Я замолчала, но он стоял абсолютно неподвижно и не издавал ни звука.

И вдруг расхохотался глубоким, гулким смехом, от которого ветви дрогнули, словно испугавшись, а его черный жеребец попятился и заржал. Лорд Смерть поднял руки, повернулся на каблуках своих высоких черных сапог и засмеялся еще громче. Лес загудел, как будто деревья тоже готовы были упасть со смеху.

Но тут веселость покинула его, и он сказал:

— Не хочу больше слушать эту историю. Расскажи лучше о девушке. Что случилось с ней, Кетура?

Я обняла себя руками за плечи. Глупо было надеяться уязвить Смерть гневом, жестокостью и местью. Я задрожала. Пожалуйста, взмолилась я в душе, пожалуйста…

— Жила-была одна девушка… которая догадалась о тайне Смерти… и она попросила его… попросила оставить ее Бабушку в живых, потому что знала, что Смерть ее любит.

— И как он поступил в этой истории? — спросил Смерть.

— Он удовлетворил ее пожелание, потому что… потому что он ее любил.

Вокруг меня закрутился вихрь. Пыль сухих листьев набилась мне в глаза, в горло. Но вихрь не затронул лорда Смерть. Вокруг него все было недвижно.

— А она ответила на его любовь? — тихо спросил он.

— Ах это… — сказала я еще тише, потому что весь мой гнев покинул меня. — Конец этой истории я расскажу завтра.

После долгого молчания он проговорил:

— Иди. Твоя Бабушка сейчас спит целительным сном. Утром напои ее чаем из наперстянки. Мы увидимся завтра. Не опаздывай. И вот еще что, Кетура, предупреждаю: больше никогда не проси.

До меня не сразу дошло, что лорд Смерть дал мне надежду. Я подняла глаза, чтобы поблагодарить, но его уже не было.

Я стремглав бежала сквозь черный лес и остановилась, только когда влетела в дом, где на подоконнике оплывали свечи и в очаге дремали угли.

Я опустилась на колени перед спящей Бабушкой и не сомкнула глаз, пока небо не побледнело. Когда наконец разгорелся свет утра, я разглядела, что серость сошла с лица Бабушки. Тогда я встала и отправилась к Сестрице Лили.

Открыв дверь, я увидела, что внизу, в центре деревни, уже трудятся мужчины, молодые парни и женщины. Люди пели и смеялись, мостя дорогу, а Джон Темсланд разъезжал на лошади от одной группы работающих к другой. Все весело приветствовали его, он в ответ подбадривал их словами похвалы и спешивался, чтобы внести и собственный вклад в общий труд. Некоторые из лачуг весело сияли свежей побелкой, лодки у причала покачивались, сверкая новым слоем краски.

Недалеко от нашего дома я увидела Дженни Тэлбот, девочку, часто прогуливавшуюся со своим любимым поросенком на опушке леса, чтобы питомец мог полакомиться желудями. Поросенок вымахал в самого здоровенного борова в деревне, но отец Дженни не мог набраться духу, чтобы забить животное, которое так любила его дочь.

Я остановилась и некоторое время наблюдала за девочкой. Не замечая меня, она нежно разговаривала с поросеночком, иногда поднимала с земли желудь и угощала любимца. Боров по временам задирал голову, как будто вслушиваясь в ее слова, и деликатно подбирал желудь с ладони хозяйки.

И как я раньше не замечала, какая Дженни милая? И вообще — какие милые все мои односельчане, какие тут красивые дома, деревья, сады! Как успокаивающе плещется вода о колесо мельницы, как чудесно звенит молот кузнеца, как весело мычат коровы, как прелестно смеются женщины… Разве есть в мире драгоценности великолепнее, чем яблоки в саду, украшения роскошнее, чем цветы вокруг каждого дома, на соломенных крышах и на стенках беседок?

Дженни увидела меня и сделала реверанс.

— Дженни, почему ты кланяешься мне, как будто я чем-то выше тебя? Мы ведь равны, — сказала я.

— Я хотела было закричать, но вместо этого поклонилась, — ответила Дженни. — Говорят, ты ведьма, ты якшаешься со Смертью.

— Не верь всему, что болтают люди, Дженни. Судьба-злодейка, приведшая меня к встрече со Смертью, сделала так, что я еще больше полюбила жизнь. Ой, скажи — ведь это на тебе новое платье, да, Дженни? Такое же зеленое, как твои глаза.

