— Видите ли, — подытожил эту часть урока Стаббс, — во вселенной тонко настроены очень многие параметры. Вероятность того, что все они именно такие, какие есть, по чистой случайности, крайне невелика. Представьте себе карандаш, стоящий на острие грифеля несколько лет.

И тут с задней парты раздался голос Стива Докинга.

— Мистер Стаббс, а вам не кажется, что в двадцать первом веке религии уже поздно косить под науку?

Стива ненавидят все учителя: он «ботаник» с характером крапивы. Его хлебом не корми, а дай поиздеваться над учителями, и в школе не найдется препода, которого Стив хоть раз не подколол или не поправил. Ну, сейчас он этому Стаббсу задаст жару.

— А религия и не пытается косить под науку… как тебя зовут?

— Стив, сэр.

— Очень приятно, Стив. Видишь ли, религия как таковая сама пользуется достижениями науки. Вне этой школы я священник, но здесь не буду проповедовать ни одну религию, теория разумного замысла — это нечто иное. Попытка понять суть вещей. Попытка докопаться до причин. Да, тут и спорить нечего, что теория родилась из попытки найти Бога — но в науке полно теорий, ничуть не менее фантастических.

— Сэр, а вы слыхали про скальпель Оккама? Что можно объяснить при помощи науки — то не требует приплетать сюда бога.

Мистер Стаббс улыбнулся:

— Тонкий нюанс, Стив: теория разумного замысла не пытается объяснять то, что объяснила наука. Наука говорит о «Большом взрыве»? И отлично, кто спорит? Теория разумного замысла пытается найти ответы на те вопросы, которыми наука не задается… или объяснить то, что наука пока объяснить не может. Наука ответила, как была создана вселенная, но не может ответить, почему она такая. Почему все параметры так хорошо подобраны? Ведь достаточно изменить всего лишь что-то одно — и жизнь была бы невозможна.

Но Стив уже вошел в раж.

— Во-первых, сэр, вы есть никто иной, как углеродный шовинист. Вы слишком ленивы, чтобы попытаться представить себе иную форму жизни, кроме той, какую вы видите вокруг себя…

— О, у меня не настолько мощное воображение, — коварно усмехнулся учитель, — поэтому я воспользовался достижениями науки. Я ознакомлен с теоретическими обоснованиями жизни с иной биохимией, например, на фторе вместо углерода…

— Ну вот, — торжествующе воскликнул Стив.

— … Только, Стив, ты упустил один момент. Как я говорил ранее, при изменении константы «сильного взаимодействия» вселенная состояла бы только из водорода, что сделало бы невозможным никакую научно обоснованную альтернативную жизнь, если только ученые уже не обосновали возможность жизни из чистого водорода.

Но сломить Стива Докинга оказалось не так-то просто.

— Во-вторых, сэр, у науки есть несколько теорий, почему все константы вот такие, какие мы видим. Например, теория струн допускает существование не менее десяти в пятисотой степени различных вселенных, которые могут отличаться от нашей даже очень сильно. И объяснение того, почему мы видим вокруг себя тонко настроенную на нас вселенную, очень простое: жизнь появилась там, где для этого случайно совпали все условия. При этом остальные мириады вселенных могут быть непригодны для жизни.

Мистера Стаббса это не обескуражило.

— Мне известна эта теория, Стив. Но я не могу не отметить один позорный для научного сообщества факт: теорию разумного замысла называют псевдонаучной потому, что ее, видите ли, нельзя проверить экспериментом…

— Все верно, любая научная теория должна быть экспериментально проверяема! — с запалом сказал Докинг.

— Ну так скажи мне, Стив, кто и когда провел эксперимент по отправке зонда в соседнюю вселенную? Риторический вопрос. Налицо двойные стандарты: теория мультивселенной считается научной, хотя ее невозможно проверить экспериментально, а теория разумного замысла — не научная. — Он обвел класс взглядом: — вот скажите мне одну вещь. Все вы знаете кучу фильмов и книг, описывающих параллельные миры с драконами, эльфами и колдунами. Возьмем хотя бы «Хроники Нарнии»: идея, что вы можете войти в шкаф, даже супернаучный, и выйти в соседней вселенной, может считаться научной?

