Август вскочил с кровати, вскочил на ноги и застегнул джинсы онемевшими пальцами.

— Тебе нужно, чтобы я пояснил это?

— Очевидно, да. — Ее голос стал громче, чтобы соответствовать его.

Не в силах выдержать вид улыбающегося лица Моррисона ни секунды, он перешел на другую сторону кровати и закрыл крышку ноутбука.

— Ты чувствовала себя дерьмово из-за того, что твой бывший помолвлен, а я был удобным средством повышения эго.

Это был первый раз, когда он лишил Натали дара речи.

И это было не так хорошо, как он ожидал.

На самом деле, это было противоположно хорошему. Это было ужасно.

Несколько мгновений она смотрела на него снизу вверх, затем, казалось, сморгнула слезы и отвернулась.

— Выйди из моей комнаты.

Ему потребовалось время, чтобы найти свой голос.

— Отрицай это.

— Нет, ты совершенно прав. Все, что я говорила о своих чувствах к тебе, было большой тщательно продуманной ложью, чтобы я могла заняться сексом, повышающим эго. — Она встала и подтолкнула его к двери, но он не сдвинулся ни на дюйм. Казалось, он вообще не мог двигаться. — Разве это не похоже на меня? — Нет.

Нет, конечно, не похоже.

Теперь она укрылась подушкой. Скрываясь от него.

Извинись. Прямо сейчас, черт возьми.

— Скажи мне, что это не одна из причин, по которой ты возвращаешься в Нью-Йорк, — вместо этого прорычал он, потому что явно потерял контроль над своими способностями. Зеленый дым, становившийся все гуще и гуще в его груди, заполнял все боевые посты. Этот финансист идеально подходил жене Августа, в которую он, между прочим, был чертовски влюблен, и все время, пока они занимались любовью, она грустила из-за того, что этот придурок женился на другой.

Она только что вывернула его наизнанку в этой постели, и возможность того, что она была на другой странице, съедала его заживо.

— Я не обязана тебе ничего объяснять, — едва шевеля губами, сказала Натали. О-о. Теперь целая стая змей охотилась за его яйцами, выставив клыки. — Между нами ничего не изменилось. Первоначальный договор остается в силе. Мы здесь из-за денег, вот и все. А теперь убирайся из моей комнаты.

Его сердце подскочило ко рту, и он проглотил его, вся ноющая масса застряла у него в горле.

— Когда я выйду, будет очень трудно убедить тебя впустить меня обратно.

— О, ты понятия не имеешь, придурок.

— Я ревную, Натали, — хрипло сказал он. — Я ревную.

— Знаешь что, Август? Мне все равно. Ты не можешь говорить все, что хочешь, потому что ты чувствуешь себя определенным образом. Это ничего не оправдывает. Ты должен научиться воспринимать информацию, которую дает тебе мозг, и не позволять своему рту интерпретировать ее первым.

— Потому что это ранит твои чувства.

— Да, — прошептала она, а потом, казалось, пожалела об этом. — Нет. Уходи.

Больше всего на свете в тот момент он был зол на себя. Разозлился сверх всякой меры. Разочарование нарастало все сильнее и сильнее, любая оставшаяся нить контроля ускользала из его пальцев. Он ничего не мог сделать правильно. Невозможно было сделать Натали счастливой дольше, чем несколько жалких минут за раз. Невозможно отдать должное мечте Сэма. По-видимому, тоже не мог интерпретировать мозговое дерьмо. Что хорошего он сделал кому-то?

Дать Натали передышку, наверное, было правильно, но он не мог заставить себя выйти из комнаты. Он просто остался там, неодушевленный предмет с рукой на ручке. Нет, он не мог уйти. Это то, что они оба делали в конце каждой ссоры, с самого начала, и каждый раз это вредило их отношениям.

Он потеряет ее, если что-то не изменится.

Ее чувства были задеты из-за него, и он не собирался просто бросить ее.

Август обернулся.

— Что я могу сделать, чтобы исправить ситуацию, Натали?

Ее подбородок вздернулся.

— Кроме того, чтобы поджечь себя?

— Предпочтительно.

— Не знаю, Август. — Она вздохнула.

— Расскажи мне, что ты сейчас чувствуешь. — Он сделал осторожный шаг к кровати. — Кажется, это хорошее начало.

