— М-да, — протянула Войс.

— Хрен там это была первая попытка, — сказал я.

— Хрен там это была первая попытка, — сказал я.

— Вам случалось грабить банки, Владислав? — полюбопытствовала Нари.

— Я грабил разбойников, ростовщиков, сборщиков податей, скупщиков краденого… да всю эту шваль не перечислить и не упомнить. Теперь вот порой у мафии ворую деньги. Стараюсь выбирать жертвой того, у кого деньги нечестные, чтобы он не смог заявить в полицию.

— Только это… вы лучше не упоминайте сборщиков податей.

— Почему? — удивился я.

— Потому что грабить разбойников — это приемлемо с моральной точки зрения. Грабя сборщиков податей, то есть чиновников на службе государства, вы сами становитесь разбойником, — пояснила Нари.

Я фыркнул.

— Нари, боюсь, вы слабо себе представляете древние времена и средневековье. Начнем с того, что налоги и подати — вещи очень разные.

— В чем разница? — приподняла брови она.

— Налог — он процентный, его взыскивают только с тех, кто зарабатывает деньги. Налог на землю и недвижимость — он налагается на тех, кто владеет землей и недвижимостью, то есть на состоятельных людей. Налог в любом случае налагается только на владение чем-либо, хоть деньги, хоть имущество. А подать налагается безотносительно того, владеете ли вы хоть чем-то. Она фиксированная — подушная с человека, подворная — с дома, поземельная — с урожая и так далее, и никого не волнует, а есть ли у человека хоть грош в кармане, а есть ли в доме хоть что-то, кроме стен и крыши. Вынь да положь! Неурожай, заморозки, засуха? Ваши проблемы, а столько-то зерна сборщику отдайте, и плевать, что сами потом сдохнете. Нет денег или зерна? Палки для таких самое легкое наказание. Нынешние законы предусматривают помощь многодетным семьям — а давешние сборщики податей ничтоже сумняшеся отнимали за долги последнюю корову у многодетного крестьянина. И потому — да, я их убивал и ел без зазрения совести. Я вам больше скажу, Нари… За многие тысячи лет я перевидал миллионы человеческих лиц и теперь способен определить мерзавца по лицу. Так вот, среди сборщиков податей порядочные люди были единичны.

— А можно подробнее про лица? Вы способны по лицу узнать, хороший человек или плохой?

Я покачал головой:

— Не совсем так. Плохие люди очень часто имеют нормальные лица, особенно это характерно для мошенников. Ибо мошенник с мерзким лицом никого не обманет. Но вы хоть раз в жизни встретили хорошего человека с лицом сволочи?

Нари чуть задумалась.

— Нет.

— Вот и я — нет. Ни разу за многие тысячелетия не было такого, чтобы человек с мерзким, отталкивающим лицом оказался хорошим и добрым. Я не могу распознать каждую встреченную сволочь по лицу — но если распознал и определил как сволочь — ошибка исключена. Я не помню, чтобы ошибся хоть раз.

Нари сделала пометку в блокноте.

— А вы когда-нибудь пробовали зарабатывать честно?

— Конечно, но это было раньше. Поскольку мне нравятся молоденькие девочки, то я сам выгляжу молодым пареньком. И раньше все было хорошо, а потом вы напридумывали фигни с запретом детского труда… Пришлось перейти на грабежи преступников.

— А какой именно работой вы обычно зарабатывали?

— О, кем я только не был… Например, во время второй мировой я жил в одной деревне с прабабушкой Евы Леринц и промышлял охотой. А однажды даже был секретарем папы римского.

— Да ладно⁈ — хором воскликнули Войс и Нари.

— Угу. Получил место благодаря тому, что знал в тот момент около пятидесяти языков, и был довольно знаменит. Посмотреть на меня приезжал даже Наполеон Бонапарт собственной персоной.

— Поразительно…

— Ага. Он обо мне, правда, высказался нелестно: дескать, зачем ему, то есть мне, столько языков? Ему же все равно нечего сказать… И в его голову даже не закралась мысль — а о чем мне с ним говорить и зачем оно мне надо?

Тут Войс указала пальцем на афишу:

— Смотрите, сюда зоопарк приехал. Давайте пойдем? А то я последний раз была в зоопарке, когда мне было восемь… Только Владди, уговор: никого там не есть и монтировкой не убивать, хорошо?

