Если представить, что я левым кулаком, со всей силы, засадил по броневой плите, весом в пару тонн… Сломал я себе кисть, напрочь. Лишь, подвывая от боли, на остатках сознания, когда громила, лишая подвижности, обхватил меня руками, коленом засадил ему по яйцам. Чисто на автомате.

И, неожиданно преуспел. Потому что гигант отпустил меня и согнулся. И я, все еще будучи не в себе от боли, бросился к тропинке среди сосен.

Но там меня встретил инструктор по боевой подготовке товарищ Лапиньш. И, к полнейшему моему изумлению, его удар просто завяз в моей магической защите. А нефик, меня мгновенным ударом не взять!

Я было решил, что шанс всеж есть. Да не тут то было! Сзади набегали Чашников и громила, а Лапиньш разорвал дистанцию, судя по всему прикидывая, как меня паковать.

А потом, вокруг, раздалось три взрыва. Настоящих. Я совершенно зримо увидел вокруг себя сферу из осколков. Не навредивших ни мне, ни этим моим противникам. Тут Бертольд Язепович, небрежно, и не очень торопясь, поддел ногой мою ногу. А когда я упал, навалился сверху, и нажал мне куда то на шее. Сознание погасло…

Пришел в себя я быстро. Справа меня поддерживал под руку громила. Слева убийца Бертольд. Глянув вокруг, я понял, что был близок к успеху. От места моего расстрела я отбежал прилично, метров триста. Там толклись Чашников, ученые, незамеченная мной кинокамера с оператором и обслугой, товарищ Дыбенко, и еще какие — то военные.

— Зря ты бегал — сказал мне громила. — куда здесь убежишь?

— Не слушайте его — сказал товарищ Лапиньш — все правильно, нужно пытаться до последнего.

И мы пошли. Точнее, меня повели обратно. Но мы прошли всего метров пять. Как под ногами рвануло.

Может быть, я уже пришел в себя. А может и наоборот, оттого что я пребывал в некоем ступоре. Но я, во- первых — не испугался. Точнее, вообще никак не среагировал. Во- вторых увидел, что взорвалось рядом с моими ногами что то серьезное, с килограмм взрывчатки. И что ни взрывная волна, ни звуковой удар меня совершенно не коснулись, несмотря на то, что я был в эпицентре. Как и моих спутников -сопровождающих. Когда я сказал:

— Да вы здесь все е@нутые!

На это Лапиньш покачал головой, и тихо проронил:

— Проверка должна быть всеобъемлющей.

— А что ты хотел? — добавил громила — к нам на работу так просто не берут.

Мои размышления о том, что молчаливые до этого военные, вдруг со мной заговорили, прервал товарищ Дыбенко, к которому мы подошли. Рядом с ним стоял давешний старик- еврей, внимательно и оценивающе меня разглядывающий.

— Поздравляю вас, товарищ Смайли! — сообщил Дыбенко — вы прошли обследование на право работы. Решение о вашем трудоустройстве будет принято в ближайшее время.

— Я внесебя от радости, Павел Ефимович — буркнул я.- и лучше называйте меня Роман Олегович.

Пожилой еврей усмехнулся, развернулся и пошел с полигона.

А Дыбенко добавил что до завтра я могу отдыхать, завтра собеседование. И принялся командовать сворачиваться, пошевеливаться и прочее. Ко мне подошел Чашников, и с минуту молчал, а потом сказал:

— Ничего личного. Просто приказ.

— Тоже ничего личного — ответил я — просто рефлекс.

Он протянул руку:

— Меня Виктор зовут.

— Я уже говорил, называй меня Боб.

Потом ко мне подошел невысокий парень-рядовой, и тихо попросил для осмотра мою левую руку. Она выглядела ужасно, и я снова начал втягивать воздух сквозь зубы от боли. Боец, легким поглаживанием, успокоил боль. А потом куда то исчезло и покраснение, и начавшаяся было опухоль. А потом я понял что левая кисть у меня в порядке. В чем я убедился сжав-разжав несколько раз кулак.

С тем я, снова в одиночку, пошел к казарме. Размышляя о том, что после обеда засяду в библиотеке и выясню наконец, куда же меня занесло, и что мне стоит ожидать.