— Это же сказка, — сказал Алекс у меня за спиной.

— Конечно, сказка, — кивнул Стаббс. — Но вот Стив убеждает нас, что это научная теория. То есть, на самом деле, я не оспариваю теорию мультиверсума, и теоретически, может быть, существует иное измерение, в котором, например, магия существует и является наукой. А теперь скажите мне, почему теория о шкафе, открывающем путь в мир магии — это научная теория, а идея о том, что наш мир создан кем-то могущественным — псевдонаука?

И пока Стив подыскивал аргументы, третья банка во мне взяла все в свои руки.

— Прошу прощения, сэр! — сказал я. — Вы можете спорить со Стивом очень долго, но вместо этого хотите, я расскажу вам всем, как на самом деле все было?

— Как на самом деле было что? — уточнил Стаббс.

— Ну, про Бога, религию и теорию разумного замысла?

— Хм… Хорошо, давай послушаем твой вариант.

— Отлично! — с этими словами я вышел к доске и обвел класс взглядом. — Итак, поскольку я не очень дружу с научной терминологией, то рассказывать буду простыми словами. Значит, эта история началась примерно два миллиона лет тому назад, плюс-минус. Жили-были две обезьянки. Одна была нормальная и адекватная, а другая немного… с очень развитым воображением. Она всегда и всего боялась, ей вечно мерещились опасности, обычно там, где их на самом деле не было. Травинка шелохнулась — она мчится к дереву. Кустик зашелестел — она на дереве. В общем, жилось ей трудно: то и дело приходилось бросать все, включая еду, и спасаться на дереве. Как-то раз обе обезьянки пошли на водопой по тропинке, ну и, как водится, пугливой померещился хищник и она стремглав бросилась на дерево. А нормальная спокойно пошла дальше. Но дело в том, что за следующим кустом действительно скрывался хищник… и нормальную обезьянку съели. А пугливая выжила, размножилась и передала своим потомкам ген, отвечающий за чрезмерное параноидальное воображение. Эти потомки благополучно размножались, потому что постоянный страх перед мнимыми опасностями дает больше шансов выжить, если кроме мнимой опасности существует незаметная настоящая. В конце концов потомки параноидальной обезьянки научились делать инструменты, овладели огнем и построили цивилизацию. Но вот этот ген, заставляющий всегда подозревать опасность, никуда не делся. Именно поэтому люди склонны придумывать нелепые теории, заговоры правительства, инопланетных рептилоидов и прочую фигню. Ну просто потому, что ген требует опасаться чего-то, если реальной опасности нет — ее нужно выдумать. Вот и вы, мистер Стаббс, подозреваете, что создание вселенной — чей-то план. Но на самом деле нет никакого плана.

— Интересная, хм, теория о двух обезьянках, — кашлянул Стаббс.

— Это не теория, сэр. Это событие, имевшее место быть примерно два миллиона лет назад.

— И откуда ты это знаешь?

— Мне мама рассказала.

Класс взорвался хохотом.

Мистер Стаббс ухмыльнулся.

— Тогда осталось узнать, кто рассказал это твоей маме.

— Ее мама, моя бабушка.

— А твоей бабушке кто рассказал?

Тут бы мне следовало остановиться, но здравый смысл, захлебнувшись третьей банкой, безмолвствовал.

— Никто, сэр. Она была непосредственным участником той истории.

— В смысле⁈

— Это она сидела в кустах и съела адекватную обезьянку.

Мне показалось, что окна едва не вылетели от взрыва хохота.

— Таким образом, сэр, можно сказать, что моя бабушка и есть бог, создавший людей такими, какие они есть нынче. Но вместе с тем, она не имеет отношения к созданию вселенной, иначе я бы об этом знал.

— Не слушайте Влада, он русский, — сквозь хохот прокричал Джон Роулинг, — русские могут выпить бутылку водки — это хуже виски! — и быть совершенно трезвыми на вид. Только начинают нести лютую ахинею.

Джон меня ненавидит: я дважды отбивал у него девушку. Он уже усвоил, что я применяю насилие только в ответ на насилие, и потому часто пытается меня поддеть, не опасаясь расправы.