— Стоя по стойке смирно,

Танцуя старательный дэнс,

Мечтая, что ты генерал,

Мечтая, что ты экстрасенс,

Зная, что ты воплощение

Вековечной мечты,

Весь мир — декорация,

Когда появляешься ты,

Козлы, Козлы…

Мои слова не особенно вежливы,

Но и не слишком злы,

Я констатирую факт. Козлы!

В кружке Унылые Руки,

Все говорят, как есть,

Но кому от этого радость,

Кому от этого честь?

Чем более ты скажешь,

Тем более ты в цене,

В постели вы, как в проруби,

В работе вы, как на войне;

Козлы, Козлы…

Увязшие в собственной правоте,

Завязанные в узлы.

Я тоже такой, только хуже

И я говорю, что я знаю. Козлы.©

Еще после первого куплета, от столика у стены, к сцене, где я жег аккордом, бросились два вскочивших крепыша в гимнастерках без знаков и отметок. Но из-за стола, поднялся, преградив им путь, поэт- педик Кузьмин. Его попытались отшвырнуть с дороги, но, к моему полнейшему изумлению, педрила красивым и мощным прямым с правой, отправил на пол одного и повернулся ко второму.

Тут вскочили все, завизжали дамы, и спустя пару мгновений в кабаке полыхал полноценный махач поэтов.

Я не останавливался, наконец то почувствовав себя рок- звездой.

Лишь краем глаза замечая, как Миша Гриценко умело отмахивается от какого то долговязого урода, которому Ирка тут же разбила о голову тарелку. А стервоза Воронцова, невозмутимо стоит у стены, держа в руке бутылку за горлышко.

Закончив второй куплет, я увидел, как на сцену запрыгнули двое давешних крепышей. Я резко оборвал песнь, аккуратно отставил гитару, развернулся к мудилам, и встретил прямым с левой, ближнего ко мне.

— Ха! Я — мега маг, и сейчас буду вас пи@дить долго и больно. — злорадно подумал я.

Но, сначала мне прилетело кулаком в левый глаз, а потом стул, с каким то звонким треском, врезался мне в макушку, и рассыпался.

Это почему это⁈ Это была последняя мысль, что у меня мелькнула, прежде чем я потерял сознание.

Запах был настолько резкий и мерзкий, что я рывком сел, и открыл глаза. У моего носа водил вонючей ваткой пожилой мужик, с длинными седыми волосами, одетый в черное. Я отшатнулся, прижавшись спиной к стене, и огляделся.

Тусклая лампа, забранная решеткой, зарешеченное оконце под потолком, да и седой мужик сидел напротив меня на шконке, присобаченной к стене. Как и я.

Старик увидев, что я полностью очнулся, некоторое время меня пристально разглядывал. Потом усмехнулся, встал, прошел в угол, и выкинул аммиачную ватку в парашу. Вернулся, и уселся снова напротив. Несмотря на полутьму, я его узнал, и воскликнул:

— Профессор Гершензон! Где это мы?

— Отдел Милиции на Большой Дмитровке — ответил профессор, продолжая меня изучать взглядом.

Я вспомнил, как мне прилетело стулом по голове, и не удивился. Но вот присутствие профессора, со значком депутата, сильно диссонировало с вонючей камерой.

— А вы что здесь делаете?

— В твоих документах, Смайли, стоит отметка спецучета. О всех происшествиях с носителями этого литера, немедленно докладывают в мой департамент.

— Зачем?

— Дело в том, Боб… я могу тебя так называть?

— Конечно, профессор.

— В твоем случае, в мой департамент пришло сообщение, что «м» -одаренный, с даром, исключающим любое агрессивное воздействие, избит до потери сознания.

— Ну, не то чтоб прямо избит…- я подвигал рукой челюсть, и прислушался к себе. Болел затылок, но, с учетом того, что именно по нему прилетело стулом, не так уж и болел. Еще, кажется, под левым глазом у меня будет синяк. Но самочувствие, вполне сносное, ващет.

— Я вижу — снова усмехнулся старик — но твои должностные обязанности в НКВД, определены исходя именно из твоей одаренности. И я обязан понять, что произошло. И, по необходимости, принять меры.

— И какие же меры теперь нужно ожидать?

— Да никаких — пожал Гершензон плечами — все с тобой, и твоей одаренностью в порядке. Просто нужно меньше пить.

