— Что, что такое? Луна, что ли, с неба свалилась?

— Госпожа Кухарка, вы должны отведать моих пирогов!

Я оглянулась, но не увидела ничего, кроме лунного сияния в ночи, и проскользнула в кухню.

Кухарка потеряла дар речи — возможно, впервые в жизни. Я подхватила с подноса кусок пирога и сунула ей:

— Попробуйте и скажите, достанется ли мне звание Лучшей Стряпухи.

Она взяла пирог и проворчала:

— Ну ты и чокнутая. Правда, говорят, что чокнутые повара готовят самые лучшие соусы.

Кухарка прожевала, а потом взяла по куску от каждого пирога, да не по одному, а по два и по три. И наконец вынесла суждение:

— Кетура, ты печешь самые лучшие пироги, какие я когда-либо едала, но любая баба в деревне сумеет сделать пироги наподобие этих. Если хочешь выиграть, тебе придется изобрести что-то новое, такое, чтобы каждая стала умолять тебя о рецепте.

— Тобиас обещал достать для меня лимоны…

— Сделай так, и Бен Маршалл будет твоим. Если ты его хочешь, конечно. — Она внимательно всмотрелась в меня и вытерла рот передником. — Ты уверена, что он тебе нужен?

— Почему вы думаете, что нет?

— Потому что он хочет для себя повариху, а не любовь, а ты как раз ищешь любовь, причем настоящую.

Я ахнула.

— Откуда… откуда вы знаете?

— Джон Темсланд сказал.

Я вытаращила глаза:

— Джон Темсланд разговаривал с вами обо мне?

— Разговаривал. — Кухарка бросила на меня косой взгляд — один ее глаз все еще мог что-то видеть. — Только и знал, что трещал про тебя.

Я не нашла, что сказать, и приписала свою беспомощность усталости.

— Мне пора домой, — наконец выдавила я.

— Постой.

Она разбудила своего сына и настояла, чтобы он проводил меня. Бедняга с досадой согласился, но ему так хотелось спать, что он не видел ни моего более могущественного сопровождающего, ни мужиков, следивших за мной из темноты.

Едва завидев мой дом, Кухаркин сын повернулся и бросился домой, непрерывно крестясь.

На небе опять зажглись звезды.

Я слышала ученые рассказы о том, что звезды на самом деле — это гигантские солнца, но они так далеко, что кажутся крошечными точками света. Конечно, каждый знал, что это невозможно, и смеялся над учеными.

Но сейчас, глядя вверх, я надеялась, что это правда. Надеялась, что холодное, пустое небо и вправду наполнено жаром и светом, что вселенная может оказаться чем-то невозможным, неподвластным ни моему зрению, ни воображению.

Нет, я пока еще не готова покинуть это небо и эти звезды.

Я вошла в дом.

Огонь в очаге еле теплился.

— Бабушка? — позвала я. Ее кровать была пуста. И тут я увидела, что она лежит на полу.

— Бабушка! — Я кинулась к ней. Она была в сознании, но бледна, как воск, лоб и верхняя губа мокры от пота. — Бабушка!

— Кетура, как хорошо, что ты пришла, — еле слышно сказала она.

— Ты больна!

— Помоги мне добраться до кровати.

Я медленно подняла ее, уложила в постель и хорошенько укрыла.

Она притихла под теплым одеялом, и я взяла ее за руку. Ее кисть дрожала в моей ладони, словно пойманная птичка.

— Я боюсь, Кетура, — проговорила она.

— Бабушка, я защищу тебя, — сказала я.

Она скользнула по комнате взглядом, полным страха.

— Ты видишь его, Кетура? Он близко?

— Нет, Бабушка, он не близко.

Я обхватила ее руку обеими ладонями.

— Разве я не сказала бы тебе, будь он поблизости? — ласково спросила я. — Все хорошо. Давай я расчешу тебе волосы?

— Кетура, — сказала она с усталым удивлением. — Я умираю.

— Нет, Бабуля!

Она долго молча вглядывалась в меня.

— Нет, — повторила я более решительно.

— Ты позволишь мне умереть одной? — спросила она.

Я рассердилась:

— Бабушка, это всего лишь лихорадка, та же самая, что мучила тебя в прошлую зиму!

Она слегка нахмурилась и обратила взгляд к окну.