— Без проблем.

И мы пошли в зоопарк.

По пути Нари спросила:

— Владислав, а каковы вообще пределы вашей способности учить языки?

Я пожал плечами:

— Без понятия, никогда не интересовался. Надо знать какой-то язык — через пару недель я его уже знаю и говорю без акцента, хоть и не как носитель… И самое любопытное — что я до сих пор порой подозреваю, что на самом деле не владею членораздельной речью в вашем понимании.

— А сейчас мы что слышим? — удивилась Войс.

— Имитацию, возможно. Дело в том, что я не так воспринимаю слова, это видно на текстовой форме. Парадоксально, но я не могу читать по буквам. Если показывать мне карточки с буквами, образующими слово — само слово я прочитать не смогу.

Нари приподняла брови:

— Почему?

— Мне очень трудно воспринимать составные символы. Для меня слово — единая сущность. Стоит взять текст и случайным образом убрать из каждого слова одну букву — и для меня он станет нечитаемым. Кстати, поэтому у меня всегда высший балл по грамматике: я никогда не делаю грамматических ошибок. Для меня слово с ошибкой — это уже другое слово, бессмысленное.

Войс нахмурилась:

— Погоди, а как тогда ты на компьютере печатаешь?

Я скорчил страдальческую мину:

— Это просто мука.

Затем мы пришли в зоопарк.

Войс с любопытством рассматривала животных. Зверинец оказался неплох в плане разнообразия, хотя я все это видел тысячу раз. Медведи — две штуки, один бурый, другой белогрудый, в разделенной стенкой клетке, слониха со слоненком, некрупный бегемот, пара львов, тигр, ягуар, два леопарда и самка снежного барса, ну и куча зверья помельче, даже пара пони для катания малышей. В общем, понятно, почему входные билеты по десять баксов: зверей много, особенно крупных, расходы большие.

Я смерил львов мрачным взглядом. Интересно, что хуже — умереть от монтировки или жить в клетке? Риторический вопрос для того, кто родился свободным, а вот у рожденного в неволе, который не знал ни бега по прерии, ни азарта охоты, может быть иная точка зрения на приспособление для смены колеса.

О, а вот и киоск с гамбургерами.

Покупаю три штуки, вынимаю котлеты. Первый гамбургер — булка, сыр и зелень — отправляется в хобот слоненку, затем я подныриваю под цепь ограждения и иду к медвежьей клетке.

Мой маневр замечает работник зоопарка, присматривающий за пони, и бежит на перехват, но я уже у клетки.

— Стойте! Не подходите близко!!!

Я ухмыляюсь и отдаю медведям по гамбургеру.

— Ага, еще скажите, чтобы я к барсу не подходил.

Медведи спокойные, берут угощение чинно и аккуратно. Выросли в неволе, тут все понятно.

Затем я двинулся к клетке со снежным барсом. Работник попытался меня оттащить, но я одной рукой — во второй котлеты — ухватил его за воротник и оторвал от земли.

— Есть такое правило — никогда не прикасаться руками к диким животным. Считайте, что я дикое животное. Ради вашего же собственного блага, хорошо?

До него дошло — не столько словами, сколько демонстрацией силы. Ничего удивительного: сила и доброе слово всегда доходчивей, чем просто доброе слово, эту истину я открыл задолго до Аль Капоне.

Барсиха поначалу не проявила интереса, но вскоре запах котлет, протянутых сквозь прутья, достиг ее носа. Судя по ее форме, зверей тут кормят по принципу «чуть меньше естественного рациона». С одной стороны, это правильно, чтобы не жирели, бегать-то негде и незачем. С другой — звери никогда не наедаются до отвала.

Барсиха вначале повела себя настороженно, так что мне пришлось стоять с вытянутой рукой минуты две. Наконец, она приблизилась и взяла котлету, после чего я скормил ей остальные.

Вытираю руки о бумажный пакет и отхожу от клетки — а за мной уже собралась толпа с телефонами.

— А че это вы тут столпились и снимаете? — улыбаюсь я. — Это был не смертельный номер, если что, снежные барсы на людей не нападают, вы не знали? Я совершенно ничем не рисковал.