— Это как?

— Это так, что стоит тебе напиться, и твоя одаренность идет вразнос. Сама решает, что есть агрессивное воздействие, а что нет.

— То есть, когда Ваня Петрухин, получил от меня коленом по яйцам- он был бухой? — я вспомнил, как меня испытывали на полигоне НКВД методом обстрелов и взрывов, и поежился.

Иван Петрухин, — тот самый могучий сотрудник охраны, один из немногих, о чьей одаренности я знал. Что то типа «каменная кожа» из комиксов, ничем не пробивается. Про остальных мог лишь гадать, не сталкиваясь лично. А спрашивать — это вроде как не приветствовалось.

— Везде своя специфика, Боб — профессор вздохнул — Петрухин тебя зафиксировал, и решил что ты безопасен. Вот так это у него работает.

Он встал, я тоже. И мы пошли к выходу из камеры.

— А ты куда собрался? — спросил меня Гершензон.

— А что мне здесь делать? — удивился я.

— Боб, ты доставлен в отделение милиции, после участия в драке, в центре Москвы. Драки, которую ты, как я понял, сам и спровоцировал. Так что жди, когда милиция и суд решат, что с тобой делать.

— Вы серьезно⁈ Сотрудника Первого Отдела ГУГБ, будут судить⁈

— Ты нарушил закон, Боб. И это требует правовой оценки и принятия мер.

— А если бы это были вы?

— И меня бы судили — пожал плечами он — только наказание, вступило бы в силу по истечение депутатских полномочий. Закон один для всех.

— Обалдеть…- эта реальность меня изумляет все больше.

— Не переживай, Смайли. Я не думаю, что тебе сунут реальный срок.

— Срок?!!!

— Ну, на какого судью нарвешься. Но, я думаю, изолировать от общества тебя нет смысла.- он похлопал ладонью по железной двери камеры. Она тут же открылась.

— До встречи, Боб — он надел шляпу, и вышел. А я уселся обратно на шконку…

Человек в ботинках без шнурков, выглядит откровенным сбродом.

Меня повели к дознавателю спустя минут пятнадцать, после ухода Гершензона. Я успел лишь понять, что где-то остались мои шляпа, галстук и пиджак. На мне лишь брюки, ботинки без шнурков, и рубашка.

Но не успел я толком начать упорядочивать кашу в голове, как меня повели на допрос. Выводящий, на мои заложенные за спину руки, сообщил, что можно не напрягаться, да и вообще, был скорее добродушен.

Из подвального коридора с железными дверьми по сторонам, мы поднялись на первый этаж. С уже солидными деревянными дверями. В одну из них мы и вошли.

Парень за столом, лицо имел не сильно обезображенное интеллектом. Впрочем, я чувствовал, что у меня наливается синяк под глазом. Так что, мы вполне соответствовали друг другу.

— Борисов! — воскликнул он, — наконец то.

Словно я где то загулял, пока он грыз ногти, меня ожидая.

— Садись,Борисов — он кивнул на стул у своего стола — Я лейтенант Сидоров, дознаватель отдела. Сейчас мы тебя быстренько опросим, и покончим уже с этой дракой.

— Покончим? — я не очень понимал, что происходит, и как себя вести.

Большой кабинет тонул во мраке, лишь мы с Сидоровым, сидели в круге света от настольной лампы.

— Остальных судья уже отоварила. Ты последний остался.- лейтенант Сидоров всем своим видом выражал удовлетворение сделанной работой. Выдернул из пишмашинки лист бумаги — на вот, ознакомься. Если есть возражения, или уточнения, вот тебе листок, вот ручка, пиши. А я чайку соображу. Ты будешь?

— Не откажусь. Быстро тут увас.

— А чего тянуть? — он воткнул в розетку вилку электрочайника, и снял с настенной полки две кружки, сахарницу… Тут я увидел, лежащие чуть в сторонке свою ксиву, пропуск в Кремль, и паспорт.

— А вдруг я у психиатра наблюдаюсь? Или болею чем, сознание вот теряю.

— Дежурный психиатр, профессор Гершензон, всех освидетельствовал. Среди задержанных нет больных, психов и невменяемых. А ты напился, и стулом по башке получил, вот и сомлел. Ты читай давай, и так с ерундой весь вечер вожусь.