— Безумное. — На секунду он подумал, что она могла бы остановиться на этом, но она вскинула руку и уронила его. — Немного опустошена.

Хриплый звук покинул его. И ему пришло в голову, что бежать куда подальше было определенно легче. Это была трудная часть. Услышав, что он сделал не так и как он причинил ей боль. Было ли это тем, что сделало брак прочным? Делать жесткое дерьмо?

— Почему?

— Потому что я была. . -Она взглянула на грязные простыни. — Я позволила себе доверять тебе, а ты не поверил мне в ответ. Ты заставил меня сбросить все, а потом, я не знаю, меня как будто наказали за это.

Ее слова вонзились в него, как осколки стекла. Господи, это было хуже, чем он себе представлял. Что бы он узнал к этому моменту, если бы просто так с ней заговорил после всех их споров? Он был бы мудрее Доктора Стрэнджа.

— Боже, прости.

— Я знаю. — Она рассмеялась без юмора. — Вот в чем дело. Я знаю, что ты сожалеешь. Я знаю, что многие из твоих решений не причиняют мне вреда, даже если они причиняют мне боль.

Так. . много вариантов?

Что еще он сделал, чтобы причинить ей боль?

Он перерыл свой банк памяти и ничего не нашел.

— Натали, что я делал?.. — Ниоткуда идея озарила нижние области его мозга. — Я могу прочитать тебе остальные мои свадебные клятвы. Тебе от этого станет лучше?

Был ли тот невольный интерес, который он почувствовал?

— Были еще?

— Ага. Не двигайся. — Теперь на задании он пробежался по дому, отчего Угроза почти впала в истерику, и ворвался в полуоткрытую дверь своей спальни. Куда он их положил? Где?

Прикроватный столик.

Август схватил желтый разлинованный лист бумаги и вышел из комнаты, затормозив через несколько секунд у изножья кровати Натали.

Он драматично откашлялся, но она еще не была готова улыбаться. Справедливо. Ему повезет, если к тому времени, когда он закончит читать, у нее просто исчезнет этот пустой взгляд.

Никогда больше не обижай ее чувства, сукин ты сын.

— Ты можешь позвонить мне, где бы ни находилась, и я приду. На этом я и остановился, верно? — Она кивнула.

Хорошо. Ему нравилось знать, что она точно помнит, что он сказал у алтаря.

— Хорошо. Натали Вос, я клянусь обнимать тебя, когда тебе грустно. Поощрять, когда ты внизу. И взять на себя вину за драку, если это означает, что мы не ляжем спать злыми.

— Ни за что. — Она фыркнула. — Этого точно не было.

Он перевернул бумагу и протянул ее, чтобы она могла видеть, что он дословно произносит клятвы.

— Читай и плачь, принцесса.

Она взглянула на страницу, затем изучила свои ногти, безуспешно пытаясь скрыть проблески интереса.

— Что-нибудь еще?

— Ага. — Он прижал колено к кровати. Затем второе. Стал ближе к ней, несмотря на растущую скованность в ее плечах. — Если я когда-нибудь заставлю тебя плакать, ты ущипнешь меня за сосок. Здесь это написано жирным шрифтом.

— Я не плачу.

— Ты близка, — жалобно сказал он. — Я ненавижу это.

— Не подходи ближе. Я не буду щипаться, чтобы потом няньчиться с тобой.

— Это клятвы.

— Ты не сказал их перед Богом. Они не в счет.

— Я только что сказал их перед богиней. Они считаются. — Он отбросил лист бумаги и прижал ее спиной к кровати в медвежьих объятиях, от которых ему захотелось плакать. Если бы он ушел, если бы он ушел после ссоры, он бы не обнимал ее прямо сейчас, и это навсегда было бы неправильным выбором. Ему нужно было держать эту женщину в объятиях, несмотря ни на что.

Когда она немного понюхала, он потянулся к ее руке, подняв ее между ними.

Прижимая кончики пальцев к его груди.

— Учитывай это. — Его жене не нужно было напоминание. Она схватила двумя костяшками пальцев его сосок и извивалась с не чем иным, как свирепостью, пока он не вскрикнул, дискомфорт пронзил его грудную клетку. — Ой, ой, ой, ой, ой .