— А че ты ее мамке все деньги отдал? Мог бы оставить себе и Светке на билет. Там три куска зелени, Егор.

Показалось мне на миг, что Егор будто бы растерялся. Зрачки его забегали, но бывший киллер как будто бы взял себя в руки, торопливо заговорил:

— Да ты ж знаешь, что щас черте че с деньгами твориться. Завтра один курс, сегодня другой. Ни черта непонятно, богатый ты, или уже с дыркой в кармане. Да и беда у Светиной мамы. Крыша прохудилась, течет, когда дождь. Штукатурка с потолка сыплется, как снег зимой. Я ей добавил на ремонт. А то так жить невозможно. Дом-то старый. Из говна и палок, — он рассмеялся. — В прямом смысле. Турлучный. Ну и вот.

— Егор, — заглянул ему в глаза. — Короче, давай по-честному. Нужна работа? Возьму. Но я должен знать, что ты мне не врешь. Что то, что ты сказал — правда, от первого до последнего слова.

Лицо Егора сделалось каменным и безэмоциональным. Пытался ли он так скрыть свои истинные эмоции намеренно, или сыграло в нем то мужское чувство собственного достоинства, когда нельзя показывать чужим людям свои переживания, сказать было сложно.

Тем не менее я не мог пустить все на самотек. Если уж пришел, пусть работает. Ремонт нам нужно завершить как можно быстрее. Однако спускать с него глаза я не буду. Хоть его история и выглядит правдивой, какой-то он все же странный. Дерганый, что ли. Правда, Егор делом доказал, что он может быть надежным человеком. Я прекрасно понимал, что без него не смог бы провернуть ту аферу на бетонном заводе. Прогнать его сейчас было бы гадским поступком.

— Не вру, Витя. У меня щас действительно сложности, и придется остаться тут, в городе. Не надолго, на месяц, может полтора. А потом уедем.

Я покивал.

— Хорошо. Но имей в виду, Егор, если с тобой будут хоть какие-то проблемы, любые, я буду вынужден принять меры. Я не могу подставлять под удар Фиму и Женю со Степанычем.

— Я понимаю, — сказал он, помолчав, и мне показалось, что в голос его вплелись какие-то горькие нотки.

Еще с вечера, когда Степаныч вернулся домой, мы договорились с ним съездить на рыбалку. Планировалось все это дело на следующее утро. Мы решили, что посидим на прудах, которые видели, когда ездили за СВД, а потом избавимся от плетки. После обеда вернемся домой.

— Ты где пропадал? — Спросил я, когда часов в десять вечера Степаныч пришел домой.

— Да так, — отмахнулся он. — Снасти готовил. У меня ж там много че есть: донки, телескопички есть. Ну и старые мои любимые бамбуковые удилища. А вот пару месяцев назад, на рынке, даже спиннинг взял. Еще не пробовал его. Вот, хоть посмотрю, как это добро работает.

Когда утром следующего дня мы подъехали к Степанычеву гаражу, который стоял почти тут же, за домом, в стройном ряду других, дебелых гаражиков из белого кирпича, я понял, что старик лукавил.

— Спининги, значит? — хмыкнул я, когда Степаныч открыл пустой гараж.

Там, рядом с автомобильной ямой, стоял свежесколоченный ящик — гробик, для винтовки СВД.

— Ты этим вчера весь вечер занимался? — Спросил я. — Снова ее законсервировал?

Степаныч не ответил толком. Он только покивал и пробурчал себе что-то под нос.

— Степаныч, ей же хана. Начерта ты ее опять хранить собрался? Мы же с тобой договорились.

— Витя, — глянул ох угрюмо. — Это моя вещь. Я сам решу, как с ней обходиться. Да и вообще, если б не ты…

— Если б не я, ты бы так и носил эту гирю на душе. Давай поступим, как я предлагал. Утопим ее где-нибудь в речке, и дело с концом.

— А если опять понадобиться? — Не унимался Степаныч.

— Не понадобиться. Я понимаю, что просить тебя откопать ее было неправильно. Мы тебе только старую рану разбередили.

— Ай… — Он махнул рукой. — Да ну, Витя. Так это же надо было, что б от Обороны отвести беду. Нормально все. Другого выхода тогда мы не видели. Но только я не согласен топить винтовку. Пусть лежит, где лежала.

— Зачем?

