Ой, ты гой если Ой, ты гой еси, русофилочка, за столом сидишь, как побитая; В огурец вошла криво вилочка, брага пенная – блядовитая Сарафан цветной весь изгваздала; подсластив рассол Пепси-колою, Женихам своим ты отказ дала, к сватам вышедши с жопой голою. Затянув кушак, закатав рукав, как баран боднув сдуру ярочку, Три «дорожки» в раз с кулака убрав, с покемонами скушав «марочку», — То ли молишься, то ли злобствуешь, среди гомона полупьяного, — Ой, ты гой еси, юдофобствуешь под Бердяева и Розанова. А сестра твоя (нынче бывшая!) в НАТО грозное слезно просится. Ты в раскладе сём – вечно-лишняя, миротворица, богоносица. Вся на улицы злоба выльется, в центре города разукрашенном — Гости зарятся, стройка ширится, и таджик сидит в кране башенном. В лентах блоггеры пишут набело о Святой Руси речи куцые; Ты б пожгла еще, ты б пограбила, – жалко кончилась РЕВОЛЮЦИЯ. Извини, мин херц, danke schon, камрад, не собраться нам больше с силами, Где цветы цвели – ковыли торчат, поебень-трава над могилами. Прикури косяк, накати стакан, изойди тоской приворотною, Нам с тобою жить поперек дехкан, словно Вечный Жид с черной сотнею; Отворив сезам, обойдя посты, заметая след по фарватеру: – Баяртай, кампан! Вот и все понты, – как сказал Чучхе Сухе-Батору. Так забей на все, не гони волну, не гуляй селом в неприкаянных... Обними коня, накорми жену, перекрой трубу на окраинах, Чтобы знали все, чтоб и стар, и млад, перебрались в рай, как по досточке; Чтобы реял стяг и звенел булат, и каблук давил вражьи косточки. * * * Когда в сознании пологом Светильник разума погас, — Еврей, единожды став Богом, Записан в паспорте, как Спас. И во Владимирском соборе, До Рождества, среди зимы, За спины встав в церковном хоре, Пою и я Ему псалмы. * * * Все равно – что Кресты, что Лубянка, что Тауэр, Все равно, как марается мысль на устах моралиста. Это, малоизвестный в России, выходит на венскую сцену Брандауэр, Никакого уже не играя Мефисто. Повстречать человека труднее, чем бога, но вымолвить Имя Бога бывает порою намного сложней, Когда видишь вокруг то, что видишь, — твердишь о богах, что они, мол, ведь Не имеют имен и не сходят в Элизиум наших теней. Только сцена, огни и подобие Гамлета, Не того, что в трагедии вывел когда-то Шекспир, А того, о котором судить не приходится нам, да и нам ли то Обсуждать, как Брандауэр образ его воплотил. Говорят – ничего. Но на фоне тюремного задника И у нас неплохие играются роли поднесь. И хоть мы родились и умрем под копытом у Медного Всадника, Но и в каждом из нас, может статься, от Гамлета что-нибудь есть. * * *
Забористей вина бывает только – речь, И тайный голосок сквозь волны перегара: Она – все та ж: Линор безумного Эдгара... И ясные глаза. И волосы до плеч. В душе повальный срач, и в помыслах – бардак И бесконечный спор гаруспика с авгуром. Для тех, кто побывал под мухой и амуром, — Любая простыня наутро как наждак. Ты помнишь, как он пел ее и Улялюм, И прочую бурду, размазанную в прозе? Для вынесших зело, порознь и в симбиозе, Любые словеса – потусторонний шум. Но кто-то говорит, и, значит, надо сечь, И выслушать, приняв, как плач или молитву, Несказанные им, несхожие по ритму, Другие имена, Линор, твоих предтеч. Да были ли они? Но, видимо, отсель Нам их не различить, довременных и ранних, Когда тоска, как нож, запутавшийся в тканях, Вращается, ища межреберную щель. Карающий давно изрублен в битвах меч, В таких там битвах – нет! – при вскрытии бутылок. Пространство смотрит нам безрадостно в затылок. Мы входим в сотый раз в одну и ту же – течь. Марине Напечатай меня еще раз в этом странном журнале, Напиши обо мне, что отыщет дорогу талант. Проходя сквозь меня по неведомой диагонали, Эти строки замрут на свету электрических ламп. Ничего-то в ней нет, в зарыдавшей от скорби Психее, И какая там скорбь, если нет для печали угла В той обширной душе,что когда-то была посвежее, Помоложе, бодрей и, должно быть, богаче была. Напиши пару фраз о моём неудавшемся жесте, О моей неудавшейся паре ритмических па, О свободе писать... Но свобода танцует на месте, И, порою, лишь там, где танцует на месте толпа. Уходящая вглубь, оживает под кожным покровом Вся венозная сеть, и сетчатка не чувствует свет. Все, что было во мне, все, что будет, останется... Словом, Напечатай меня Так, как будто меня уже нет. * * * Это ближе к весне. Это плюнул под ноги февраль Пережеванным насом, Это ветер под кожный покров зашивает зиме эспираль, Чтобы вырвать ее самому же потом вместе с мясом. Это кем-то забитая воздуху в зубы свирель Издает непохожие звуки на звуки. Ничего не бывает на свете, наверно, серей, Чем надетые на небеса милицейские брюки. Затянись и почувствуешь, как растекается дым По твоим молодым и еще не отравленным легким. Это ближе к весне. Это день показался простым, Незаконченным и относительно легким. |
