет, может, если королю повезет, и все-таки родиться мальчик, то на его трехлетие или десятилетие король устроит столь же щедрый турнир.

— Давай его просто убьем, — опять предложил Этьен. — Не хочешь сам, я могу за тебя это сделать.

— Он прав, мы не можем его зарезать, как свинью. Это должен быть поединок, объявил Джон, которому и так весь день придется сражаться с самыми умелыми рыцарями королевства.

— Что? — хором спросили я и Этьен.

— Кого ты посмел назвать свиньей? Думаешь, я буду поступать так, как ты того желаешь?! Я, барон де Плюсси, всегда поступал лишь так, как хотел сам!

Джон подопнул валявшийся на полу меч в сторону барона.

— Славный барон де Плюсси решил испытать свою доблесть, и вызвал одного из претендентов в победители на дуэль. Придя на назначенное место, мы не обнаружили барона. Испугавшись за его состояние, мы отправились к нему домой, где увидели, как он пытался жестоко убить девушку. Тут и состоялась наша дуэль, на кону которой были уже не первенство в мастерстве и удальство, но чья-то жизнь. Испугавшись разоблачения, барон поспешил, и, пропустив удар, умер.