* * * Наш роман с тобой до полуночи, Сука здешняя, коридорная. А. Галич Чьи-то лица припомнятся, Кто-то ближе подвинется, — Это просто бессонница И чужая гостиница. Как жила? Припеваючи? Не в особом экстазе ведь, Расскажи мне о Галиче, Если сможешь рассказывать. Может, все перемелется, Может, снова навалится, — Не вдова, не изменница. Не дала... Что печалиться? Не княжна, не снегурочка. Светит тусклая лампочка. Ты ждала его, дурочка? Не воротится, лапочка. * * * Полаять, что ли, на луну? Да не поймут, пожалуй, люди. Они так любят тишину, Преподнесенную на блюде. Из раннего Белый день заштрихован до неразличимости черт. Я свернул у моста, а теперь мне, должно быть, налево... Словно Кай, что порвал за свой век больше тысячи Герд, Я заделал себя так, как вряд ли смогла б Королева. Нынче ветрено, Постум, но что они значат – ветра, С совокупностью их, с направлением, с силою, с розой? Не пришедших домой тут и там заберут мусора; Что рождалось стихом, умирает, как правило, прозой. Ничего никогда никому не хочу говорить, Повторяя себе вопреки непреложное: «Скажешь!» До того перепутана первопричинная нить, Что ее и петлей на кадык просто так не повяжешь. Нынче ветрено, милый. Как следствие – вот тебе на: На мосту ни зевак, ни гетер, ни блуждающей чуди, И, как в детских стихах, фигурируют те же: луна, Тишина и т. п. И ее преподносят на блюде. С чешуей покрывает по самое некуда вал Никакого житья – все равно, будь ты поц или гений. Я живу у моста.Я на нем никогда не бывал, И считаю, что это одно из моих достижений. Славе Цукерману На стыке двух культур – культуры никакой, Все вывезено лучшее отсюда. И вот твоя строка, не ставшая строкой В реестре прочих строк, ни Торы, ни Талмуда, Бросается в астрал, кончается тоской, Расцвеченной по грудь огнями Голливуда. В остаточной связи, на разных полюсах, По эту и по ту регалию стакана, Когда звучит рояль Бетховеном в кустах И капает вода из сорванного крана, Отчетливо паря на девственных листах, Рождаются слова Великого романа. Великого? Уволь. Пройдя по косяку Бессмертия, на борт пустыми вынув сети — Не потому, что, мол, плохому рыбаку, Как трепетной мадам, не любящей при свете... Скорее, – как тебе напишут на веку, Оно так и пойдет – рядком по киноленте. Выходит, так и есть: Вселенная – бордель, Космический притон для спермовыжималок, Лесбийская стезя... Но все же – неужель У прилетевших к нам (для пересчета палок), Мелькнувшим в облаках, раскрашенных под Гжель,- Божественный инстинкт, как наш, угрюм и жалок? Покуда не зажглась заштопанная ткань На облаке души, в штанах ли, без штанов ли, Не свой видеоряд попробуй раздербань, А таинство любви, лишенной сна и кровли, Которой все равно необходима дань Сердечного тепла – в разгар порноторговли. * * *
Где подрались скинхед и хачик (Из-за чего – пойди спроси), Там потеряла Таня мячик, Когда платила за такси. А ей налили полстакана, А ночка темная была. Она запела про ивана, Но все же с хачиком пошла. * * * Словно «Буря и натиск», когда не по Гёте, а так, Недалече от мест, где живет по наитию Пригов, Я пишу на манжете твоем, как на чистых листах, Как люблю и привык, авторучкой полжизни продвигав. Так, по ходу годин, мой оцепленный розами, мозг Выдает на гора (и пока не увял вместе с ними). Наводя по утрам, по привычке, сомнительный лоск, Я мараю стихи, что не выглядят даже моими. Монологами Федр – не заменится пение Муз, Но попробывать можно, и я, лишь бы как, попытаюсь. А тебе все равно, только б был хоть какой-нибудь вкус. Иногда он сдает. И нередко. Что сделаешь? Каюсь. Так высокая речь, для того чтобы выйти в тираж, Переходит на сленг окосевшего в баре бой-френда, Так идут напролом, критикуя чужой макияж, Так сжигают мосты. Так рождается микроЛЕГЕНДА. Заходи же ей в хвост эскадрилией, полной любви, Где в казарме тишком до полуночи дрочат пилоты. Многоточий в судьбе – словно лишнего спирта в крови, У того, кто набрал, бог весть где, перед сном обороты. Недалече от мест... Недалече от эдаких мест, Где болит до сих пор позабытая в юности рана, Я несу, день и ночь, свой писательский маленький крест. Эскадрилия спит. И ее поднимать еще рано. * * * Два чувства дивно близки нам... Пушкин Понять, в чем дело. Жить зазря, Водить по выставкам бабищу, Любить родную пепелищу И слушать только стебаря. Косить под Бродского, коря Себя за то и днем и ночью, Сводить все фразы к многоточью И говорить – не говоря. Иметь презрение к гербам. Имея склонность к извращеньям; Понять, в чем дело, но за мщеньем Не лезть к владыкам и рабам. Идти, спускаясь по ступеням, Сходя к отеческим гробам. |