— Да, и у меня есть еще одно, от которого мои глаза становятся голубыми, — сказала она. — Но я надену его только на открытие ярмарки.

— Два новых платья? — удивилась я. Семья Дженни была одной из самых бедных в Крестобрежье.

— Леди Темсланд подарила каждой семье по нескольку отрезов материи. Она сказала, если чистая и ухоженная деревня сможет некоторое время отгонять от себя заразу, как ты говоришь, то, может, чистые и ухоженные люди смогут прогнать ее насовсем?

Как бы ни было велико мое изумление, раздумывать над ответом у меня не было времени, потому что надо было срочно бежать к Сестрице Лили за наперстянкой для Бабушки.

— Ну что ж, тогда до свидания, Дженни с изменчивыми глазами, — сказала я.

— До свидания, прекрасная ведьма Кетура, — ответила она с предельной вежливостью.

Шагая к деревенской площади, я видела свежевыстиранное белье, сушащееся на веревках. Хани Билфорд разжигала огонь под крюком для котла, ее соседка убирала в погребе. Молодые парни полировали лопаты, точили топоры и смазывали хомуты. Молодки начищали кастрюли и сковороды до такого блеска, что в них начинали отражаться их хорошенькие личики. Внизу, около воды, несколько мужчин ремонтировали причал, а Энди Мерси вырезал на доске красивую надпись «Добро пожаловать в Крестобрежье!». Церковный колокол сиял как золотой.

В середине группы, мостящей дорогу, я увидела Джона Темсланда. Кто-то сообщил ему о моем приближении, и он выпрямился. Остальные работающие отошли в сторонку, ворча и бросая хмурые взгляды, но по одному слову Джона сдернули шапки.

— Кетура, что скажешь? — обратился ко мне Джон. — К завтрашнему утру можно будет пройти по деревне, не замарав ноги грязью. Женщины работают наравне с мужчинами. Ни в одном доме не найдется неубранного шкафа или грязного угла. Матушка тоже так обустроила поместье, что не стыдно будет показаться перед королем.

— Вы все просто молодцы! — воскликнула я.

— Это ты нас вдохновила, Кетура Рив, — сказал Джон.

Я покраснела.

— Мне нужно идти, — произнесла я. — Бабушка больна.

От отступил в сторону и слегка поклонился, а я поспешила дальше.

— Если позволишь, я позже приду засвидетельствовать свое почтение твоей Бабушке! — крикнул он мне вслед. Я кивнула, не останавливаясь.

На крышах всех домов красовалась свежая солома, девушки обкладывали края дорожек белеными камнями. Дверь и ставни одного коттеджа были выкрашены в яблочно-зеленый цвет, у других они были желтыми, ярко-синими, лавандовыми… Розовые кусты были подрезаны, металлические обручи на бочках начищены до блеска. Народ работал и смеялся, но когда я проходила мимо, все отворачивались. Никто не заговаривал со мной.

Бог знает, какую цену запросит Сестрица Лили за свою наперстянку, но я заплачу любую. Ходьба по мощеной мостовой не так сильно утомляла мое измученное тело.

Знахарка стояла в дверях, как будто ожидала меня. Двое ее сыновей прятались в кустах у боковой стены дома.

Сестрица Лили выглядела более озабоченной, чем в прошлый раз, более нервной. Она так осторожно поставила передо мной чашку с чаем, что, соприкоснувшись со столешницей, та не издала ни звука.

— Кетура, — сказала Лили, — этого мало, правда? Дорога, мельница — все это хорошо, но, наверное, недостаточно.

— Не знаю… Да, наверное…

— Ты не очень хорошо себя чувствуешь. Посмотри, как ты бледна, как дрожат твои руки. Ты исхудала.

— Со мной все в порядке. Просто не выспалась. Я… я пришла из-за Бабушки. Сестрица Лили, мне нужна наперстянка.

— Да, наперстянка. У меня есть для тех, кто чурается идти за ней сам.

— Пожалуйста, — взмолилась я. — Мне очень нужна наперстянка. Для Бабушки.

— Для твоей дорогой Бабушки. Она всегда была добра ко мне.

Сестрица Лили поднялась, сходила за просимым и протянула мне бумажный фунтик с измельченными листьями.

Я хотела взять его, но она отдернула фунтик таким быстрым и ловким движением, что он попросту исчез, оставив меня в недоумении: да протягивала ли она мне его вообще?