Степаныч, остолбенел, будто бы пораженный моим вопросом. Пару мгновений он старался найти, что ответить. Потом отвел взгляд, поджал свои полные губы.

— Пусть лежит, где лежала, — ответил он хмуро.

— Ладно, — вздохнул я. — Дед упрямый, вот ты кто.

— Не упрямей тебя, — помягчал голосом Степаныч.

Вместе мы взяли снасть, сунули в машину, заложили в багажник ящик с винтовкой. Судя по тому, что этот контейнер получился меньше старого, Степаныч разобрал оружие, чтобы проще было перевозить. Часов в девять утра мы выехали на рыбалку.

В это время. Армавирский ОВД

Оперуполномоченный Шелкопрядов устало оперся о столешницу своего рабочего места. Потом он протер глаза, глянул на тумбу. Там, в большой эмалированной кружке, покоящейся на разделочной доске, закипала вода. Маленький кипятильник натужно работал, свешивая свой черный хвостик электрошнура, протянувшийся к старой розетке. Рядом, на тумбе, ждала своей очереди полупустая жестяная банка Кафе Пеле. Красная ее крышка, правда, давно потерялась.

Леха — коллега Шелкопрядова взял крышку, чтобы положить туда отраву и загубить, наконец, надоедливую мышь, подъедавшую уголовные дела, что хранились в больших картонных коробках на стеллажах кабинета. Крышка исчезла, а мышь не сдохла и продолжала делать свое черное дело: отмазывать преступников, уничтожая бумажные доказательства, объяснения и справки со скоростью чуть ли не измельчителя для бумаги.

Шелкопрядов с тоской посмотрел на банку. Потом подвинул к себе печатную машинку. Устремил взгляд усталых глаз на маленькие буковки текста протокола, подкрутил бобину, нацелив боек машинки на пустую строку.

Дверь в кабинет открылась, и вошел Леша. Опер принес большую стопку бумаг и несколько уголовных дел.

«Висяки, небось» — с грустью подумал Шелкопрядов, глядя на тоненькие папочки.

— Ну че там, Леш? — Спросил он.

— Кофе сделал?

— Да не. Не закипела еще.

Полноватый Леша протиснулся между своим столом и стеллажом. Положил папки, тяжело сел.

— Тут ориентировки пришли, — сказал он. — Новые.

— Какие? — Спросил Шелкопрядов, не думая даже изображать заинтересованность.

Тем не менее он встал из-за стола, но больше для того, чтобы выключить вскипевшую воду.

— А вот, гля.

Шелкопрядов вытащил вилку кипятильника из розетки. Вздохнул. Потом подошел к столу. Взял первую ориентировку с фотороботом. Вчитался.

— Егор Геннадьевич Гаюнов, — прочитал он вслух. — Так, по УДО. Ого. Нормальная такая статья.

— Ага, — поддакнул Леша. — По УДО вышел. На условке болтался. Месяц как на свободе. Вроде, сначала, отмечался, отмечался, а потом исчез. Вот, в розыск объявили.

— Угу, — равнодушно промычал Шелкопрядов. — А это кто? О…

Он взял другую ориентировку с фотороботом женщины.

— Разбойное нападение? Ни фига себе, — хмыкнул он. — Ты гля.

Он показал ориентировку коллеге.

— Да кого она ограбить-то может? Ты посмотри на рожу. Ее, видать, ветром сдувает, когда по улице идет. Вон, щеки вваливаются.

Леша отложил бумажку по Гаюнову, взял из рук Шелкопрядова другую, с фотороботом женщины.

— Гаюнов, значит, — задумчиво сказал Шелкопрядов, когда его взгляд упал на первую. — Ну ладны. Будем посмотреть.

— И че ты будешь на спиннинг свой ловить? — Спросил я, заворачивая с Урицкого на Советской Армии. — Там же, небось, силявки одни плавают.

— Да похеру, че там плавает, — улыбнулся Степаныч. — Посидим просто так, хоть отдохнем. А мож, чего и наловим. Я тада засолю.

— Если че и наловим, то, скорее, котам на корм.

— Ну хоть попробую зашвырнуть его пару раз, — сказал Степаныч. — Мне мужик-продавец сказал, что он снасть на сто метров метает. Какая-то на нем крутая американская катушка стоит.

— Да какая она американская? Китайщина какая-нибудь.

— На ней че-то по-американски написано.

— А если б было по-китайски, ты б купил?

Степаныч задумался.