Молодое государство остро нуждалось в управленцах, и грамотных людях на должностях нижнего и среднего уровня, пока не вырастет смена советских спецов. И руководство страны сочло возможным не запачканных террором людей использовать.

И, потихоньку — полегоньку, с барышень, уставших на панелях Стамбула и Парижа, с казаков, увезенных в общем-то силой, и мыкавшихся на Балканах, поток эмигрантов потянулся домой.

Как ни странно, проект оказался дельным. Даже не вспоминая об инженере Зворыкине и Сикорском, что более чем успешно трудятся на благо страны, и творческой элите, типа Рахманинова и Шаляпина, реэмигранты вполне прижились.

Они встроились в жизнь Советской Страны настолько, что почувствовали даже некую силу за собой. По крайней мере, объединились в какой-то наспех слепленный союз бывших эмигрантов, в котором все громче начали обсуждать реституцию.

Посмеиваясь, Чашников рассказал, что как только часть этих разговоров мелькнула в одной из московских газет, немедленно была организована встреча руководства ВКП(б), то есть Калинина, и верхушки реэмигрантов.

Во время этой встречи, что состоялась в зале клуба завода «Каучук», бывшие дворяне и прочие царские чиновники выступили перед руководством страны. Каждый выступающий, начинал с того, что гордится принадлежностью к советскому народу, и возможностью работать на благо советской страны. Но… дальше, в той или иной, завуалированной, а иногда и вполне себе открытой форме, звучал вопрос не о реституции, нет. Но, может быть о компенсации?

Сам Виктор Петрович Чашников, сын царского генерала- чиновника, вернувшись из Харбина за два года до этого, попал на эту встречу вместо заболевшего отца.

— Я поступил в Угрозыск, Боб. Работал в Сокольниках, и вовсе даже ничего такого не думал. Просто отец очень просил, ну я и пришел.

Михаил Иванович Калинин, за час выступлений не произнес ни слова. Сидел в президиуме, и курил папиросы одну за одной. А потом вдруг встал, отодвинув пожилого князя Оболенского, что по новой завел приевшуюся шарманку за трибуной, и посмотрел в зал, что напряженно затих. А потом сказал этому притихшему залу:

— Я все понял. Вы хотите денег? Х@й вам!

После чего повернулся, и, не прощаясь, и вообще ничего не говоря, вышел из зала, из здания клуба, сел в машину и уехал.

Потрясенный и притихший зал, в полной тишине некоторое время переваривал речь Главы Государства. Потом из-за стола президиума поднялся Николай Иванович Бухарин, исполнявший на тот момент обязанности зампред СовНарКома, и мило улыбнувшись, сказал оробевшему залу:

— Ну, что? За работу, товарищи.

И объявил встречу оконченной.

Впрочем, все этим мысли мелькали у меня в голове, от того, что я пребывал в досаде, и пытался себя хоть как то отвлечь. Мне очень не нравится то, что я оказался среди дворни советского вождя. Да и все эти большевики никогда не нравились. Даже несмотря на то, что вблизи они оказались вполне приятными людьми.

Вот и сейчас, кроме меня, стоящего в сторонке, у главного входа в Сенатский Корпус стоят Рыков и Бухарин. О чем то негромко говорят, иногда посмеиваясь.

Тут мои размышления перевал правительственный ордер, подъехавший к подъезду. Громила Ванечка Петрухин, с некоторым даже изяществом распахнул перед Калининым дверь авто.

Михаил Иванович, приятельски поприветствовав Бухарина с Рыковым, увидел меня, и улыбнулся:

— Доброе утро, Боб, ты приступил к работе? Ну, пойдём тогда.

И я, почтительно пожав начальственную длань, последовал за товарищами руководителями работать работу.

Моя должность называется секретарь-референт, а мой статус товарищ Поскребышев определил как «личный помощник».

Квартиру мне выделили в Большом Кисельном переулке. Во дворе пятиэтажного доходного дома — двухэтажный флигель, по четыре двухкомнатных квартиры на этаже. Моя на втором. Есть телефон. Кухня с примусом, сортир и ванна. Две комнаты, одна- метров двадцать пять, другая поменьше. Полностью мебелирована. На мебели инвентарные номера, квартира служебная.

В перерыве занятий на полигоне, поделился с сослуживцами радостью. Парни, которым я хвастался жильем, вместо зависти, сдержанно посочувствовали.