Вернувшись в казарму, я некоторое время чистил форму и сапоги- мне выдали яловые. Мелькнула мысль, что это, похоже, зашквар здесь. Все вокруг были в хромовых. Потом решил прилечь, и подремать. Потому что утро выдалось, уж больно захватывающее. И задрых столь глубоко, что когда меня растолкал Чашников, за окном было темно.

— Вставай, Боб. С тобой хотят поговорить.

Я сел на кровати:

— Решил меня попробовать сжечь? Раз застрелить не выходит…

— Нет. И так ясно, что не сгоришь. Пойдем быстрее.

Но я сходил умылся. Оделся, и лишь потом мы пошли к столовой. Капитан в помещение входить не стал. Только кивнул какому то шкафу у входа.

В столовой было пусто, лишь за столом у стены сидел и уплетал щи какой-то мужик. Когда я вошел, он поднял голову, вытер салфеткой рот, и сказал:

— Здравствуйте, мистер Смайли. Проходите. Присаживайтесь. Выпьете со мной?

— Почту за честь, Лаврентий Павлович,- ответил я подходя к столику.

— Вы меня знаете? — слегка удивился Берия.

— Кто же не знает жестокого сатрапа и душителя свобод? — уселся я за столик, напротив наркома.

— Так выпьете? — усмехнулся он — что там вам сказали врачи? Никакого алкоголя после таблеток? Или наоборот?

— Удачный повод выяснить, Лаврентий Павлович. Правда, газеты писали, что вы предпочитаете грузинскую кухню.

— Кто же мне в армейской столовой накроет приличный стол? А я, с утра ничего не ел. Составите компанию?

Я вспомнил, что тоже лишь завтракал.

— Не откажусь. Так что, наливайте.

Берия кивнул мне за спину, где, как выяснилось, неслышно стоял боец — официант, и налил себе и мне, водки из графина, стоящего в кастрюльке со льдом:

— Ваше здоровье.

— Со знакомством,- ответил я и опрокинул в себя грамм пятьдесят.

Передо мной появилась тарелка с горячими щами, в которых плавала сметана и лежала ложка. И мы, молча, принялись хлебать. При этом, я старался не частить, и не чавкать.

— У вас странная амнезия, Смайли — сообщил мне нарком, когда унесли тарелки — не знаете элементарных вещей. При этом мгновенно меня узнали, но не испугались.

— Мне нечего вам сказать, Лаврентий Павлович. Что-то, последовательно и связанно, я могу вспомнить лишь с момента, когда меня привела в чувство охрана Калинина. Остальное, ну вот как с вами, просто всплывает из памяти.

— Занятно. Только привычки не обманешь. Вы тарелку щей умяли, а ни кусочка хлеба — он кивнул на хлебницу — не взяли. Местный, за хлебом в первую очередь бы потянулся.

— Может быть, просветите, кто же я есть? А то мне банально непонятно, как я сюда попал, и что я здесь делаю.

— Но комиссию-то, вы без звука прошли. Ни возмущаться не стали, ни отказываться.

— Как я понял, мной подписан контракт, товарищ Берия — холодно пояснил я — а договора должны исполняться.

Не объяснять же ему, что этот контракт — единственный якорь, что позволяет мне хоть как то встроиться в местную жизнь. Судя по всему, предполагается работа в системе НКВД, но, уж что есть. Не станет же нарком с простым исполнителем смертных приговоров встречаться.

— Как ни крути, мистер Смайли, даже в этом вы американец. Наш таких заумных вещей говорить не станет.

— Так как? Тоже не хотите меня просветить? И, если не трудно, называйте меня Боб, или Роман, и на ты. Наш статус настолько разный, что это будет правильно.

Берия усмехнулся, и снова наполнил рюмки.

— Отчего же не просветить? Давай еще по одной, Боб.

Перед нами снова появились тарелки. Рубленый бифштекс с пюрешкой. Мы снова опрокинули.

Пока я двигал тарелку поближе, нарком наклонился и достал из своего портфеля несколько папок. Перебрав их, одну протянул мне:

— Вот, можешь ознакомиться.

Я думаю, несуществующее еще ЦРУ отдало бы все, за то, что бы просто подержать такую папку в руках.

На обложке, в разных местах, значилось — Совершенно Секретно. Особый Сектор. Спецдопуск особым списком. № 00327/5. Роберт Роуэн Смайли.

Вот это –дробь пять, подсказало, что остальные папки у Берии в портфеле, тоже за номером триста двадцать семь.