Рыков отвечал в том смысле, что негоже за счет русского работника, содержать бездельников с национальных окраин. Естественно, был расстрелян в тридцать седьмом.

Почти на входе на рынок, веселый дед с воза с разными солениями, всучил мне моченое яблоко, для дегустации. Хрустя им, улыбаясь разбитным продавщицам, нахваливающим свой товар, я вспоминал свою реальность.

В моей реальности, из населения России прямо каленым железом выжигали склонность к торговле и рынку. Статьей УК за спекуляцию. Закрытием базаров и рынков, нападками в прессе. Клеймом спекулянта, чуть что. В отличие от жителей Кавказа и Средней Азии. У них то, торговля с рынков не только допускалась и поощрялась, но и была, на высшем уровне, признана национальной особенностью.

А потом, когда в России случились рыночные времена, публика потрясено ахнула. Большинство продавцов на российских рынках оказались кавказцами. Выкинув огрызок в урну, я хмыкнул. Торговать на рынке тоже нужно уметь. А русскому народу, с подачи сталинской своры, семьдесят лет рассказывали, что это неприлично и даже преступно.

Проходя мимо свисающих с крюков гроздьев колбас, окороков и прочих копченостей, мимо мясных лавок, и рыбных павильонов, я вертел головой и посмеивался. Повсюду шла хоть и азартная, но деловитая торговля. И совсем не слышалось южной скандалезности, и выяснения отношений. Основным обращением было слово «товарищ», но слышалось и мадам, и мсье, и сударь. Ко мне обращались — парень. Девиц величали барышня или мадемуазель. Верх раздражения, что я услышал — «Дамочка, дешевле не найдете! Даже не пробуйте искать, не унижайтесь!», обращенное к солидной матроне, что со скептическим видом перебирала зелень сразу на трех, что ли, лотках.

Следуя подсказкам, я вышел в место, где в девяностых была толкучка. Только базара, как такового не было. Скорее это напоминало какой-нибудь Савеловский, двадцать первого века, с поправкой на материалы, из которых построены павильоны..

Толкнув дверь павильона «Скобяные Товары», я, уже спустя пятнадцать минут, вышел обратно, нагруженный как верблюд.

Моей добычей стали — ведерный электрочайник, производства Московского Электролампового Завода. Спиртовка. Бутыль спирта. Турка, она же джезва. Трехкилограмовый мешок кофе в зернах. Кофемолка.

Подтянутый, доброжелательный продавец, в мгновение ока выяснил что я хочу, и объяснил мне, что на самом деле я хочу не только чайник. Нет, парень, я не слышал, что бы были чайники поменьше. Если хочешь, я узнаю, заходи через недельку. А потом, как то незаметно, я рассказал, что неплохо бы еще какой кофейник или турку.

В общем, свалив все это в багажник своего авто, я перевел дух.

Выруливая на Большую Грузинскую, чтоб не крутиться в переулках, я досадливо морщился. Цивилизация и технический прогресс развращают. Я даже не вспомнил о спиртовках и джезвах! Мое утро выглядело комично. Я с опаской раскочегаривал примус, ставил на него чайник, и убегал в ванную. Попив чайку, собирался и шел в ресторан, на углу переулка и Большой Лубянки. А там уже, заказывал кофе…

Заехав во двор, я резко затормозил, и, на привычное место запарковался с осторожностью. У одной стены двора, стояла телепередвижка. Напротив, у другой стены, с нарисованным на ней киноэкраном, стояли скамейки, заполненные жителями окрестных домов. Они продолжали подтягиваться на вечерний телесеанс, и я был вынужден едва ползти.

Не отвлекаясь на экран, вытащил покупки, запер машину и пошел домой.

С удовольствием установил чайник, наполнил водой и включил в розетку. Потом поставил на стол спиртовку, залил в нее спирту. И решил намолоть и приготовить кофе. А потом взять чашку, устроится за столом, зажечь настольную лампу, и продолжить изучение газет и журналов, за прошлые года.

Я уже понял, что эта реальность фантастически отличается от моей. А расхождения, на которые я наталкивался практически постоянно, вызывали иногда восторг, а иногда и тяжелое недоумение.

Но телефонный звонок поломал все планы. Собственно звонить мне могли лишь из Кремля, вызывая на работу. Чего, кстати, еще не случалось. Но это звонил Чашников. С ним мы весьма сошлись, на почве посещения Селезневских бань. Да и в Сенатском Корпусе мы виделись ежедневно, и, если получалось, весело обедали в компании девиц из секретариата.