— Не расстраивайся, Боб. — хмыкнул Чашников — скоро ХозУ новый дом сдает, в Брюсовом переулке, может тебя туда переселят.

Я в очередной раз прикуел. Индивидуальное, двухкомнатное жилье в центре Москвы тридцатых годов, может кого-то расстраивать? Виду я не подал, конечно. Согласился, что такой ценный кадр как я, заслуживает квартиры в Доме На Набережной.

Но мне снисходительно объяснили, что в Серый Дом мне непочину. А вот в старом фонде вечно проблемы с горячей водой и канализацией. Намаешься.

Потом мне рассказали, что жилье для всех работающих — приоритет правительства и партии. В рамках этого, к сроковому году, у каждой московской семьи, будет отдельная квартира. Новая, Боб, а не ветхая и полутемная конура, как у тебя. И по всей стране так же, не думай.

— Что бы вы понимали! — заявил им я — настоящая московская атмосфера, между Лубянкой и Неглиной, до работы пять минут ходу! А помыться я, и в Сандунах могу.

— Ты лучше в Селезневские бани тогда поезжай. — посоветовал товарищ Лапиньш, что курил с нами на лавочке после обеда. — или ты из этих?

С Бертольдом Язеповичем мы провели несколько спаррингов. С предсказуемым моим поражением.

Мне, в молодости, довелось бороться на татами с чемпионом мира по дзю-до. Тоесть, он тогда был, как и я, перворазрядник. Но всем, и мне прежде всего, было очевидно, что мы перворазрядники в разных лигах.

Несмотря на то, что будущий чемпион тогда был на пол-головы ниже, и килограмм на десять легче, где то секунд через двадцать меня чисто клали на пол. Причем, что и как он делал, я так и не смог понять. Хотя был вовсе не мальчик для битья. Именно тогда я осознал различие между гениальностью и простыми способностями.

Вот и с Бертольдом — та же фигня. Скорость и непредсказуемость. Я просто не понимал что он делает, что бы хоть как то противодействовать. Он, впрочем, меня сдержанно хвалил, и приводил в пример остальным.

И здесь и сейчас, он оставался неожиданным. Потому что объяснил, что вообще то, ходить в Сандуны предпочитают товарищи, которых интересуют мужчины. Нет, тебе и девку предоставят, но будут делать лицо. А в Селезневских банях все нормально. Можно спокойно отдохнуть и париться, не опасаясь неожиданностей.

И у меня впервые мелькнула в голове мысль, что эта советская власть не так проста как кажется.

Чашников, с которым мы за прошедшее время даже немного сдружились, между тем ехидно поинтересовался:

— С чего бы это ты, Берт, так в банях с девками разбираешься? Ты же женатый человек…

— Знаешь, что? — не смутился Лапиньш — моя жена этим ртом моих детей целует, так что не нужно мне здесь…

— Так что, Боб, не передумал про Сандуны? — не унимался Виктор — по тебе и не скажешь, но мало ли, чужая душа…

Я засмеялся и рассказал, что главные американские педики — это героичные китобои и мужественные лесорубы. По слухам, на острове Нантакет, натуралу лучше не показываться, не растлят, так просто трахнут. Еще и баб туда не пускают. А я — простой бывший американский капиталист.

— Ты обычный болтун из Ростова, — совсем развеселился Чашников.

После того, как я формально перешел под командование товарища Поскребышева, концепция поменялась.

Об этом мне рассказал товарищ Иванов( ага, Иванов, так я и поверил). Представившись сотрудником АХО, он увел меня от Проскребышева, показывать выделенную мне квартиру. В процессе этого осмотра он и рассказал, что назначен мне в кураторы. Лично товарищем Берией.

— Не боитесь, что я запутаюсь в начальниках?

Но товарищ Иванов, пропустил иронию мимо ушей. И рассказал, что раз я буду, формально, гражданским сотрудником секретариата Политбюро, то для меня подготовлена легенда.

Я- Роман Олегович Борисов. Уроженец Ростова на Дону. Сирота. После окончания школы, по направлению НарОбра, учился и окончил Пражский университет. Во время учебы в Чехии, познакомился с Дмитрием Быстролетовым. Он то и сосватал мне работу в Москве, в НКВД. Но, после случайного знакомства с Калининым, на шоссе Ленинград — Москва, Михаил Иванович счел, что ты подходишь в личные помощники.