на месте сломанных пятиэтажек

новостройки,

чтобы потом, завернув за угол и

пройдя мимо кинотеатра, у которого так любил стрелять сигареты Мухомор,

выйти к массивной придорожной клумбе,

где среди пестрых осенних цветов

пустил свой чахлый малозаметный росток

пыльный московский

каннабис.

Я купил его себе в утешение. Себе и своей сердобольной первой жене. Больница, где отдавал богу душу мой дед, находилась в районе «Таганки», неподалеку от птичьего рынка. Жене он понравился сразу: мягкий, пушистый, как ангорка... А по мне – хомяк как хомяк, разве что с «крыльями» по бокам, – маленькие такие кисточки чистого белого цвета, якобы признак высокой породы и элитарности. Короче, на два рубля дороже вышло. Черт с ними, с рублями, после больницы, где я два с лишним часа лицезрел, как баба Рая разговаривает с моим дедом, лежащем без сознания, в параличе, как гладит его по голове, время от времени осторожно откидывая одеяло и проверяя, не переполнился ли целлофановый пакет, прилаженный между его ног... В общем, хомяк был хорошим успокаивающим средством: теплый, пушистый, живой.

Баба Рая не была мне родной бабкой. Дед женился второй раз, лет семь назад, на соседке по лестничной площадке, женщине относительно молодой и хозяйственной. Дед же мой был тот еще гандон. С придирчивым характером, домостроевским образом мышления и советским взглядом на жизнь, основательно потрепавший нервы своему сыну (моему отцу) и моей родной бабке. Царствие ей небесное.

Деда я любил. Очень. Да и он меня, кстати, тоже. Знаете, как это бывает: что стар, что млад. Внуков всегда любят больше своих детей. Парадокс, но факт. И внуки отвечают, как правило, взаимностью...

На клетку или террариум денег у меня тогда не хватило. Я раздобыл пятилитровую банку из-под болгарских маринованных огурцов, бросил туда передовицу «Масонского Жидомольца», из которой, предварительно разделав ее вострыми зубками, хомяк понастроил себе всяких тайничков и лабазов, куда потом складывал разную снедь: начиная от чипсов и заканчивая кусками мелко наломанных макарон.

Хомяк жрал все. Все, что дадут. Но жена сделала его «добровольно-принудительно» вегетарианцем. Чтобы не кусался. Кусался он, правда, – один хуй. Я глубоко убежден, что состав пищи почти не влияет на агрессивное поведение живущих на земле существ, – будь то человек, хомяк или какая-либо другая скотина... Хотя в нашей православной традиции – страсти человеческие постом усмирять. Только все это, как говорит моя мама (убежденная атеистка, кстати), – плеш-муде-кронштейн. И я с ней целиком и полностью согласен. Хотя до сих пор не знаю, что за ПЛЕШ, какие такие МУДЕ, и причем здесь неизвестно откуда взявшийся КРОНШТЕЙН... Ну да ладно.

Дед вскорости умер; как говорится, – не приходя в сознание. Чинно и благородно,

не затянув процесс расставания на долгие годы. В данном случае (в случае обширного инсульта) быстрая смерть – хорошая смерть.

Жалко, что у нас запрещена эвтаназия. И странно, что Церковь (РП) является одной из самых яростных противниц этого, на мой взгляд, богоугодного дела. Спаситель наш, правда, будучи распят, о милости сей, насколько я помню, с креста не просил... но, думаю, был несказанно обрадован, когда

измученный пустынным зноем

солдат,

отмахиваясь от жалящих слепней и оводов,

ударил Ему в грудь

тяжеловесным

римским

копьем.

Ну не просил – и не просил. У нас даже если и попросишь, никто не поможет; и не потому, что Бога боятся, а потому, что уголовной ответственности опасаются... а ты лежи с мутным взором, пускай слюни на подушку, ходи под себя, выслушивая рефлекторный мат санитарок и глубокие вздохи вконец одуревшей от тебя родни.

– Как животину твою оголтелую назовем? – моя первая жена всегда выражалась несколько витиевато...