Виктор, не размазывая сопли, спросил меня в лоб:

— Привет, Боб. Как ты относишься к похотливым симпатичным ткачихам с Трехгорки?

— Ты не поверишь, Витя, мне нравятся похотливые кто угодно, откуда угодно. — ответил я. Немного подумав, добавил — Если только они женского полу.

— Тогда двигай на Селезневку. Если нас еще не будет, займи тот кабинет, где мы в прошлый раз были.

Все понятно. Товарищ Калинин отбыл сегодня еще до шести вечера. Направился в свою резиденцию Липки, что бы провести время в кругу семьи. А у Чашникова, завтра выходной. И он решил совместить отдых с расслабоном.

Снова одевшись, я вышел из дому, прикидывая, ехать на машине, или поймать такси.

В сполохах с экрана, я увидел, что на крыше моего Кадиллака, уперев босые пятки в лобовые стекла, сидят два сопливых джентльмена, лет десяти возрастом. Оба, в драных коротких штанах. Один в майке, другой в заношенной клетчатой рубахе. Не отвлекаясь от экрана, они лузгали семечки, сплевывая прямо на капот. Я подошел к авто, и задумчиво уставился на ребят. А потом сказал:

— Если мне снова придется обращаться к жестянщику, я вас сдам ментам.

Пацаны только теперь меня заметили, поглощенные, судя по звукам, фильмом ' Веселые Ребята'. Но не испугались, а один заявил:

— Не боись, дядя. На этой крыше уже пятеро сидели, и ни царапины!

— Позову ко я дворника — уточнил я. — а то вы совсем оборзели, шпана мелкая!

Только теперь мальчишки спрыгнули с авто, пробурчав, что подумашь, дворник. И скрылись в сумраке.

А я решил, что заплеванный автомобиль не придаст мне шарма. И пошел ловить такси, досадуя, Центральные Бани, они же — №1, недавно закрыли. Туда бы я пешком ходил.

Во вторник я совершил, наконец то, ГЛАВНЫЙ АКТ ПОПАДАНСТВА. Сообщил Калинину сверхважное.

Богвесть, что меня сподвигло.

Может быть то, что вечером воскресенья, отправив разомлевших ткачих по домам, я озаботился вопросом преступности. В смысле, предложил Чашникову разбежаться пораньше. Мне завтра, мол, на работу, в отличие от некоторых. А пешком идти- нарвусь еще на гоп-стоп какой, пока до дому доберусь. Объясняйся потом.

Виктор, как всегда посмеиваясь, заявил, что вот гоп-стоп мне точно не грозит. А на мое недоумение, поведал презанятное.

В конце двадцатых уровень преступности начал зашкаливать. Повсюду шли какие то перестрелки, и процветали крупные банды.

И тогда борьба с уголовной и организованной преступностью, была объявлена приоритетом государственной политики. Было решение ЦК и СНК, о беспощадном искоренении этого капиталистического пережитка.

В рамках этой компании, по всей стране, были проведены массовые аресты, и даже войсковые операции. В результате, практически одномоментно, куча преступного элемента оказалась в лагерях, на строительстве Беломоро-Балтийского Канала.

Слушая это, я чесал репу, и думал, что действительно. Раз есть Северный Речной Вокзал, значит, есть и БеломорКанал, что строили зеки. Мог бы и сообразить.

А Чашников продолжал рассказывать. Что тогдашний глава НКВД, товарищ Ягода, подошел к делу с размахом, демонстрируя невиданные темпы работ и строительства. Правда, как всегда в массовых компаниях, не обошлось без издержек.

Во-первых, как то так получилось, что вместе с бандитами, карманниками, и прочим жульем, на нары загремело множество творческой интеллигенции. Я, на такую странность, лишь ухмыльнулся.

Не знаю, как так выходит, но почему-то, всегда рядом с бандитами отираются какие то творцы. Или наоборот, бандитов тянет к творцам… Ну, достаточно вспомнить Есенинское — «Я читаю стихи проституткам, и с бандитами жарю спирт…»©, или Маяковского. Да и Катаева с Олешей. Никаких сомнений, что Есенин, будь жив, точно бы попал в облаву. Да и в двадцать первом веке… Из за стола в гламурном ресторане, за которым в обществе фотомоделей, сидели и бухали Федор Бондарчук, Михалков-наимладший, и прочие Табаковы -джуниор, оперА вытаскивали чувака со стволом в кармане. С тем самым стволом, из которого недавно грохнули мента. Это не говоря о Гарике Сукачеве, с Харатьяном и Ваней Охлобыстиным.