— На самом деле я не смерти боюсь. Я боюсь оставить тебя одну. Пока я жива, память твоего почтенного дедушки охраняет нас. Пока я жива, лорд Темсланд будет платить нам маленькую пенсию. Но когда я уйду, ты останешься одна и без средств. Репутация твоего дедушки умрет вместе со мной, и тебя сможет обидеть каждый.

— Не бойся, Бабушка, — прошептала я. — Поспи.

Я расплела ее упавшую на пол косу и расчесала волосы — мягкие, словно серебряный шелк. Затем снова начала их заплетать. Зарыться пальцами в Бабушкины волосы, совсем как когда я была маленькой, — это было так тепло, так успокоительно! Наконец она уснула и спала очень тихо, так что мне иногда казалось, что она забывает дышать.

Я вышла из дома и ринулась в лес, черный и мрачный, будто ночной кошмар.

Он ждал меня, его конь по имени Ночь стоял рядом.

— Ты думаешь, что, выставляя напоказ свою силу, заставишь меня полюбить тебя? — закричала я, едва завидев его. Ярость во мне убила страх.

Он стоял прямой, собранный, властный.

— Твоя Бабушка очень больна, Кетура, — спокойно промолвил он. — Я говорил тебе, что она скоро умрет. Я говорил тебе это в лесу в тот день, когда нашел тебя. Ее конец близок.

Это верно, говорил, но какая разница?! Да, предупреждал, — ну и что с того?!

— Почему ты всегда прячешься в темноте? Почему я единственная, кто видит тебя? Ты трус?

О, какое это было удовольствие — выплеснуть ему все прямо в лицо!

— Кетура, меня может увидеть всякий, ежели захочет, — сказал он все так же спокойно. — Я так или иначе коснулся каждого. — Он подступил ближе ко мне. В его голосе появилась резкость. — Они думают, мое царство где-то далеко. Стали бы они спать ночью, ежели бы знали, что я совсем рядом? Пели ли бы так звонко у костра, зная, что я жду в их холодных постелях? Радовались ли бы так урожаю, сознавая, что я обретаюсь в их погребах? Так что трус здесь вовсе не я.

Он подошел еще ближе. Его тело было мощным, движения — грациозными, словно танец.

— Как бы не так, сэр! — сказала я тем же тоном, что и он. Если уж мне суждено отдать ему Бабушку, молчать я не стану. — Они знают, что вы собой представляете и что вы близко. Мы все вас знаем. Разве зимой, когда мы вынуждены куда-то идти в метель, пальцы на руках и ногах не шепчут нам: «Смерть!»? А когда зима идет к концу и вся картошка уже съедена и бекон покрылся плесенью, разве наши животы не шепчут нам: «Смерть!»? Когда вы рядом в темноте — разве мы этого не знаем? Или когда нас сковывают страхом ночные кошмары? Мы знаем, кто вы. Наш первый крик — это наше первое проклятье вам. Мы видим вас в каждой капле крови, в каждой слезинке. Неудивительно, что они ненавидят меня за то, что я общаюсь с вами.

Он сделал еще один шаг ко мне.

— Историю! — приказал он. — Больше мне от тебя ничего не нужно. Но теперь это две истории, два окончания, и я хочу услышать оба. Мое терпение не безгранично, Кетура.

Ах да, моя история. Я отомщу ему своим рассказом!

— И вот однажды, — яростно прошипела я, — Смерть нашел свою любовь.

Само собой, подумала я, какой еще конец тут может быть?!

— Но ты же сказала, это безнадежно! — запротестовал он.

— Было безнадежно, но в моей истории может случиться что угодно.

— Не верю. Это самый неудовлетворительный конец из всех, какие могут быть!

— Потому что это вовсе не конец.

— Что? Не конец? Еще одно начало?

— Смерть нашел свою любовь, но объект его бессмертной любви не отвечал ему взаимностью.

— Поразительно, — скривившись, пробормотал он.

— Он следил за ней всю ее жизнь, видел, как она росла, как с каждым днем становилась все красивее, как превращалась в женщину. Спрятавшись в густой тьме, он слушал ее истории у общего костра. И с каждым днем любил ее все сильней. Она не обращала на него внимания, жила своей жизнью, как будто он был невидимкой или даже вовсе не существовал. Он искал способ показать возлюбленной, что она его госпожа, его королева, его супруга. В отчаянии он был готов на все. Он мог бы похитить ее, но ему хотелось, чтобы все произошло по доброй воле. И тогда он обманом завлек ее в лес, почти погубил, а потом сделал так, чтобы она приходила к нему каждый вечер, чтобы соткать для него сказку.