– Почему мою? Вместе ведь покупали... и почему оголтелую?

– Кусается потому что, как псина цепная.

– Вот и назови его, пидора, – Тузик, и скажи спасибо, что не лает да не рычит...

– Уж лучше бы рычал. Все-таки какое-никакое предупреждение. А то – цоп исподтишка

за палец, – и в «жидомольца» своего с головой, как Калигула какой-нибудь под стол во время вооруженного переворота...

– А ты пальцы к нему в банку не суй. И Светония на досуге перечитай: прятался, по-моему, в момент «вооруженного переворота» Клавдий; и не под стол, а за занавеску в дверном проёме, когда Калигулу по соседству заговорщики на куски резали...

– Все равно... Но Клавдий – не звучит как-то. Пусть лучше будет Калигула. Мне так больше нравится.

– Ну, Калигула – так Калигула.

Два дня перед похоронами были чуть ли не самыми тяжелыми в моей жизни. В моральном плане, конечно. Бесконечная беготня по государственным учреждениям, ритуальным конторам, закупка продуктов и спиртного, обзвон всех ближайших родственников, друзей и однополчан. (Какое смешное слово «однополчане». Помнится, во времена моей юности так шутливо называли не способных бросить две «палки» кряду мужиков). Песня еще такая была:

Гурченко, кажется, пела... Впрочем, мне было не до смеха. К тому же дед на самом деле воевал, имел орден «Красной звезды», медаль «За отвагу» и звание старшего лейтенанта.

Его однополчане, кстати, и заказали через какую-то ветеранскую организацию пару венков с надписями на лентах: «Боевому другу от...» и «Искренне скорбим о безвременно ушедшем от нас»... и так далее, и тому подобное. Но это еще не все. Они выхлопотали в какой-то заштатной филармонии (ни у кого, кстати, толком не спросив), – «духовой оркестр»: квартет сплоченных фанатичной любовью к алкоголю и изрядно потрепанных жизнью музыкантов. О боги мои, боги! Даю бесплатный совет: никогда! Слышите? Никогда не приглашайте этих мудаков с дудками ни на одно серьезное мероприятие в вашей жизни. Я всегда поражался тому, насколько сильно музыка может повлиять на нервно-психологическое состояние человека. Казалось бы, что такого: несколько воловьих жил (или стальных, как сейчас), натянутых на кусок полой древесины, и какая-то

густо накрашенная блядь,

томно перебирая ноготками,

вступает

после третьего аккорда:

И все. Пиздец. Я весь вниманье, весь я слух. И если бы я даже не знал языка и не симпатизировал этой накрашенной, с позволения сказать, исполнительнице, – меня бы все равно цепануло... Я уверен: магия звуков гораздо выше магии красок и слов. А тут, представляете, – три с духовыми и один с ударными...

За похоронными заботами, за беготней, за решением всяческих организационных задач душевная боль как-то притупляется, становится глуше, уходит на задний план. Деда уже не вернешь, значит надо терпеть, свыкаться, приспосабливаться к этой жизни без его дурацких (и не очень) восклицаний типа: Молчи! Молчи! Ты как... о Леониде Ильиче говоришь?! Ну-ка, – цыц! Посадят тебя, дурака разговорчивого...

Когда гроб, выставив его предварительно на полчаса у подъезда для прощания, подняли и понесли, продвигаясь в сторону припаркованного неподалеку автобуса с надписью «ритуальный», мне в спину, словно гром среди ясного неба, долбанул начатый откуда-то с середины, с фальшивыми нотками и придыханием, похоронный марш. Кое-как сдерживаемые слезы после надрывного причитания бабы Раи над гробом тут же прорвались наружу и потекли неостановимым уже потоком по моим щекам. Мне было неприятно, что меня видят в таком состоянии. Подумают еще: «Ну вот, внук-то у Федора Ивановича, нажрался уже...» А я, как говорится, ни в одном глазу... Во всем виновата музыка, конечно, и эти ёбаные ветераны, дружно заполнившие второй автобус, чтобы проводить своего однополчанина в последний путь.